Агиографическую литературу, пусть даже и в формате научного жизнеописания, естественно видеть прежде всего на полках церковных лавок. Однако, осведомлённый читатель, найдя там книгу из серии «Новомученики и исповедники Российские пред лицом богоборческой власти»[1], скорее недоумевает. А неосведомлённые, случается, по прочтении уходят из церкви – не потому, что теряют веру, а по-новому обретая её.

«История Церкви начинается с непослушания Апостолов первосвященникам» (священномученик Марк Новосёлов)[2]. Собранные здесь статьи, письма, проповеди смертников учат верующих жить по совести, а не “по благословению”; светским же скептикам показывают, что вера совместима с совестью и может вызывать восхищение. Даже многим историкам эти книги откроют малоизвестный церковный раскол ХХ столетия – по своему масштабу не уступающий разделению на старо- и новообрядцев, а по своей актуальности намного его превосходящий.

Своим появлением серия обязана научно-информационному и просветительскому центру «Мемориал», реализующему программу «Гонения духовенства и мирян при богоборческой власти»[3]. В рамках последней, наряду с исследованиями о советских католиках и хасидах, много внимания уделено религиозному меньшинству от православия – “истинно-православным”, или “катакомбникам”.

Непростая тема воспрепятствовала строгому единству подборки книг серии, которая распадается на две основные группы, существенно отличающиеся по своему характеру.

Фотографии без нимбов

Первый том (2006 г.), выдержавший уже второе издание (2011 г.), неслучайно был посвящён митрополиту Петроградскому Иосифу (Петровых)[4] – признанному лидеру названного по его имени церковного движения. Далее вышли в свет книга об архиепископе Димитрии (Любимове) и сведённые в один том жизнеописания ряда представителей иосифлянского духовенства[5]. К ним примыкают жизнеописание и труды епископа Виктора (Островидова)[6], а также документальный сборник, посвящённый архиепископу Андрею (Ухтомскому)[7]. Об этих трудах, составленных Лидией Сикорской[8], и следует поговорить в первую очередь.

При чтении первой группы «Новомучеников…» придётся избавиться от многих стереотипов. Прежде всего, о житиях. Достаточно вспомнить любимого русского святого, Николу Чудотворца: для кого-то он персонаж вроде Деда Мороза, иные, как известно, мыслили о нём как об одном из лиц Троицы, а некоторые исследователи предполагают в его образе соединение биографий как минимум двух епископов. Не избежал архиепископ Мир Ликийских и специализации – он покровитель мореплавателей, подобно тому, как Иоанну Крестителю принято молиться от головной боли. Невозможно представить, чтобы такая участь постигла святых новомучеников, а головной боли их наследие только способствует. Их жизнеописания предельно историчны; их отношения с Богом остаются для читателя тайной.

В случаях, когда Л. Сикорская не располагает достаточными данными о жизни святого до его подвига, она напрямую заявляет, к примеру, что о детстве архиепископа Димитрия (Любимова) нам ничего неизвестно. Предположения, которые высказывает здесь исследователь, просты: «можно только догадываться, что он получил обычное для детей духовенства образование, что с ранних лет бывал на богослужениях в храме и прислуживал в алтаре»[9]. За скудостью сведений она не пренебрегает и сухим формализмом послужного списка: не упущены ни набедренник, ни золотой наперсный крест, ни орден, которыми был награждён священномученик Сергий (Дружинин) в безмятежные для его монастыря дореволюционные годы[10].

Агиограф поступил бы иначе, раскрасив «белые пятна» заимствованиями ярких деталей из других житий. Таковы законы жанра: «автор жития нисколько не обманывал своих читателей, поскольку и он, и читатели были уверены, что святой должен был в определённой ситуации вести себя определённым, известным христианской культуре в целом образом (иначе он не был бы святым!). Таким образом, житие – не есть простое жизнеописание. Разница между биосом и биографией такая же, как между иконой и портретом»[11]. И как не видно нимбов на фотографиях, жизнь новомучеников не расписана по житийному шаблону: младенцами они не отказываются в постные дни от грудного молока[12], отроками не избегают детских игр, у них не бывает видений, а когда их казнят, раны не заживляются и не спешат покаяться палачи.

