В Челябинске состоялся фестиваль «Открытая книга». Событие уникальное, хотя для школьников 31-го лицея в определенной степени уже традиционное. Третий год осенью сюда съезжаются известные писатели, журналисты, деятели культуры, чтобы пообщаться с лицеистами, дать открытые уроки, провести публичные лекции. Уже не первый раз в фестивале принимает участие главный редактор журнала «Литература», учитель московской школы № 57 Сергей ВОЛКОВ.

– Вы часто бываете в разных регионах. Случаются ли подобные события где-то еще?

– Ни в одной точке страны больше нет такого замечательного фестиваля, как «Открытая книга», который был придуман в 31-м лицее Челябинска. Идея проста: у нас есть хорошие писатели, которых надо привозить к читателям – детям и подросткам. Пусть эти писатели приедут, поговорят с ними, и дети увидят, что занимаются литературой не маргиналы, не странные неудачники, а молодые, яркие, креативные ребята, такие, как Захар ПРИЛЕПИН, порой такие неожиданные, как солист-интеллектуал Дмитрий БЫКОВ.

В этом году у фестиваля просто звездный состав: кроме БЫКОВА и ПРИЛЕПИНА, приехали Майя КУЧЕРСКАЯ, Евгений ВОДОЛАЗКИН, Сергей БЕЛЯКОВ – это писатели первого эшелона: все они выставлены на премию «Большая книга», итоги которой будут подведены в ноябре.

Они готовы общаться с детьми, с читающей публикой, давать уроки. Школьники, чья программа построена в основном на изучении творчества тех, кого уже нет, понимают, что литература – это живое дело, которое происходит здесь и сейчас.

Иначе у них часто есть ощущение, что все писатели уже умерли. Мы как-то читали с детьми в школе стихи Александра КУШНЕРА, заспорили о тексте, чего там «хотел сказать автор». Я и говорю: «А давайте его самого спросим?» Один мальчик с изумлением спросил: «А что, он еще жив?». Жив, жив, много пишет, и дай бог ему здоровья. Написали ему письмо по электронке, он нам ответил. Завязался диалог, стали переписываться – и вот в один из своих приездов в Москву он выступил у нас в школе… Уроки, где дети ведут диалог с поэтом, которого можно подержать за пуговку и послушать, как он читает свои стихи, согреты каким-то другим, теплым дыханием, они заряжают энергетически. Поэтому такой культурный бульон, который создается на фестивале «Открытая книга», – вещь уникальная.

– На своих лекциях вы часто рассказываете смешные и грустные истории о педагогах, с которыми сталкиваетесь. Современному учителю литературы трудно?

– Да. Предмет перестал быть обязательным: по нему отменили экзамен, и это сразу выбивает у учителей инструменты, скажем так, принуждения, которое в образовании необходимо. Для меня образование объясняется словами, как это ни странно, САЛЬЕРИ, хотя он и плохой: «усильным, напряженным постоянством [я наконец в искусстве безграничном достигнул степени высокой]». Литература – это толстые, объемные книги, которые нужно читать. Современным подросткам некогда, родителям некогда, все спешат, жизнь ускоряется, тексты сжимаются, теперь твиттер – это предел, который может быть освоен. Но русские романы и повести чуть больше, чем твиттер. Учителю литературы с этими текстами предстоит встретить детей. Это трудно.

Сейчас в наших руках есть одно средство: делать урок литературы интересным, держать внимание детей, быть неожиданным, предлагать им какой-то литературный материал, который выбивает их из системы ожиданий, про который интересно спорить.

Нужно строить урок как живое пространство. Дети в массе своей остаются такими же, какими были всегда: они мечтают о признании, они хотят спорить, показать, что они взрослеют, иногда – кусаться, пробовать на ком-то зубы, им нужно ниспровергать идеалы взрослых и утверждать свои. Для всего этого существуют учителя, которые должны уметь отвечать на «укусы» широкой улыбкой. В этом постоянном диалоге необходима искра живого интереса. Весь пафос моих рассказов для учителей состоит в том, чтобы находить друг у друга идеи, обмениваться какими-то неожиданными текстами для уроков, делиться какими-то ходами, складывать их в многочисленные виртуальные карманы, которыми учитель должен быть, как мне кажется, увешан.

– Вряд ли все учителя готовы к тому, чтобы их «кусали».

– Мне кажется, что ребенку важно за школьное время найти хотя бы одного-двух людей, с которыми он может звучать в унисон. Главная задача педагога, как я себе представляю, – быть камертоном. Назначение этого предмета – как можно громче, дольше и чище издавать соприродный ему тон. А дальше возникает интересный физический эффект: на излучаемый звук в пространстве отвечают резонансом разные предметы. Кто-то вступает в резонанс, усиливается сам и усиливает звучание камертона.

