В марте 2018 года в России пройдет премьера фильма о Мстиславе Ростроповиче - его покажут в Москве и на фестивале Вадима Репина в Новосибирске, где в прошлом году режиссер Брюно Монсенжон представлял свою новую картину о Глене Гульде. MoReBo публикует полную версию интервью Монсенжона, данного им на прошлом Транссибирском арт-фестивале газете "Ведомости".

В Новосибирске и Красноярске проходит четвертый Транссибирский Арт-Фестиваль. В его афише не только музыкальные, но и образовательные программы, большая фотовыставка, а также показы фильмов. Свои картины о советском скрипаче Давиде Ойстрахе и канадском пианисте Глене Гульде представляет знаменитый французский кинорежиссер, скрипач и эссеист: автор многих книг о музыке, публикатор дневников Рихтера Брюно Монсенжон. В России его часто называют Бруно – вероятно, в честь Джордано Бруно, но тот был итальянец,а  Монсенжон – француз, так что только Брюно, с ударением на последний слог. Сам он, впрочем, безразличен к чужому произношению.

Интервью велось на русском языке.

- Первая реплика героя в фильме «Глен Гульд, вне времени» – о том, что в жизни больше всего интересны люди с панорамным мышлением,  дипломаты и журналисты, лишенные журналистских штампов, и что среди музыкантов он таких почти не видит. Насколько музыканту важно иметь такое панорамное мышление?

- Пример Гульда как раз показывает, как это важно – не для просто «хорошего музыканта», но для того, кто находится на самой высоте.

У него был моральный подход к музыке. Он не говорит, что Моцарт – плохой композитор, он говорит – Моцарт аморальный композитор. Для Гульда вся музыка, базирующаяся на контрапункте, здорова, потому что в ней нет конфликта, как в сонатной форме. Все эти параллели между музыкой и структурой и мышления очень интересны.

Гульду была важна удаленность от мира, независимость от общего мнения. Как настоящий потенциальный диктатор, он думал, что это хорошо – контролировать информацию, его любимой книгой был роман Оруэлла «1984», его представления о свободе слова связаны с тем, что она заканчивается агрессией против собеседника; сам он мечтал быть диктором, хотя был уверен, что профсоюзы не дадут ему работать. Думаю, у нас были такие хорошие отношения с Гленом, что главная тема большинства моих фильмов – вопрос, чему больше способствует музыка, диктатуре или демократии? Ответа нет. Думаю, что это важнейший вопрос , именно демократия производит этот ужас, где больше нет критерия «качественного» искусства и который приводит к рабству. Во времена Баха церковь, быть может, брала на себя роль цензора, но эта роль далеко не отрицательна. Сегодня же мы получили цивилизацию Monoprix (сеть доступных французских универсамов. – Ред.), где вкусы определяют media people.

- Мне тоже кажется странным, что одна и та же музыка, Моцарта или Бетховена, способна восхищать одновременно нацистов и буржуа, объединяя в воображаемом зале и палачей НКВД, и палачей гестапо. В чем тогда ее назначение, если музыке все равно, с кем иметь дело, кого осчастливить? В конечном счете она вся аморальна, если служит лишь гедонизму?

- Это большой вопрос. Известно, что Франк, гауляйтер Варшавы, был очень хорошим пианистом, он плакал, когда слушал Шуберта. Но он беспощадно убивал всех, детей, женщин, стариков. Как это может сочетаться, для меня загадка.

Интересно вот что – в романтизме в сонате есть элемент конфликта между женским и мужским элементом. Сексуальность Глена связана с ним – на самом деле его асексуальность, или метасексуальность, подобна структуре фуги, мастером которой был Бах, фуга по структуре – это абсолютное отсутствие конфликтов. Наоборот, это контрапункт, искусство разговора.  Я уверен, для всех парламентов было бы правильно начинать каждое заседание с квартетов Гайдна, хотя бы с фрагмента на пять минут. Потому что здесь каждому дается время высказаться и каждый сам должен слушать внимательно.

