Предисловие к книге: Д. Агамбен. Что такое повелевать? / Предисл. Ж. Гейро, пер. с итал. Б. Скуратова. Пер. предисловия Марии Лепиловой. М.: Grundrisse, 2013.

Родившись в 1942 году в Риме, Джорджо Агамбен провел молодость в кругу художников и писателей, которые стали символами послевоенной Италии. Среди них были, например, Эльза Моранте, Итало Кальвино и Пьер Паоло Пазолини — в его фильме «Евангелие от Матфея» Агамбен, которому тогда исполнился двадцать один год, сыграл роль апостола Филиппа. Тем не менее, от кинематографической карьеры он решил отказаться, выбрав в качестве специальности философию и впоследствии защитив докторскую диссертацию на тему политической концепции Симоны Вейль. Он участвовал в семинарах Мартина Хайдеггера, посвященных трудам Гераклита и Гегеля, которые проводились в городе Тор под эгидой Рене Шара в 1966 и 1968 годах. В середине семидесятых годов он работал в библиотеке Варбургского института, занимаясь исследованиями в области иконологии. Несмотря на то, что еще в совсем юном возрасте он опубликовал такие глубокие и новаторские работы, как «Станцы»[1] или «Человек без содержания»[2], его положение в итальянской университетской среде оставалось лишь второстепенным, и, проработав некоторое время в университетах Мачераты и Вероны, он завершил педагогическую карьеру в должности преподавателя эстетики в Венеции. Однако на протяжении всего этого периода он регулярно читал лекции в зарубежных университетах и в таких учреждениях, как Международный колледж философии в Париже или European Graduate School[3] в Зас-Фе в Швейцарии. Следуя по этому нестандартному пути и обходя стороной препоны академических структур, он смог создать уникальный корпус произведений, который принес ему несравнимо больший успех за границей, нежели в родной стране.

На первый взгляд, все философские труды Джорджо Агамбена можно отнести к двум обособленным областям изысканий: литературно-эстетической и политико-правовой. В «Человеке без содержания» Агамбен изучает различные модальности эстетического суждения и взаимоотношений с искусством в западном обществе, начиная с классической Греции; тогда как в работах, вышедших в серии «Homo sacer»[4], на первый план выходит социальное положение современного человека, которое все больше и больше сводится к биологическому существованию в чистом виде, к голой жизни – будь то в результате действия биовласти или широкого распространения чрезвычайного положения. Но подобная разнородность сфер исследований – это лишь видимость, и вместо того чтобы рассматривать их как столкновение двух противоположных интересов в рамках одной идейной системы, скорее следовало бы воспринимать эти два аспекта агамбеновского подхода как две неразрывно связанные стороны одного и того же направления, как своего рода ленту Мёбиуса. Для Агамбена эстетические опыты, в независимости от того, обращены ли они к поэзии или к изобразительному искусству, всегда сопряжены с политическими вопросами, и наоборот, последние, рассматриваемые в перспективе беспрепятственного функционирования форм жизнедеятельности, неподвластных экономике, неизменно связаны со стремлением к новому искусству жизни.

Он также заостряет внимание на том, что греческий поэзис как способ формирования истины и предоставления мира в пользование человечеству был постепенно предан забвению и заменен в западной метафизике на праксис, понимаемый как осуществление воли и реализация жизненной энергии, что в свою очередь низвело человеческую деятельность до категории труда[5]. В процессе анализа устава францисканцев Агамбен приходит к концепции фактического пользования, в корне пересматривая не только понятие частной собственности, но и непосредственные основы права[6]. В его произведениях, и особенно в сборнике «Средства без цели»[7], прослеживаются многочисленные точки пересечения между его политической философией и ситуационистской критикой. Он поддерживал дружеские отношения с Ги Дебором, а позже радикальная группа, сплотившаяся вокруг журнала «Тиккун» (1999–2001), взяла за основу своей деятельности его теорию любой единичности[8], которая позволила точнее обозначить основные черты современного человека, полностью лишенного субстанциальности.

Приступая к археологическому разбору какого-либо юридического термина или теологической категории, Джорджо Агамбен всегда начинает, согласно методу Фуко, с досконального филологического анализа, в ходе которого он обращается к античным – как правило, греческим или латинским – источникам, так как именно в языке отражаются те отличительные черты суверенной власти и чрезвычайного положения, которые необходимо раскрыть[9]. С этой точки зрения, руководствуясь теориями перформативных высказываний Бенвениста[10], он изучил взаимосвязь между клятвой и архаичным законодательством. Клятва, которая в первую очередь выступает как «языковое таинство» и играет решающую роль в антропогенезе, человеческом становлении, превратилась в «таинство власти», подвергнутое сомнению в греческой философии, в результате чего сформировалось представление о человеке как о говорящем и политическом животном[11].

В книге «Что такое «повелевать»?» Джорджо Агамбен пытается воспользоваться методом, обратным тому, который разработал Ла Боэси[12] в «Рассуждении о добровольном рабстве». Вопросу «Почему люди не восстают?» Агамбен противопоставляет другой вопрос, а именно: «Каким образом люди могут отдавать приказания?». Прежде всего он отмечает тот факт, что в нашей культуре любое начало – любое греческое архэ – также является повелением, и следовательно, первооснова продолжает возвращаться в виде императива на протяжении всего развития того феномена, у истоков которого она стояла. Далее, опираясь на теорию Аристотеля, он доказывает, что классическая философская традиция исключила анализ пропозиций, которые нельзя назвать ни истинными, ни ложными, упраздняя также и те, которые восходят к понятиям молитвы, угрозы или приказа, и что с тех пор их анализом занимается в основном теология. В итоге образуется диспозитив, построенный на совокупности двух онтологий, в одной из которых бытие склоняется в изъявительном наклонении, а в другой – в повелительном; последняя же, издавна вытесняемая первой, постепенно развивается вместе с христианством и, окончательно окрепнув за период нового времени, торжествует в нашу «демократическую» эпоху, где современный человек вынужден без конца повелевать самим собой, стараясь как можно тщательнее следовать предписаниям различных видов власти, невзирая на то, что эти предписания представляют собой лишь пустые, бессодержательные слова, на которых зиждется вся сегодняшняя политика.