Ян Сатуновский. Десять стихотворений

Ян Сатуновский. Десять стихотворений

 

Выбор Михаила Айзенберга

 

* * *

Осень-то, ёхсина мать,
как говаривал Ваня Бати́щев,
младший сержант,
родом из глухомани сибирской,

павший в бою
за свободу Чехословакии.
Осень-то, ю́-маю́,
все деревья в желтой иллюминации.

1946

 

* * *

Мне говорят:
какая бедность словаря!
Да, бедность, бедность;
низость, гнилость бараков;
серость,
сырость смертная;
и вечный страх: а ну, как...
да, бедность, так.

 

* * *

Кто скажет, где, когда,
давно, или недавно,
тот берег,
и та вода,
что пела мне: "пан мой, Ян мой" –
теперь их – даже во сне –
и то – не покажут мне.

Но можно – средь бела дня,
волне попутной вверясь,
увидеть,
как ты бледна,
и как ты
мягко стелешь...

 

* * *

Это я, на мусорном ящике,
босой, вычебучиваю чечётку.

Это я, о сухую траву отираю штык.

Это я, живу с чужой женой.

Это я, это не ты.

12 сент 65


* * *


Что это значит?
А ничего не значит.
Абже, да как же?
Все так же, манюня, все так же.
Так же, как раньше?
Да, мамочка, так же, как раньше:
может быть, Макбет,
а может быть,
абже
да бабже.

25 июля 67

 

* * *

Чем дальше к старости и к смерти
(алаверды, алаверды),
тем ближе плач в Генисарете
и вопли Синей Бороды:

– жили не мы –
– мы не жили –
– нас женили –
– нежели вы –

19 мар 68

 

* * *

Симанович-старик за селедкой стоит.
Симанович-старик, за четверкой сходи.
Обойди мою обиду,
полюби мою свободу,
соль и сахар,
напоследок
дайте асало́ду
(Симанович-старик в Вострякове зарыт).

18 августа 1968

 

* * *

«Мое тихоюбилейное – шестисотое стихотворение,
написанное через 30 лет после первого
("У часового я спросил...").

Отит,
скарлатина,
летит паутина,
коклюшное небо,
синюшное небо,
клетухи в тифу,
у деревьев желтуха,
пришли сентябрины
на тощие глины.

19 сентября 1968

 

* * *

... и – ложечкой –  с о в е т с к и й  чай,
а то  с а л ф е т к у  п о ч и т а й
н а  с о н  г р я д у щ и й ,
четырёхстопный ходасевич...

23 апр 71


* * *

А Золушка после бала
юшечки похлебала,
покушала, стало быть, юшку,
и прыг! – на свою раскладушку.
Спи, дитятко, спи, Янина,
не разбереди пианино...

24 февраля 1975

 

* * *

Фонари, светящие среди бела дня
в этот серенький денек.
Ждущие, зовущие, не щадящие меня –
ну, что же ты умолк? – говори;
или нет, не так.
– Фонари, светящие среди бела дня
в этот серенький денек.
Ждущие, зовущие, не щадящие меня фонари, –
ну, опять умолк?

24 сентября 1976


Бонус от составителя (11-е стихотворение)

* * *

... и – ложечкой –  с о в е т с к и й  чай,
а то  с а л ф е т к у  п о ч и т а й
н а  с о н  г р я д у щ и й ,
четырёхстопный ходасевич...

23 апр 71



Фрагмент статьи «Точка сопротивления» из книги Михаила Айзенберга «Оправданное присутствие» («Новое издательство» 2004)

Уже в стихах, написанных Сатуновским в конце 30‑х годов, можно заметить все основные признаки позднейшей поэтики, а главное — ее речевую, интонационную основу. Авторский голос и подразумеваемый комментарий необъяснимым образом существуют даже в тех стихах Сатуновского, которые сделаны по типу «готовой вещи» и состоят только из обрывков чужой речи и газетной бестолочи:

Позвонил соседу


и имел с ним беседу


при средних намолотах,


при высоком агрофоне,


10 а то и 15,


просо под вопросом,


оставайтесь с Гондурасом!

В каждом случае это какая-то одна, незамеченная прежде, возможность. И вот она ненавязчиво, как будто «под шумок», введена в поэзию. Введена неявно, но существует, воспринимается явно, с поразительной оче­видностью, подтвержденной живой, скользящей интонационной игрой, возможной, казалось бы, только в устной речи. И настолько естественен ритмиче­ский импульс, что в пространстве стихотворения устанавливается свой словесный режим — локальная языковая автономия, отменяющая действие общих законов, но позволяющая чувству существовать предельно открыто, почти без защитной оболочки.

А Золушка после бала


юшечки похлебала,


покушала, стало быть, юшку,


и прыг! — на свою раскладушку.


Спи, дитятко, спи, Янина,


не разбереди пианино…

В стихах Сатуновского трудно обнаружить какие-то лексические предпочтения и варьирование литературных приемов, традиционно обозначаемые как «стиль». Стилевое решение продиктовано обстоятельствами — конкретной ситуацией письма. Возможность стихового высказывания обнаруживается каждый раз в совершенно не­ожиданном месте. Мы, вслед за автором, начинаем по­нимать, что нет какой-то особой языковой зоны, специально или преимущественно выделенной для поэзии, что она вольно и неопознанно живет среди нас. К ней нельзя «обратиться», с ней можно только внезапно совпасть. Удача такого совпадения должна быть предельно очевидна — уже необязательно как-то дополнительно подтверждать литературную принадлежность вещи и специально оснащать ее стиховыми признаками. Стихи Сатуновского полностью открыты читательскому диагнозу и в этом смысле беззащитны (впрочем, как и все хорошие стихи). Сатуновский первым из современников проявил такое доверие к своему будущему читателю, дал ему такую свободу.

Вещи Сатуновского одновременно и стихи, и настолько не «стихи» (не версификация), что при возвратном движении к «стихам» оставляют огромные возможности для маневра. К сожалению, мало кто ими воспользовался, что как раз понятно: чтобы так вольно существовать в поэзии, надо быть таким человеком. Не берусь уточнять, каким именно, но это можно почувствовать при чтении.

А я вхожу с авоськой, соль, мыло, лук.


На, пырни меня своими всевидящими, всененавидящими.

В поэзии новый автор это новый герой. Тот, кого раньше не было, или он не решался писать. Трудно объяснить, чем создается у Сатуновского очевидность новизны и личной неповторимости — неожиданностью ли средств или интонацией, возможной, казалось бы, только в устной речи? Стихи Сатуновского — это письменная устная поэтиче­ская речь. Соединение в одно целое таких совершенно разных языковых возможностей и есть поразительное, но немногими еще понятое открытие инженера-химика из города Электросталь.

Публикация в рамках проекта MoReBoOk "Поэт и Поэт".

Время публикации на сайте:

28.01.22

Смотри также

Михаил Айзенберг

Вечные Новости


Афиша Выход


Афиша Встречи

 

 

Подписка