1913. Декабрь
Книга «1913. Лето целого века» (М.: Ад Маргинем, 2013) - это хроника последнего мирного года накануне Первой мировой войны, в который произошло множество событий, ставших знаковыми для культуры ХХ века. Ее автор создал увлекательнейшую панораму оживленной культурной жизни времен рождения модернизма. MoReBo публикует фрагмент.
Все открыто: будущее и уста красивых женщин. Казимир Малевич рисует черный квадрат. Роберту Музилю очень темно в Германии. «Мона Лиза» обнаруживается во Флоренции и становится самой важной картиной в мире. Райнер Мария Рильке жалеет, что он не еж. Томас Манн уточняет: я пишу не про волшебную подкову, а про волшебную гору! Эмиль Нольде находит в тихоокеанском раю лишь подавленных людей, а Карл Краус в Яновице — счастье. Эрнст Юнгер найден в Африке и празднует Рождество в Бад-Ребурге. А как расположились звезды?
В декабре 1913 года, пока в Париже первый реди-мэйд, велосипедное колесо на табурете, вращается в руке Марселя Дюшана, в Москве появляется первый «Черный квадрат» — и это две точки отсчета современного искусства.
3 декабря 1913 года в санкт-петербургском театре «Лунапарк» — премьера футуристической оперы «Победа над солнцем». Эскизы к костюмам и декорациям создает Казимир Малевич, на занавесе он рисует черный квадрат. Это — предтеча картины, которая станет олицетворять «начало новой цивилизации», или, как назовет Малевич эту цезуру, «супрематизм». Два года спустя, в декабре 1915 года на выставке «0,10» в Санкт-Петербурге он представит тридцать пять новых работ, «Супрематический манифест» и свое неслыханное произведение: «Черный квадрат на белом фоне». Картина — сплошь провокация и откровение. Квадрат олицетворяет для Малевича «нулевую форму», опыт чистой беспредметности. А из элементарного контраста белого и черного для него возникает универсальная энергия. Это конечный продукт искусства — и вместе с тем начало чего-то совершенно нового. Это отказ от всех претензий к художнику и искусству — и вместе с тем одно из величайших самоутверждений художественной автономии. Думая о 1913 годе, нельзя не вспомнить о «Черном квадрате».
Второму шедевру, формирующему 1913 год, уже порядка четырех сотен лет, и нарисован он на деревянной панели 77 на 53 сантиметра из ломбардского белого тополя. «Мона Лиза» Леонардо да Винчи. С тех пор, как два года назад она была похищена из Лувра, так и не удалось напасть на ее след.
Но в начале декабря флорентийский антиквар Альфредо Джери получает письмо. Упитанный господин, широкоплечий и веселый, его антикварный магазин на виа Борго-Огниссанти обслуживает все высшее сословие Флоренции. Среди его клиентов числятся также Элеонора Дузе и ее любовник Габриэле Д’Аннунцио. Письмо, которое он держит в руках, сбивает с толку. Это правда или письмо сумасшедшего? Он читает еще раз: «Украденная работа Леонардо да Винчи находится у меня. Очевидно, она принадлежит Италии, так как художник был итальянцем. Я хочу вернуть этот шедевр стране, в которой она родилась и которой была вдохновлена. Леонардо».
В переписке Джери удается договориться с подозрительным отправителем «Леонардо» о встрече в Милане 22 декабря. Но когда 10 декабря в половину восьмого вечера Джери собирается закрывать свой салон, ему представляется господин, смешавшийся перед этим с последними посетителями: «Меня зовут Леонардо». Джери растерянно смотрит на человека: смуглое лицо, напомаженные черные волосы, в целом он кажется каким-то елейным со своими закрученными усиками. Он-де все же приехал пораньше и под именем Леонардо Винченцо остановился в гостинице «Альберто Триполи-Италиа» на виа Панцани. Стало быть, всего лишь через квартал от Борго-СанЛоренцо, где четыреста лет назад Лиза дель Джокондо позировала Леонардо.
Завтра в три часа дня, говорит Леонардо, синьор Джери может взглянуть в гостинице на «Мону Лизу». Джери мобилизует директора Уффици, Джованни Поджи, и втроем они идут от антикварного магазина в невзрачный пансион. По дороге Джери и Леонардо договариваются, что тот получит 500 000 лир, если картина окажется настоящей. Это мило, говорит Леонардо, но дело не в деньгах — он просто хочет вернуть Италии украденное сокровище искусства. Поджи и Джери недоуменно смотрят друг на друга.