Я представляю себе коллектив школьных учителей в виде собрания таких камертонов, каждый из которых издает как можно более ясный, чистый и громкий свой собственный тон. А на него отзовутся или не отзовутся дети. Они, идя от одного источника звука к другому, ищут того, с кем они резонируют. Если найдут хотя бы несколько таких учителей, с кем они в этот резонанс вступили, сами усилились за счет этого резонанса и подпитали того человека, то у них в жизни появляются люди, которыми они населили свой внутренний мир. С ними они вступают в диалог, даже когда становятся взрослыми.

Вы, наверное, помните некоторых своих учителей. Они много дней, лет стояли перед вами, запомнились вам каждой черточкой, по ним вы изучали, как можно одеваться, над чем смеяться, шутить, о чем плакать, что можно любить. Возможно, они иногда вам снятся, вы внутренне соотносите с ними какие-то движения, иногда вы встречаетесь с ними и разговариваете. Вы поселяете в свой внутренний мир (кроме живущих уже там родителей, близких, любимых) и учителей. Мы, отпечатываясь в тысячах учеников, обеспечиваем себе непродолжительное бессмертие. Потому что пока жив тот, кто помнит тебя, жив и ты.

– Вы заметили, что у каждого камертона должен быть свой собственный звук. Что это значит?

– Учителю важно прежде всего оставаться самим собой. Это значит: входя в класс, говорить с детьми так, как ты говоришь в жизни, не надевать на себя учительскую форму, не придумывать специальной интонации, не примерять учительскую маску – сейчас я великий и важный, а моя обычная, бытовая жизнь осталась за стенами школы. Дети наблюдают за живым человеком: где-то он начинает объяснять с горячностью, где-то ему скучно, где-то он негодует, а где-то радуется. И через этого человека они начинают читать книжку, примерять на себя его взгляд, начинают через него реагировать на события, смотреть на жизнь. Это, может быть, и есть самое лучшее образование, но для этого учитель должен быть самим собой.

Сейчас учителя вынуждены обслуживать других людей, коих в образовании миллион: ученые в институтах, которые пишут научные труды и мечтают, чтобы те оказались в школе, методисты всех сортов, авторы программ и учебников, разработчики стандартов, чиновники, проверяющие – все они хотят, чтобы учитель своими руками проводил в жизнь их идеи. Часто учителя так растеряны, загружены бессмысленной работой, что начинают вместо себя нести на урок придуманное другими людьми. Они не находят времени понять, что они сами такое в потоке этих дел: отчеты, мониторинги, планы. Они не успевают собрать себя. Они приходят на урок как оболочки, проводники чужих идей. Тогда и образования быть не может.

Учителю, как это ни парадоксально, нужно время, чтобы он отходил, отмокал, отмалчивался после уроков, чтобы он что-то читал, следил за движением культуры, оставался современным человеком. Ему нужен отдых. Недавно я услышал, как один чиновник сравнил учителя с дальнобойщиком. «Вот дальнобойщик, – говорил чиновник, –все время едет и крутит руль. А что ваши учителя? Дал пять уроков и свободен. Нет, он тоже должен держать этот руль всегда, иначе он дармоед». Но преподавание – совсем иной характер труда, чем перевозка грузов. Чтобы дать пять уроков, к ним надо готовиться всю жизнь.

– Возможно ли на уроке литературы научить ребенка быть свободным и нужно ли это делать?

– Мне кажется, что возможно. Не всех и не всегда, но попытки предпринимать обязательно нужно, потому что литература как никакой другой предмет для этого создана. Литературные произведения создавались часто несвободными внешне людьми, в условиях цензуры, тюрем, но основной ее смысл неизменен – пробудить в человеке самого себя, это и есть путь к свободе. Этот путь должен быть главным внутренним направлением для учителя.

– Должен ли учитель, на ваш взгляд, нести культуру в массы? Или его массы – только его класс?

– Он просто призван это делать, потому что у него есть еще одна аудитория, с которой он должен работать, – это родители учеников. Современные родители часто спрашивают совета: что читать? что смотреть? Я не знаю, как это вменять в обязанность учителю, тут долженствование невозможно. Есть много прекрасных учителей, которые живут одной школой, детьми – и это их вариант, их право.

Я не ограничиваюсь одной школой, мне хочется по своей натуре собрать опыт тех, у кого получается, и передать другим. Поэтому я работаю в журнале, который публикует методические находки, контактирую с учителями в других регионах, езжу по стране, чтобы встречаться с коллегами и что-то обсуждать. В какой-то момент я осознал внутреннее желание вовлечь как можно больше людей в пространство культуры через разные средства. Стал вести постоянный блог и писать там о книгах и о том, что думаю о них, обсуждать общественные проблемы. В классе я говорю с 20 людьми, а написанное в Фейсбуке прочитают две тысячи человек. Это не то же самое, что урок, урок важнее. Но учителю необходимо открываться: если ему есть что сказать, если он свободен, не скован обстоятельствами жизни, своими внутренними установками, то тогда, конечно, он должен делиться тем, что у него есть.