Бессмысленные чудеса, которых нет в Евангелии и которыми изобилуют апокрифы, заняли своё место в народной религиозности. Тем не менее, ошибкой было бы отнести особенности жизнеописаний новомучеников исключительно ко времени их создания. Не зря масштабы почитания и тиражи книг несопоставимы здесь, скажем, с культом Матроны Московской, их современницы. Иначе подаются некоторыми другими авторами и жития тех же новомучеников. Осторожно знакомя читателя с чудесными моментами из трудов игумена Дамаскина (Орловского), Л. Сикорская всякий раз вынуждена оговариваться: вероятно, сведения сохранились в устной традиции[13].

Изыскания Л. Сикорской не похожи на плод сонных видений Димитрия Ростовского, которому герои его Четий-Миней доказывали, что бо́льшие муки претерпели, и просили о приписках незафиксированных ещё увечий[14]. Составительница проделала колоссальную, как архивную, так и полевую, работу по сбору материалов, часть из которых публикуется впервые. Её книги, основанные прежде всего на материалах следственных дел, возвращают нас к истокам христианской агиографии, начинавшейся с протоколов допросов первых мучеников, и лишь затем обросшей легендами[15].

Для классической агиографии «1) предмет изображения жития – не вероучительные истины, а образ святого, пусть даже и посвятившего жизнь защите этих истин; 2) цель жития – показать пример праведной жизни (прославить праведную жизнь, как в синаксарии), а не богословскую систему святого»[16]. Новомученики же привлекают прежде всего своими идеями, и в этом смысле должны заинтересовать не только почитателей их святости или изучающих церковную историю, но и всех, небезразличных к конфликту общества и тоталитарного государства, судьбам жертв политических репрессий.

Каждый в Советском Союзе постоянно оказывался перед выбором: делать шаг «в сторону правды или в сторону лжи; в сторону духовной независимости или духовного лакейства»[17]. Из мелких неправд выходила большая ложь присопособленчества. Вопрос о допустимом и недопустимом, о «лжи во спасение», разделил прежде всего церковь. Он и был поставлен новомучениками задолго до диссидентов.

По обывательским представлениям, репрессии против верующих были вполне однородны и связаны с преследованием религии как таковой. Это неверно, как нельзя, например, считать единым явлением эмиграцию – белую, колбасную и в Израиль. Не всякий убитый верующий становится мучеником, тем более в годы, когда поводом могла стать даже бобровая шапка. Разными были и новомученики. Вместе с обострением вопроса об отношении к власти назревало разделение в церковной среде. За обновленческим расколом, курируемым властями, последовала Декларация митрополита Сергия (Страгородского) 1927 года, расценённая значительной частью православных как предательство Христа. Помимо легализованной на условиях подчинения государству церковной структуры остались не подчинившиеся миряне и духовенство. Репрессиям в итоге подверглись оба лагеря, каждый из которых дал своих мучеников и исповедников. И здесь начинается путаница, не разъясняемая названием книжной серии: речь в ней идёт о тех именно новомучениках, что не приняли “сергианства” и составили Истинно-православную церковь, а не об их противниках и не о новомучениках первых двух десятилетий после революции. Оказавшись «пред лицом богоборческой власти», они считали более важными свои расхождения с церковными властями – как и Христос конфликтовал не с Понтием Пилатом, а с первосвященником и фарисеями.

