О Государственной думе, Государственном совете начала XX в. написано немало. Однако книга К.А. Соловьева не затеряется в этом множестве статей и монографий. Эта объемная работа – не о законодательном представительстве или Совете министров, а о том, как работала политическая система начала XX в.

Сам автор говорит о «политической повседневности», то есть совокупности алгоритмов принятия политических решений. Это направление исследований чрезвычайно перспективно. Оно позволит уйти от клише газетных полос 1900-х гг., которые чаще всего перенимает историк, следуя традиционной канве повествования – от одного большого события к другому. Эта дорога была проторена журналистами начала XX в.

Чтобы проложить новый путь, нужны новые источники, которые в обилии привлекает К.А. Соловьев. Так, он использовал материалы 13-ти архивов России и США, 70-ти архивных фондов. Источники личного происхождения (дневники, письма депутатов, членов Государственного совета, министров) позволили автору вскрыть неформальные контакты высшей бюрократии и «парламентариев», показав всю ограниченность традиционного формально-юридического подхода. Складывавшийся государственный строй сильно отличался от того, что был установлен Основными государственными законами. В значительной мере он стал следствием самоорганизации участников законотворческого процесса.

Как показывает автор, правительство сталкивалось со многими трудностями на всех этапах обсуждения законопроектов. Причем на любой стадии существовали особые «правила игры», к которым нужно было приноравливаться правительству. Вопреки представлениям, популярным в историографии, и Дума, и Государственный совет далеко не во всем соглашались с министрами, задерживали, а иногда и вовсе блокировали прохождение правительственных инициатив, существенно влияли на распределение средств государственного бюджета. Все осложнялось тем, что и верхняя, и нижняя «палаты», как и Совет министров в силу несовершенства юридических норм, особенностей политической культуры того времени, разнородности состава этих учреждений не обладали определенной политической волей. Представители этих учреждений нередко вели самостоятельную «игру», вступая в альянс друг с другом. Возникали сложные сетевые, горизонтальные связи, основанные на неформальных контактах высшей бюрократии и депутатского корпуса. В силу этого появлялись альтернативные алгоритмы принятия решений, устанавливались отношения между администрацией и группами интересов, стоявшими за депутатами. В итоге расширялась сфера компетенции представительных учреждений, а народные избранники постепенно интегрировались в политическую систему, которая собственно и формировалась усилиями депутатов и министров.

Правда, эту новую политическую реальность политические партии так и «не заметили».   

К.А. Соловьев разрабатывает практически «целину», демонстрируя читателю, что еще многое надо сделать на «ниве» политической истории. Например, это относится к работе думских комиссий, практически не известной исследователям. В книге убедительно демонстрируется, что в ходе комиссионных работ законопроекты существенно менялись. Более того, ход обсуждения законопроектов в комиссии принципиально отличался от дискуссии в общем собрании Думы. Здесь господствовал деловой тон, далеко не всегда свойственный пленарным заседаниям, где все выступавшие были под строгим «фракционным надзором». Вместе с тем, очевидно, что эта столь значимая стадия законотворческого процесса нуждается в специальном исследовании. Значительную часть архивного фонда Государственной думы как раз составляют дела комиссий, нуждающиеся в кропотливом, детальном анализе. И лишь будущий труд позволит с определенностью сказать, как менялись правительственные законопроекты, проходя сквозь горнило комиссий.

Книга К.А. Соловьева заставляет задуматься и о другом. Мы немногое знаем о высшей правительственной коллегии – Совете министров. В монографии справедливо отмечено, что в Российской империи так и не появилось объединенное правительство. Однако Совет министров не походил и на прежний Комитет министров. Его ни в коем случае нельзя считать послушным орудием в руках императорской власти. И все же не стоит впадать и в другую крайность: это отнюдь не британский кабинет. Участие в законотворческом процессе – лишь одно из направлений деятельности правительства, которое, прежде всего, отвечало за принятие и выполнение управленческих решений. Их изучение – дело будущего, которое позволит с очевидностью обозначить место этого государственного учреждения в политической системе Российской империи.

И, наконец, один из ключевых вопросов отечественной историографии – что есть самодержавие? Именно на его «фундаменте» и был воздвигнут «представительный строй», ставший предметом исследования К.А. Соловьева.

Складывавшийся в 1905–1917 гг.  законодательный механизм – частный случай государственного порядка, формировавшегося, по меньшей мере, с начала XIX в. Нельзя отделаться «дежурными фразами» об абсолютизме, авторитаризме, патримониальном государстве. Политическую систему Российской империи не получится свести к столь элементарным определениям. На протяжение XIX в. формировался особый, сложно устроенный бюрократический уклад со своими правилами игры, нормами поведения, механизмами управления и технологией власти. Эту громоздкую пирамиду «венчал» император, который и олицетворял всю политическую систему. Но самодержавие не равнозначно самодержцу, если, конечно, иметь в виду подлинное государственное устройство, а не миф о нем. Так что этот вопрос нуждается в самостоятельном и глубоком исследовании, аналогичном тому, что был проделан К.А. Соловьевым. Хотелось бы надеяться, что он сам решится на этот грандиозный труд, который стал бы логичным продолжением прежних его работ.   

Монография К.А. Соловьева тем более привлекает к себе внимание, что ее значение явно выходит за рамки исследуемой проблематики. Эта работа не только о законотворческом процессе или же политической системе России начала XX в., но и о представительной власти как таковой, формирующейся в условиях скачкообразной модернизации.

«Опытный образец» 1900-х гг. весьма показателен.

Во-первых, есть немало самых разнообразных источников по истории представительного строя позднего имперского периода. Во-вторых, исследователь в данном случае имеет дело с законченным циклом, который анализировать существенно проще, чем то, что еще пребывает в стадии развитии, становления.

Чем же может быть полезен опыт столетней давности?

Он дает понять, что не стоит излишне доверять «прописным истинам». Внешние атрибуты представительной власти – это лишь часть реальной политики. Чем важнее решение, тем в более сумрачных коридорах власти оно готовится. Ко дню шумного и скандального пленарного заседания законодательного собрания обычно уже все согласовано.

Есть и другое заблуждение: выборы в парламент – необходимый фильтр для отбора лучших представителей общественности. Большинство депутатов дореволюционной Думы в силу недостатка образования, опыта, дисциплинированности не было способно в полной мере участвовать в законотворчестве. Избранные члены Государственного совета в деловом отношении существенно уступали назначенным, бывшим чиновникам. Однако все это не умаляет значение представительных учреждений, прежде всего служащих легитимации власти.

Вместе с депутатами во власть приходили стоящие за ними объединения лоббистов, постепенно инкорпорирующиеся в «политический класс». Они боролись за частные или корпоративные интересы. Это неизбежная составляющая парламентской системы, призванной отражать и поддерживать баланс интересов ради общего блага.

Все это приводило тогда и приводит теперь к формированию порядка, основанного на прецедентах, то есть, по сути, на обычном праве. Его не описать в самом продуманном законодательном акте. Он складывается «сам собой», под давлением непреодолимой силы самоорганизации общества (в данном случае законодателей и чиновников). И этот новый государственный строй в значительно большей степени соответствует требованиям времени, чем то, что может предложить самый хитроумный идеолог или самый изощренный сочинитель законопроектов.