Господа поднимаются в «Альберто Триполи-Италиа» по крутой лестнице на второй этаж в скудный номер Леонардо. Он достает из-под кровати чемодан, бросает все содержимое, включая нижнее белье, инструменты и принадлежности для бритья, на кровать. Затем открывает в чемодане двойное дно и берет в руки обернутую в красный шелк доску. «Перед нашими глазами предстала божественная Джоконда, невредимая и прекрасно сохранившаяся. Мы поднесли ее к окну, чтобы сравнить с принесенной фотографией. Поджи ее исследовал», — рассказывал потом Джери. Сомнений нет, на оборотной стороне у нее инвентарный номер Лувра. Но, несмотря на возбуждение, Джери и Поджи обуздывают нервы — они говорят Леонардо, мол, его картина, возможно, и та, которую ищут, однако необходима дополнительная экспертиза. Леонардо, изнуренный поездкой и перспективой получить 500 000 лир, ставит картину к стене и ложится вздремнуть.
Поджи поднимает на ноги полицию — когда карабинеры открывают дверь, Леонардо все еще спит, а возле кровати разбросано все содержимое его чемодана. При аресте он не оказывает сопротивления. Под охраной полицейских «Мону Лизу» доставляют в Уффици. Затем, осознавая значимость своей находки, Поджи звонит не только министру культуры Коррадо Риччи в Рим и французскому послу Камалю Бареру, но и просит соединить его с королем Виктором Эммануилом III и папой Пием X.
В итальянском парламенте как раз дрались два депутата, когда кто-то вошел в пленарный зал и провозгласил: «La Gioconda ha trovato». Джоконда вернулась! Послание было понято. Дерущиеся обнялись и обменялись поцелуями восторга.
С этой минуты вся Италия была охвачена лихорадкой «Моны Лизы». А Леонардо? Леонардо звали Винченцо Перуджа, ему было тридцать два года, и на момент кражи он работал в Лувре помощником стекольщика. Он помещал тогда «Мону Лизу» в вызвавшую споры стеклянную раму. А так как он ее туда помещал, то он же и знал, как проще всего ее оттуда достать. На ночь он спрятался в музее, вытащил картину, завернул ее в холст, а утром спокойно вышел из Лувра — охранники, хорошо его знавшие, ему лишь кивнули.
Творился полный абсурд. У всех, у каждой уборщицы, каждого историка искусства, каждого архивариуса в Лувре полиция взяла отпечатки пальцев, чтобы поймать вора, потому что тот оставил следы на картинной раме. Но про помощника стекольщика все забыли. К нему, как и ко всем остальным сотрудникам Лувра, полиция даже приходила домой, в его бедняцкую комнату на улице Лопиталь СенЛуи, 5. Но полицейские не заглянули под кровать. Именно там, в километре по диагонали от Лувра, целых два года лежало самое разыскиваемое произведение искусства в мире. История обернулась шоком: для Лувра и для парижской полиции. Но вместе с тем она стала и счастливой рождественской вестью. Перуджа в тюремной камере получал бесчисленные письма благодарности, сладости и подарки от признательных итальянцев.
Габриэле Д’Аннунцио написал: «Он, мечтавший о славе и чести, он, мститель наполеоновых краж, вернул ее через границу назад во Флоренцию. Лишь поэт, великий поэт, способен на такую мечту».
Уже 13 декабря государственные чиновники Франции и историки искусства были во Флоренции, чтобы удостовериться в подлинности «Моны Лизы». Итальянский министр культуры Риччи произнес красивые слова: «Как бы я хотел, чтобы французы признали картину копией, тогда бы “Мона Лиза” осталась в Италии». Но французы тоже признали в картине оригинал.
Альфредо Джери получил от Лувра вознаграждение за находку, а от французского государства — Орден Почетного Легиона. Леонардо, он же Винченцо Перуджа, был приговорен к семи месяцам тюремного заключения.
14 декабря «Мона Лиза», охраняемая небывалым международным почетным караулом из жандармов и карабинеров в парадной форме, висела в Уффици. В роскошной золоченой раме из орехового дерева ее пронесли по залам, словно во время торжественного шествия. Посмотреть на нее пришло тридцать тысяч человек; итальянских детей освободили на один день от школы, чтобы съездить во Флоренцию и полюбоваться национальной святыней. Затем, 20 декабря, картину салон-вагоном, полным почетных гостей, увезли в Рим к королю Виктору Эммануилу III. На следующий день в Палаццо Фарнезе он передал ее посольству Франции во время символической церемонии. За рождественское время картина еще раз выставлялась в Вилле Боргезе — министр культуры Риччи лично сидел в часы работы возле картины: он обещал ни на секунду не спускать с нее глаз. Ночью за ней смотрела дюжина полицейских. Затем «Мона Лиза» салон-вагоном отправилась в Милан — после того как были приняты строжайшие меры по обеспечению безопасности, картину в течение двух дней можно было видеть в музее Брера. Поездка «Моны Лизы» по Италии была триумфальным шествием, которому не было равных. Мимо какого вокзала ни проезжал бы вагон, народ ликовал и махал ему вслед. Из Милана «Мона Лиза» получила частный вагон в экспрессе Милан — Париж. С ней обходились как с королевой. Поздним вечером 31 декабря «Мона Лиза» пересекла французскую границу. Она покинула Лувр картиной, а вернулась туда мистерией.