Хотя тут существует опасность. С одной стороны, если нет постоянного оттока, учитель может превратиться в стоячее болото, с другой – чем больше он делится, тем больше опустошается, а значит, нуждается в восполнении своих сил. Насколько у него это получается, мы уже говорили.

– Стоячее болото и журчащий ручей: как избежать одного и добиться другого?

– Одно из важных свойств учителя – это адекватность. Время идет, меняются дети, обстоятельства, и учитель не должен застыть: пришли новые дети – они уже другие, значит, надо искать новый способ взаимодействия. Внутри учителя должен идти процесс постоянного поиска.

ЧЕХОВ хорошо описал процесс затягивания человека в колею. Когда он день за днем начинает делать одно и то же, то постепенно превращается, сам того не замечая, условно, из Дмитрия СТАРЦЕВА в ИОНЫЧА. Герой этого рассказа ничего плохого не делал – людей лечил. Но рутина, которая затягивает бессобытийностью, повторяемостью, что-то вытесняет в человеке и замещает нечеловеческим материалом.

Учитель должен сопротивляться однообразию жизни: делать зигзаги, заниматься чем-то неожиданным, не отсекая того, что не относится к профессиональной деятельности. Можно, например, изучать иностранные языки. Можно танцевать танго. Мне лично танго дает зигзаг выхода, но одновременно через него я начинаю больше понимать преподавание, как ни странно. Потому что это сложно устроенный танец, в котором отношения танцующих напоминают ученика и учителя, ведущего и следующего.

Учитель литературы, я считаю, должен обязательно писать. Если он учит этому детей, не делая сам, это выглядит странно. Он должен формулировать, рефлексировать, стараться жить максимально широко.

– Какими эпитетами вы бы обрисовали современную школу?

– Очень разная. Вновь сошлюсь на ЧЕХОВА: надо индивидуализировать каждый отдельный случай. Есть заведения серые, унылые, рутинные. Но в каждом регионе есть и прекрасные, прорывные школы, которым можно просто завидовать, или внутри них – отдельные фрагменты, когда вокруг учителя складывается среда, объединяются единомышленники, происходит жизнь. У вас это 31-й лицей, например. Только что я вернулся с Сахалина, где в физико-математическом лицее потрясающий коллектив из четырех словесников сумел организовать такую филологическую школу олимпийского резерва для математиков, какую и в Москве не встретить. И директор их всячески поддерживает.

При этом в современной школе есть одна тревожная тенденция, которая отчетливо чувствуется – имитация. Школы активно включились в эту игру – продемонстрировать результат: они стремятся показывать его как можно ярче, чаще, в виде докладов, презентаций, массы мероприятий, которые на деле могут оказаться пустыми, но для отчетов звучат очень хорошо. К сожалению, сейчас эта имитационность приходит и на урок.

Школа в своих простых основах – это пространство диалога взрослого и ребенка. Причем первый отличается от второго только тем, что успел подольше пожить и побольше подумать про то же, про что он предлагает подумать ребенку, но который тоже не знает ответов на все вопросы, не имеет права на истину. Учитель гуляет с этими детьми по аллее или, как мечтает директор 31-го лицея Александр ПОПОВ, по берегу моря и беседует с ними, спрашивает их, а они спрашивают его. Образование начинается не тогда, когда мы включаем мультимедийный проектор или пишем план урока, а когда один человек начинает говорить с другим. Образование совершается только внутри этого постоянного диалога.

К сожалению, многое в нашем образовании сейчас связано с формой, упаковкой, имитацией, симулякрами. Школы, которые по-настоящему задумываются о сути обучения, о содержании, подвергаются колоссальному давлению. Тому примеры – история с челябинским 31-м лицеем, в котором хотят уничтожить директора; с 29-м лицеем в Ижевске, где хотят разгромить гуманитарную программу на основе родительской жалобы на учителя, который читал с детьми книгу Эмиля АЖАРА «Жизнь впереди», а там есть слово «проститутка»; со школой в Тверской области, директора которой снимают за то, что он не захотел баллотироваться в местное собрание от «Единой России», а идет самовыдвиженцем. Этих людей из образования убирают, школы начинают гнобить. Печально.

– Являясь представителем Общественной палаты, можете ли вы каким-то образом влиять на ситуацию? Эта организация – действенный инструмент?

– Она, конечно, инструмент, но имитационного там тоже полно: свои планы, отчеты. Хотя Общественная палата – это и площадка для дискуссий, круглых столов, которые тоже проводятся. Я вижу свою задачу в оказании некой скорой помощи. Статус члена Общественной платы мне дает возможность защищать конкретных людей, подавать официальные запросы, от которых нельзя отмахнуться любому чиновнику любого уровня: ни генеральному прокурору, ни представителю следственного комитета, ни кому-либо еще. Мы понимаем, как это глобально бессмысленно: на любую жалобу можно написать любой ответ, и дело заглохнет. Но все-таки, особенно в небольших городах, когда на защиту человека приходят люди из центра, пусть даже из общественной организации, для местных властей это служит неким сигналом.