Любопытно, что Гульд не хотел знать квартетов или квинтетов Моцарта – мы постоянно играли в загадки «что это?», и его незнание было очевидно. Он не хотел знать того, аморального, Моцарта, для него Дон Жуан это Керубино после военной службы; сам факт, что Моцарт был автором опер, казалось ему подозрительным. А перед нашей совместной работой он попросил пройти меня тест, посвященной цвету, и после него только сказал мне – «Мы будем друзьями!».

- Он выбирал друзей по цвету?! А Гульд был асексуален и в жизни?

- Не знаю, но любой физический контакт казался ему невозможен. Есть полное соответствие между его бытовым поведением и музыкальными вкусами, его гений постоянен во всем.

- У всех героев ваших фильмов было «панорамное мышление»?

- Думаю, их всех объединяло одно – они выходят за границы своего инструмента, они больше чем просто мастера исполнения, хотя они мастера-гиганты, но инструмент - лишь один из способов их проявления, они идут дальше, одно это уже открывает горизонты. Есть разные способы расширить панораму. Вот, например, Рихтер. Фильм называется сейчас по его английскому названию, «Рихтер непокоренный». У меня было когда-то искушение назвать его «Рихтер. Идиот», в смысле Достоевского. Но для тех, кто не читал Достоевского и не понимает этого подтекста, такое звучало бы ужасающе.

- Сам Рихтер говорил, что это Шостакович настоящий сумасшедший, а он бы хотел таким быть, но не мог.

- Нина Дорлиак почти заставила меня избавиться от эпизода, где он это говорит, но все же тот остался. Спасло то, что после того, как я показал Рихтеру почти целиком весь фильм, он сказал – «Это я». Он был готов всю жизнь бороться с цензурой, был готов к скандалу. Он, конечно, не идиот, это невинный человек. Его язык, надо сказать, был примитивен, это не Глен, который так блестяще выражает себя словами, второй такой пример владения языком – Игорь Маркевич, автор поразительных мемуаров.

- В свое время BBC не стало финансировать фильм о Рихтере, поскольку вы отказались говорить о его гомосексуализме, съемки тогда спасла Yamaha.

- Биография меня не интересует. Все, что я старался делать, должно было иметь универсальное значение, отдельные высказывания о музыке, искусстве или сексе ни к чему не ведут. Биографические элементы надо сокращать до максимума, подробности – это скорее по части желтой прессы. У меня нет комментариев, акт интерпретации куда важнее, у слушателя должна быть собственная трактовка, это принципиально.

- Поэтому не так важно, что в фильме «Глен Гульд, вне времени» большую часть текста за Гульда читает актер?

- Да, почти 70 процентов. Я долго искал похожий голос, нашел у одного английского актера. Остальное – сам Глен, его редкую запись, которая звучит в начале, я нашел на острове Ньюфаунленд. Кстати, самого Гульда в большинстве сцен тоже изображает актер.

- Легко ли находить сегодня финансирование для фильмов о музыкантах?

- Почти невозможно. Для финансирования необходимо телевидение, но мне говорят, что времена изменились. К счастью, удалось достать денег у кинопродюсеров, я делаю сейчас фильм о Ростроповиче, думаю, это последнее, что я успею завершить. Там сильный сценарий, ведь даже в ленте о музыке должна быть драматургия, я считаю, что это самое важное. С картиной могут быть проблемы, не всем может понравиться стремление лишить фигуру Ростроповича ореола шоумена. Хотя моя цель – напомнить, что он прежде всего феноменальный музыкант, инструменталист, и только потом человек, который постоянно находился в контакте с политиками и знаменитостями.

О собеседнике

Брюно Монсенжон снял почти сто фильмов о музыке и музыкантах, в том числе о Иегуди Менухине и Святославе Рихтере, Григории Соколове и Геннадии Рождественском, квартете Альбана Берга и Давиде Ойстрахе  - именно по его совету Ойстраха Монсенжон выучил русский язык, интервью «Ведомостям» он дал на русском.