В одной и той же религии каждый находит своё: кто-то охоч до чудес, кому-то необходима терапевтическая её функция, и лишь меньшинство сознательно воспринимает веру как философию жизни. Не случайно на обращённый и к мирянам призыв осмыслить положение церкви в новых исторических условиях откликнулась прежде всего интеллигентная молодёжь. Интересное свидетельство имеется в связи с этим в лагерных воспоминаниях академика Д.С. Лихачёва: «духовенство на Соловках делилось на “сергианское”, соглашавшееся с декларацией митрополита Сергия о признании Церковью советской власти, и “иосифлянское”, поддерживавшее митрополита Иосифа, не признававшего декларации. Иосифлян было громадное большинство. Вся верующая молодежь была также с иосифлянами. И здесь дело было не только в обычном радикализме молодежи, но и в том, что во главе иосифлян на Соловках стоял удивительно привлекательный владыка Виктор Вятский. Он был очень образован, имел печатные богословские труды»[18].

Вождями истинно-православного движения делало не иерархическое положение, а харизматичность личности. Не только епископ Виктор (Островидов), но и священник Феодор Андреев, мирянин Михаил Новосёлов стали его идеологами. При всей своей ревностности в вере они были настолько интеллигентны, что разговаривали с митрополитом Сергием вполне по-диссидентски: от Ленинградской епархии отправилась делегация, думавшая переубедить его весомостью аргументов, подкреплённых подписями шести архиереев, верующих учёных Академии наук и профессуры ленинградских вузов[19]. Уже через полгода, в «Апологии отошедших», они объяснят, что столкнулись с самодовлеющей системой, не настроенной на дискуссии об истине: «дисциплина – вот то роковое слово, которым Вы связаны и которое раздаётся ныне из уст служителей слова, иногда в чистом виде, иногда прикрытое более привычными для церковного слуха именованиями, как-то “Единство Церкви”, “Благо Церкви” …, “Иерархический строй”, “монашеское послушание”, “послушание” просто, “смирение”, “соборность”, “каноничность”, “законное апостольское преемство” – и ряд подобных же понятий. Тон, конечно, задает иерархия, начиная с возглавляющих её, но, как понятие, заключающее в себе целое стройное учение, слово “дисциплина” несётся и по самым отдалённым от правящих церковных верхов рядам “верных”, только уже, увы, не в собственном христианском смысле, а верных той же мертвящей дисциплине»[20].

Запись беседы ленинградской делегации с митрополитом Сергием зафиксировала историческую встречу «мучеников» и «дипломата», как выразился сам Сергий. «Эта ваша позиция называется исповедничеством. У вас ореол…» – заместитель местоблюстителя смеялся над тем, что разговаривает со святыми. Это был скептицизм Пилата, по его же словам, «спасающего Церковь»[21].

В наше время, когда «спасённая» патриархия стремительно теряет доверие российского общества, аргументы её исторических оппонентов приобрели особенную актуальность. Наиболее содержательными в этом отношении являются две книги – об архиепископе Димитрии Гдовском и епископе Викторе Глазовском. Одна из них содержит целую панораму биографий и работ основных идеологов иосифлянства, другая – корпус апологетических документов викторианского движения (последователей епископа Виктора).

Современные защитники митрополита Сергия, игнорируя историю полемики, в которую вступают, приводят те самые аргументы, что успели разобрать сами новомученики: например, в «Ответе востязующим»[22] последовательно даются ответы на 19 типичных вопросов и возражений, за рамки которых полемика так и не вышла. До сих пор у «сергиан» как не появилось новых аргументов, так и не сделано ими серьёзных попыток опровергнуть данные ответы.

Нередким является и стремление приуменьшить глубину возникшего разделения, сведя его к неприятию отделившимися лично митрополита Сергия. Среди антисергиан были и такие, в отличие от истинно-православных как правило называемые «непоминающими». В 1945 году, как только легальную церковь возглавил патриарх Алексий (Симанский), они вернулись в её лоно. Тот же «Ответ востязующим» (1928 год) уже называет их людьми, что «занесли ногу через порог “блудилища”, устроенного м. Сергием и его Синодом, но не имеют сил выйти из него»[23]. С точки зрения новомучеников, представленных в этой серии, митрополит Сергий не просто узурпировал церковную власть, но и ввёл ересь, извратившую учение о церкви[24]. «Мы с детскою простотою веруем, – писал епископ Виктор (Островидов), – что сила Церкви не в организации, а в Благодати Божией, которой не может быть там, где нечестие, где предательство, где отречение от Православной Церкви, хотя бы и под видом достижения внешнего блага Церкви»[25].

