Рифмованная ностальгия

В том, что книга "Стихи про меня" оказалась читателю нужной, нет ничего удивительного. Утверждая в самом начале своего труда, что тезис Брюсова "Все в жизни — лишь средство для ярко-певучих стихов" оказывается еще более верным, будучи вывернут наизнанку: "стихи — средство для жизни", Вайль иллюстрирует это утверждение на всех последующих более чем шестистах страницах (правда, крупным шрифтом). Иллюстрирует следующим образом: стихи — средство для того, чтобы Петр Вайль рассказал много смешных баек.

Байки действительно забавные. Например, в связи с "Незнакомкой" Блока Вайль вспоминает, как в пору его работы на рижском кожгалантерейном комбинате к нему в курилке подсела Лариса из закройного цеха: "Хорошего абортмеханика не посоветуешь? Мы с Танькой думали, еще рано, а тут с календарем подсчитали — со Дня Советской армии уже семь недель". А по поводу стихотворения Бродского "На смерть друга" рассказывает, что Довлатов декламировал эти стихи только на определенной стадии опьянения и, заслышав их, его жена обычно говорила: "Ну еще минут тридцать-сорок есть".

Нет, не то чтобы Вайль ограничил свой текст только случаями из жизни, припомнившимися ему в связи с теми или иными строчками. В книге "Стихи про меня" есть и рассуждения об общей для русских поэтов трагической судьбе, о значении понятия "рябина" в поэтике Цветаевой и даже неожиданные здесь цитаты из Бодрийяра. Но все это выглядит бледным и написанным как-то по обязанности по сравнению со смачным описанием свадьбы на рижском Заячьем острове ("Свадьба" Николая Заболоцкого) или мемуаром про то, как некий гомосексуалист читал рабочим завода "Ригахиммаш" "По аллее олуненной Вы проходите морево". ("Кэнзели" Игоря Северянина). И дело тут не в том, что смешные зарисовки удаются Петру Вайлю лучше, чем рассуждения о поэзии. Вернее, не только в том. Просто в связи со стихами байки выглядят сегодня наиболее органично. И Вайль, все творчество которого демонстрирует исключительно живое понимание того, "что сегодня публике нужно", их нам и предлагает. Плюс немного другого прочего в русле общей интеллигентности.

Раньше такое место занимали исключительно песни и самые расхожие классические пьесы. Наверное, каждому знакомо странное чувство, когда при первых же аккордах музыкального произведения, про которое вроде бы и понимаешь, что не блестящее, сердце начинает учащенно биться, а к глазам подступают слезы. Потому что именно под эту музыку мы... и она тогда... а лучи солнца падали вот так косо... Теперь роль такого нажимателя на ностальгические кнопки души выполняют еще и стихотворения. То есть они, конечно, выполняли ее и раньше, но сегодня их роль оказалась сведенной практически только к этому. Петр Вайль вспоминает, как в апреле 1974 года в Пумпури на Рижском взморье девушка прочла ему "Бессонница. Гомер. Тугие паруса" Мандельштама, как он, Вайль, поразился, вдохновился, устремился в прибрежный шалман, брезгливо приподнял стакан розового вермута и процитировал только что услышанное: "Все движется любовью". Потом в течение месяцев трех девушка с этим утверждением не спорила. Вот и все. То есть на самом деле не все: в главке, посвященной этому стихотворению, есть еще про то, что Балтийское море подходит к нему больше, чем Черное, про которое оно написано, и про общую мандельштамовскую приантиченность. Но на самом-то деле это как раз таки все. Потому что только про девушку и интересно, ну, может быть, еще тем, кому лично интересен автор, небезразличны его ощущения по поводу балтийских волн, античность же Мандельштама — слишком уж общее место (и в то же время слишком сложная тема). А ведь книга Вайля не популярная энциклопедия и не учебник для первых курсов непрофильных вузов (и не филологическое исследование).

Выходит вот что: в молодости многие люди — в силу нежности юной души и юношеского романтизма — читают много стихов. И вот потом эти стихи, их застрявшие в памяти строчки, их случайно услышанные созвучия оказываются годными на то, чтобы воскрешать в воображении романтические картинки молодости. Согласитесь, это очень симпатичная роль, примиритесь — сегодня она у поэзии практически единственная.

Книга "Стихи про меня" создана тонко чувствующим современность Петром Вайлем как раз вовремя, чтобы зафиксировать сведение стихов к этой вот роли. Нет, конечно, не в кругу тех, кто сам пишет стихи, их друзей и сочувствующих, но среди "читающей публики". И даже название вайлевской книги это подтверждает: чтобы стихотворение любить, даже просто чтобы его иметь в виду, оно обязательно должно быть "про меня".

Я помню, как в юности спросила у своего друга и поэта Григория Дашевского, про что в принципе его стихи. Он ответил: "Про слова". Потом, читая в рамках работы над дипломом статьи Поля Валери об искусстве, я наткнулась на вот такое: "Дега, автор чуть ли не двадцати сонетов, делится с Малларме: "Я потерял весь день на один проклятый сонет и не продвинулся ни на шаг... Однако у меня много идей. Идеями я переполнен". На это Малларме со свойственной ему мягкой серьезностью отвечает: "Но, Дега, стихи делаются не из идей, а из слов"".