Российский этнолог Виктор Шнирельман начал изучать русское неоязычество в  конце 80-х - начале 90-х годов прошлого века, когда оно вышло из подполья и громко заявило о себе в нашей общественной и политической жизни. И продолжает заниматься этим по сей день. В двух последних книгах Шнирельман сосредоточился на оригинальных особенностях русского неоязычества и одном из самых популярных его мифах - о хазарской угрозе.

Хорошо известно, что неоязычество возникло в западном мире как реакция на индустриализацию, урбанизацию и отрыв от природы. Обожествление последней, давшее знать о себе еще у романтиков, к началу 20-го столетия стало привлекать многочисленных горожан и приобретать организованную форму. Другим его импульсом был страх потери национальной идентичности. Возвращение к языческим богам должно было сплотить нацию перед угрозой растворения в обезличенном современном мире. Оба эти фактора не потеряли своего значения и в наше время. Более того, стали еще актуальней в условиях глобализации. Но если стремление вернуться к природе носит миролюбивый характер и смыкается с многочисленными движениями за здоровый образ жизни, то страх потери национального лица может приобретать весьма агрессивную форму.

Чем же русское неоязычество отличается от западного? Чтобы ответить на этот вопрос, Шнирельман исследует его дореволюционные корни (они как раз от общеевропейских отличаются незначительно, фигуры вроде Николая Рериха могли вполне появиться в западной культуре, чем и объясняется его международный успех) и те, что возникли уже в советское время. И тут исследователя (и нас, читателей) поджидает немало сюрпризов. Выясняется, что в конце 60-х годов прошлого века неоязычество стало не только реакцией на официальный марксизм, но в каком-то смысле продолжением советского научного атеизма.

Именно пытаясь вытеснить религиозную обрядность, ее пытались подменить обрядностью народной, фольклорной, якобы безрелигиозной. Этот вполне официальный тренд смыкался с просыпавшимся русским национализмом. Этим и объясняется тот факт, что одним из мест, вокруг которого объединялись предшественники нынешних неоязычников, было издательство «Молодая гвардия». Необходимость в легальном существовании порождала и форму, в которую подчас облекались эти настроения. А именно в форму научной фантастики. Одним из ярких представителей этого направления был советский писатель-фантаст Иван Ефремов. Однако движение встретило отпор со стороны бдительных советских идеологов. Поэтому отцы-основатели нынешнего неоязычества, такие как Л. Скуратов (А.М. Иванов) и В.Н. Емельянов, предпочитали скрываться под псевдонимами, печатаясь в самиздате. И здесь их антисемитская ярость не знала никакого удержу.

Юдофобия была важнейшим элементом германского неоязычества, создавшего знаменитый арийский миф о глобальном противостоянии арийского и семитского начал. Им вовсю пользовались и русские неоязычники, но у них были и свои оригинальные источники. Прежде всего речь идет о хазарском мифе. Он возник еще в царские времена, но оказался весьма удобен во времена советские. Причиной этого стал не только страх перед обвинением в фашизме, но и желание подчеркнуть особо трагическое положение русских ариев. Ведь исповедовавшие иудаизм хазары стремились поработить их изначально. И только триумфальная победа князя Святослава дала надежду на спасение от иудейского ига. Но ненадолго. Ушлые иудеи вскоре взялись за старое уже под прикрытием византийского православия (в этом причина неоязыческой критики РПЦ), затем — в облике всемирного еврейского коммунизма, а потом уже и глобального капитализма. Менялись экономические и политические формации, но суть еврейской угрозы оставалась прежней. Так расцвел специфически русский антисемитский миф о хазарской угрозе, которому Шнирельман полностью посвятил вторую книгу. И не зря. Являясь общим достоянием радикального русского национализма, он представляет собой оригинальную и уникальную черту русского неоязычества. Ни в одном другом ничего подобного не сыщешь.

Ведь если на Западе евреи действовали исподтишка, то на Руси они в открытую подавляли русский народ, да еще с помощью официальной власти. Поэтому месть «хазарам» - это неиссякаемый источник энергии для русских неоязычников.

Однако не для всех. Видимо, утомившись неравной борьбой, некоторые из них в последнее время предпочитают педалировать иные темы, которые вдохновляют неоязычников западных. Прежде всего, это обожествление природы и стремление, растворившись в ней, оздоровить себя духовно и физически. Этнографические игры на лоне природы мы можем наблюдать на главные языческие праздники вроде Ивана Купалы в парках крупных российских городов. Конечно, в них сохраняется и мотив обороны национальной идентичности, но он по преимуществу носит мирный характер.

Но Шнирельман совершенно прав, указывая, что неоязыческие мифологемы продолжают вдохновлять и гораздо более агрессивную публику, включая пресловутых скинхедов. Разрыв между словом и делом у них сведен к минимуму. Эти мстят уже не «хазарам», а всем, кто имеет несчастье родиться с нерусской физиономией или неправильным цветом кожи.

Русское неоязычество находит для себя и еще одну форму существования — популярный нынче жанр «фэнтези». В отличие от советской научной фантастики он не ограничен идеологической цензурой и писательскому воображению здесь есть где разгуляться. На страницах многочисленных романов герои превосходящие удалью былинных богатырей успешно отражают атаки всяких инородцев, включая инопланетян, которые покушаются на честь и достоинство русского народа. Шнирельман считает эти творения пропагандой неоязыческих ценностей и во многом прав. Но можно посмотреть на них и под иным углом зрения. Гораздо безопаснее, когда месть «хазарам» и прочим врагам русского народа тешит воображение авторов и их верных читателей, а не выплескивается на улицы российских городов.