И острота этой критики, и путаница юрисдикционной принадлежности усугубляются каноническим нонсенсом: если митрополит Сергий запрещал и извергал “раскольников”, то его преемники от греха подальше причислили многих из них к лику святых. Через инкорпорацию новомучеников внешняя критика стала для патриархии внутренней. Подчёркивая это, Л. Сикорская всё послесловие к книге о священномученике Викторе посвящает доказательству неизменности его взглядов на сергианство: наиболее непримиримый из новомучеников оказался канонизирован церковью, которую называл апокалиптической блудницей[26].

Не будет преувеличением сравнить с троянским конём и книги серии «Новомученики…», скрывающие под строгими обложками с традиционным полууставным шрифтом взрывной силы полемическое оружие. Однако, значительного внешнего эффекта эти издания, продающиеся и в патриархийных лавках, не произвели. Возможно, не будь формат серии столь академичным, она вызвала бы нечто подобное скандалу, произошедшему недавно вокруг установки памятной доски священномученику Иосифу Петроградскому на родине митрополита, в Устюжне: тогда слово «священномученик» вызвало недовольство местного духовенства, без согласования с которым не решалась действовать администрация города. Показательно, что инициатором установки было то самое издательство, что выпустило книгу о митрополите Иосифе – «Кифа», и то самое общество, что осуществляет посвящённый новомученикам исследовательский проект – «Мемориал». Презентация книги, где глава иосифлян именовался «священномучеником» прямо на обложке, проходила в Устюжне ещё в 2006 году с участием того самого духовенства, и никаких протестов не вызвала[27].

Нимбы без фотографий

С 2006 года серия составила уже восемь томов, о трёх из которых предпочтительно сказать отдельно. Это сборник, целиком состоящий из воспоминаний катакомбных христиан[28], и два тома в традиционном для серии биографическом формате: об иеромонахе, впоследствии епископе Гурии (Павлове)[29] и об иеромонахе (по некоторым сведениям – также епископе) Михаиле (Ершове)[30].

Издания данной группы отличает прежде всего хронология, охватывающая не только период 20-30-х годов, но и позднейший. В предвоенные годы Истинно-православная церковь оказалась на новом этапе своей истории: её иерархия была по большей части уничтожена, а выжившие общины ушли в подполье, где постепенно угасали. Воззрения их становились радикальнее, утрачивалась та чуждость крайностей, что восхищает Л. Сикорскую в первых новомучениках ИПЦ: «сколько нужно было мудрости, чтобы, с одной стороны, не отступить и сохранить истинное православное исповедание пред лицом наступающего безбожия, а с другой – не поддаться неразумной ревности, не скатиться к сектантству и не подавать повод для обвинений в контрреволюции со стороны богоборческих властей»[31]. Митрополит Иосиф, которому и посвящены приведённые строки, препятствовал излишней ревности в таких вопросах, как регистрация храмов[32], выбор патентов на свечи[33], налоги на духовенство. Тому подобные «распоряжения Советской власти и её мероприятия в отношении церковной политики» он считал «для себя обязательными, как гражданский долг, поскольку они не простираются на существо веры»[34], и в соответствии с этой позицией управлял Петроградской епархией. При такой лояльности советской власти, митрополит Иосиф известен своим критическим отношением к власти царской: «<Я> никогда не был особым сторонником старого режима, с коим у меня посему даже были в прошлом немалые недоразумения (прекращение мною в 1905 году всякого поминовения царской фамилии за Богослужением, за это лишение на некоторое время возможности священнослужения, перевод на худшее место, лишение наград, повышений по службе)»[35].