В декабрьском номере «Нойе Рундшау» на рекламном вкладыше без номера страницы появляется краткое сообщение Оскара Бие, накануне посетившего Томаса Манна дома: сообщается, что Манн работает над новой новеллой под названием «Волшебная подкова». У Бие настолько неразборчивый почерк, что он его и сам зачастую не может расшифровать. Поэтому Томас Манн весь декабрь занимается тем, что информирует всех написавших ему по этому поводу друзей и знакомых: «Не думайте, будто (новелла) готова. Она, кстати, называется “Волшебная гора” (Бие неверно прочитал)».
15 декабря Эзра Паунд, великий поэт и один из центральных и наиболее активных культуртрегеров Лондона, пишет письмо Джеймсу Джойсу в Триест. Он просит обедневшего учителя английского прислать ему несколько своих последних стихотворений для журнала «Эгоист». «Уважаемый господин! — начинается это дружелюбное письмо. — После того что рассказывает мне Йейтс, я в силах предполагать, что нас объединяет то или иное отвращение». После этого письма Джойсу кажется, будто он восстал из мертвых. Вот уже и второе письмо пришло от Паунда, он получил от Йейтса стихотворение Джойса «Я слышу: мощное войско…», которое его восхитило. Неимоверно воодушевленный, Джеймс Джойс в тот же день садится и правит обе рукописи. Спустя две недели готовы первые главы «Портрета художника в юности» и рассказы «Дублинцы» — он отправляет их экспрессом Эзре Паунду в Лондон. A star is born.
Ночи напролет доктор медицины Альфред Дёблин, пишущий невропатолог и сотрудник журнала Герварта Вальдена «Штурм», торчит в мастерской Эрнста Людвига Кирхнера на Кёрнерштрассе. В который раз Дёблин пишет о мужчине и женщине в условиях совместного бытия, о борьбе полов. Например, когда любовница родила от него сына: «Брак — не специализированный магазин сексуальности. Столь же нелепо требовать удовлетворять все сексуальные отношения лишь в рамках своего брака — словно требовать испытывать голод лишь к обеду и только в определенных ресторанах». Кирхнеру это очень понравилось. Летом он сделал гравюры для дёблинского рассказа «Послушница и Смерть», которые в ноябре 1913 года выходят в «Лирических листках» маленького вильмерсдорфского издательства А.Р. Майера. В том же издательстве, в котором в 1912-м выходил «Морг» Готфрида Бенна и в 1913-м его новый сборник «Сыновья».
В декабре Кирхнер начинает работать над иллюстрациями к одноактной пьесе Дёблина «Графиня Мицци» — пьесе о кокотках, за которыми Кирхнер наблюдал жадными глазами художника: как они курсируют по Фридрихштрассе и по задворкам Потсдамской площади. Дёблин говорит о кокотках: «Сексуальные органы — промышленные инструменты». Это теория той практики, которую расписывает Кирхнер. В этом декабре он предпринимает все новые попытки перевести на язык искусства Потсдамскую площадь, ее обаяние и холод, суетливость и безотнесенность. Меховые воротники кокоток, их розовые лица в бледном инее воротников, эти кричащие зеленые боа — и рядом безликие безвольные мужчины. Кирхнер рисует и рисует, а однажды даже записывает в альбом три слова: «кокотка = женщина эпохи».
Рождественский сочельник на берлинской Клопштокштрассе у Ловиса Коринта.
Его творческое наследие обогатилось еще на один год. Главным образом в Тироле он расширил палитру, нашел оттенок для гор, который доведет потом до мастерства, рисуя озеро Вальхензее. Но сейчас он пока еще набирается сил. Когда рождественский ужин наконец-то позади и пора раздавать подарки, папа Коринт просит детей еще чуточку потерпеть. Он достает мольберт, подрамник и краски. Шарлотта тоже ненадолго выходит, чтобы поискать Деда Мороза. На самом же деле — чтобы в Деда Мороза переодеться. Затем появляется Дедушка Мороз, то есть Бабушка Мороз, и можно начать раздавать подарки. Но свои Ловис Коринт не распаковывает, а только смотрит, не отрываясь, на холст. Энергичными мазками он воссоздает рождественское дерево, теплым светом на нем горят красные свечи. Рядом видно Томаса: он целиком погрузился в изучение своего нового кукольного театра с красными шторками. Малышка Вильгельмина в белом платьице уже распаковала куклу и тянется к следующему подарку. Шарлотта, слева, все еще в костюме Деда Мороза. В переднем левом углу на картине стоит марципановый торт, еще не надрезанный. Но когда Коринт закончил его рисовать в нежнейших коричневых тонах, он вытирает пальцы о тряпку и отрезает себе кусок.
Данная книга вышла при поддержке www.litrix.de в рамках совместной издательской программы Центра современной культуры «Гараж» и издательства Ad Marginem.