Вместе с радикализацией взглядов в катакомбах, лишавшихся пастырского окормления, там развивались сектантские тенденции, происходило смешение с экзотическими околоправославными учениями начала ХХ столетия. И если в труде Л. Сикорской, посвящённом епископу Гурию (Павлову), излагается образцовое житие катакомбного подвижника, то две книги серии, подготовленные другими авторами, содержат материалы, служащие поводом для заслуженных упрёков ИПЦ в вырождении[36].

В частности, составленный Ириной Осиповой сборник «Воспоминания верующих Истинно-Православной (Катакомбной) Церкви» раскрывает жизнь таких экзотических течений в православии, как “фёдоровцы” и “михайловцы”. «Только сейчас истинно-православные христиане наконец заговорили…»[37] – предваряет исследовательница материалы, например, о последователях Фёдора Рыбалко, который для них не простой человек, а Христос[38]. «Фёдоровцы» являются одним из самых известных движений в рамках «нового хлыстовства» – пусть не связанного со «старой» христовщиной генетически, но типологически близкого ей явления[39]. Последователи же киевского архимандрита Михаила (Костюка) интересны, например, тем, что в своём противостоянии властям изготавливали поддельные деньги[40], документы[41], печати и штампы[42]. Наряду с этими «михайловцами» в книге содержатся воспоминания и других, руководимых Михаилом Ершовым – по некоторым данным, епископом. В книге И. Осиповой приводится, среди прочих, такое о нём свидетельство: «Муж сам видел, как взошёл владыка Михаил в зал и засиял. И становился то маленьким, то большим — прямо на глазах, и как потом в лице менялся, то сделался огненным, то стал совсем другим. Он на суде сказал: “Если дадите мне двадцать пять лет, пошлю бурю и пошлю зной. Вся земля у меня в руках, что захочу, то и сделаю. Хоть верну, хоть дуну — всё-всё сожгу”. А они ему: “Если тебя выпустим, ты из нас верёвки будешь вить”»[43]. Эти и большая часть прочих воспоминаний, вошедших в книгу «О, Премилосердый… Буди с нами неотступно…», записаны Игорем Ильичёвым – составителем ещё одного издания серии «Новомученики…», целиком посвящённого тому же епископу Михаилу (Ершову): «Воин Христов верный и истинный. Тайный епископ ИПЦ Михаил (Ершов)». Книга представляет собой некритичный и довольно, под стать источнику, экзальтированный пересказ «Автобиографии» её героя, со вставками из воспоминаний и архивных источников вроде «Карты зачёта рабочих дней рабочего на производстве»: «производственные совещания посещает, соревнуется, политзанятия аккуратно посещает»[44]; «участвует в культмассовой работе. Проводит громкие читки газет»[45]; «участвует в культмассовой работе – лаг<ерный> кор<респондент>»[46]. Безоговорочное доверие к автобиографическому источнику, в котором старец, по его собственным словам, «не возвышал себя – сама жизнь и благодать Божия свидетельствовала при всем народе»[47], напоминает о серьёзнейшей ошибке, допущенной редактором серии И. Осиповой задолго до начала работы над «Новомучениками…»: собрав множество архивных данных, она дополнила книгу «”Сквозь огнь мучений и воды слёз…”: Судьба движения Истинно-Православная Церковь» фальшивками, составленными человеком, выдававшим себя за катакомбного епископа[48].

Интересно, что при сопоставлении краткого обзора о Михаиле (Ершове), написанного И. Осиповой для книги воспоминаний катакомбников, и подробного труда И. Ильичёва выявляется замолчанная им существенная деталь: в ходе допросов юный Михаил подписал нужные следствию показания против собственного старца[49]. Вместо этого И. Ильичёв в соответствующем месте подчёркивает стойкость «страдальца Христова», «твердившего, что ничего знает»[50]. Биограф не приводит и относящегося к данному случаю рассказа одной из последовательниц тайного епископа – при том, что воспоминания эти собирал сам И. Ильичёв. Если в ситуации, когда Михаил совершает предательство, старец прощает его, а исследовательница пытается оправдать («очевидно, давление на юношу было настолько сильным…»[51]), то, когда предают его самого, он восклицает: «Пусть теперь идёт каяться к Сталину. Кто владыку предал – до седьмого колена будет проклят»[52].

В отличие от епископа Гурия, последователя архиепископа Андрея (князя Ухтомского), «фёдоровцы» и «михайловцы» обоих родов вообще не связаны с первыми иерархами ИПЦ, и имеют свою, самостоятельную историю. Принципиально размежевав новомучеников «сергианских» и «истинно-православных», избежав смешения с «непоминающими», составители серии допустили досадную путаницу, слив воедино различные течения ИПЦ. Тем не менее, как и первая группа книг, которую можно условно назвать «истинно-православной», «катакомбная» часть серии представляет собою немалый интерес – но интерес другого рода, более «этнографический». Эти книги раскрывают историю и механизмы существования подпольных общин, их яркое своеобразие, переданное сочным языком источников. Дальнейшие издания покажут, в каком направлении будет развиваться серия – получит ли приоритет линия по изучению катакомбных преданий, или же сохранит своё преимущество далеко ещё не исчерпанная тема новомучеников Истинно-православной церкви.

«Своего рода исторический источник»

За исключением лишь двух, книги серии содержат как исторические источники (документы, воспоминания, письма, архивные фотографии), так и подробную биографию. Относительно последней характерно замечание, сделанное Лидией Сикорской к тому о еп. Гурии: «со своей стороны, не претендуя на какие-либо окончательные выводы и на данный момент отказавшись от каких-либо исторических оценок и суждений, помещаем это жизнеописание как своего рода исторический источник и предоставляем внимательному читателю самому делать выводы на основании его изучения»[53]. Нельзя сказать, что, отстраняясь в данном случае от проблемы дележа наследия новомучеников внутри раздробленного альтернативного православия, Л. Сикорская и в целом стремится к беспристрастному изложению материала. Однако, сам формат серии, прежде всего описательный, а не исследовательский, позволяет все её издания рассматривать «как своего рода исторический источник».

Новейшая книга серии, посвящённая священномученику Андрею (князю Ухтомскому), показательна в этом отношении тем, что составители решили свести его жизнеописание к тематико-хронологической подборке документов. Необходимо отметить, что архиепископу Андрею уже посвящена монография Михаила Зеленогорского, в 2011 году выдержавшая второе издание[54], и в попытке создания аналогичной книги нужды не было. Главная же причина принципиальной отстранённости составителей заключается, по-видимому, в нежелании выносить оценок такой фигуре, как архиепископ Андрей – гораздо более неоднозначной, чем тот же епископ Гурий. Архиепископ Андрей, помимо решительного отделения от митрополита Сергия, пытался объединить через себя истинно-православных и беглопоповскую ветвь старообрядчества. Если прочих героев серии посмертно делят разные юрисдикции российского православия, то архиепископ Андрей ещё при жизни оказался в неопределённом положении: старообрядцами отвергнутый, а своими собратьями не понятый. В своей самобытности он является едва ли не самой яркой личностью среди отечественных иерархов своего времени; реформатор-традиционалист, он одинаково интересен как в своей публицистике революционных лет, так и в письмах, посланиях конца 20-х – начала 30-х годов. Достаточная обширность и, главное, целостность его наследия и дала возможность составить столь представительный сборник, языком одних лишь документов (в том числе – следственных дел, воспоминаний) рассказывающий об этой сложной судьбе.

Несмотря на обилие документов и во всех других изданиях серии, в тех из них, что содержат также и авторский текст, не стоит искать систематизации аргументов новомучеников против «сергианства», верной расстановки их авторами акцентов в истории ИПЦ. Даже в широком историческом обзоре, служащем введением к книге «О, Премилосердый…», не упомянуты такие существенные факты, как официальное признание обновленческого раскола Константинопольским патриархатом – то, что в дальнейшем помогло апологетам ИПЦ вменить ни во что и признание Константинополем митрополита Сергия[55]. Отсутствует там и рассказ об окончательном размежевании «непоминающих» с «истинно-православными» после смерти митрополита Сергия, продемонстрировавшим вероисповедную разницу между теми и другими – а ведь на неё с самого начала указывали идеологи иосифлянства[56].

В своём анализе Л. Сикорская нередко опирается на работы ведущих современных исследователей – М. В. Шкаровского, А. В. Журавского, священника Александра Мазырина, которые, при своей принадлежности к Московской патриархии, не отличаются конфессиональной заангажированностью. При этом для себя она кое-где допускает граничащие с морализаторством, перенасыщенные церковнославянизмами рассуждения о разрушении «императорской православной державы»[57], о революции[58] и даже о допетровской «Святой Руси»[59]. К примеру, «разнузданная, предающаяся гнусным порокам толпа, потерявшая веру и поклоняющаяся лишь своему чреву», «под руководством осатаневших богоборцев» поднимает здесь «пяту на всё самое святое»[60] и т. д. Отвлекаясь от хорошо документированной темы книги, автор порою склонен и к голословным утверждениям, вроде того, что «на самом деле никакого влияния на политику Распутин не имел»[61].

В целом подобные вставки не слишком умаляют достоинства этих насыщенных конкретным материалом томов. Лишь в одном случае, а именно в первой части «Тайного служения иосифлян», посвящённой епископу Сергию (Дружинину), длинные рассуждения на сопутствующие темы прикрывают скудость источников о герое книги. За неимением свидетельств о жизни будущего иерарха в Валаамском монастыре, предлагаются сведения об обители как таковой[62], с переходом его в Троице-Сергиеву пустынь под Петербургом рассказывается и её история, с добавлениями о трудах одного из настоятелей, епископа Игнатия (Брянчанинова)[63]. Дальнейшее повествование следует считать скорее общим изложением истории «иосифлянства», с вкраплением некоторых цитат из еп. Сергия (Дружинина) – не всегда при этом удачных. Так, рассказывается о беседе представителей Ленинградской епархии с митрополитом Сергием (Страгородским), в которой, как читатель может узнать из другой книги серии, они тонко ловят его на слове:

«– Вы спасаете Церковь?

– Да, я спасаю Церковь!

– Что Вы говорите, Владыко! – в один голос воскликнули все члены делегации. – Церковь не нуждается в спасении, – добавил протоиерей Добронравов, – врата ада не одолеют её. Вы сами, Владыко, нуждаетесь в спасении через Церковь.

– Я в другом смысле это сказал, – несколько смущенно ответил митрополит Сергий»[64].

Комментарий епископа Сергия к событиям этих дней, приводимый здесь авторами, звучит достаточно комично: «Митрополит Сергий в своей декларации поддержал Советскую власть и повел Церковь Христову по ложному пути на погибель. Нужно было как-то спасать Православную Церковь…»[65].

Куда более вопиющим исключением из общего ряда является, как уже говорилось, составленная И. Ильичёвым книга «Воин Христов верный и истинный». Подобная пристрастность в других книгах серии прорывается прежде всего в предисловиях, особенно характерно – к составленной И. Осиповой книге «О, Премилосердый… Буди с нами неотступно…». Автор сетует, что «до сих пор не получены (кем? – Р&Д) ответы на мучительные вопросы, стоявшие перед каждым пастырем и мирянином в те тяжкие времена массовых гонений на веру»[66], и далее, в надуманных формулировках, приводит вопросы сплошь риторические.

Сочувствие, лежащее в основе всего проекта «Мемориала» о гонениях на духовенство и мирян, отразилось в книгах серии несколько излишней эмоциональностью. Впрочем, это оправдывается отчасти тем высоким нравственным зарядом, что несут они на своих страницах. Вне зависимости от того, считать ли понесённые новомучениками и исповедниками страдания напрасными или нет, русская история ХХ столетия звучит иначе оттого, что они не сломились. Эти книги идеалистичны – убеждения их героев в советских условиях оказались несовместимыми с жизнью. Но Бог этих людей и не обещал им торжества в нынешнем мире.