И днем и ночью кот ученый

Ричард Докинз – крупный английский биолог, оксфордский профессор, самый известный и темпераментный популяризатор биологических наук в англоязычном мире. В России выходили его книги «Эгоистичный ген» и «Расширенный фенотип», утверждающие магистральную идею нынешней генетики:  основной агент эволюции – не отдельная особь, и тем более не популяция или вид. Биологическая эволюция имеет дело исключительно с генами, информационными матрицами, воспроизводящими сами себя.

Особь может вести себя даже в ущерб личной выгоде, до полной гибели всерьез, если это способствует выживанию и размножению генотипа. На чем и основаны все разновидности человеческого и животного альтруизма и самопожертвования.

Две рецензируемые книги Докинза, несмотря на обилие в них «занимательной биологии», носят скорее философский характер. Труд «Бог как иллюзия» (в оригинале «Одержимость Богом») представляет кредо воинствующего атеиста, желающего обратить все человечество в свое неверие. Не удивительно, что многие аргументы Докинза здесь напоминают приснопамятного Михаила Александровича Берлиоза. Понятно, что христианские таинства повторяют ритуалы мистерий Диониса или Митры, но об этом интересней расскажут специалисты по истории религии. Понятно, что ветхозаветный Яхве – малосимпатичное с нашей точки зрения божество («ревнивец, женоненавистник и расист»), но кто вам сказал, что Бог должен соответствовать критериям гуманизма (не требуем же мы этого от гена). Понятно, что схоластические доказательства Его существования не выдерживают поверки логикой, зато схоластика сама по себе – величественный храм культуры, ничуть не хуже герметической доктрины или квантовой механики.

Стоит напомнить также, что существуют разные логические системы, и Бертран Рассел, на аргументы которого опирается Докинз, просто опровергал доказательства Фомы Аквинского и Иммануила Канта с их собственных позиций. Между тем в сфере религиозного по большей части действует иная логика – Люсьен Леви-Брюль назвал ее пралогикой, а Клод Леви-Строс мифологикой. Это достаточно гибкая операционная система, способная к обобщениям, классификации и анализу, просто основанная на иных принципах. Нам она кажется диковинной, но именно она обеспечила выживание человечества во время последнего оледенения и сделала возможной неолитическую техническую революцию – возникновение земледелия и городов, выплавку металла и т. п.

С агностиками Докинз расправляется еще решительней: это, дескать, интеллектуальная трусость. При этом он дает несколько определений агностицизма, и все одинаково плоские (типа «Наличие и отсутствие бога одинаково вероятны», или «Не знаю, существует ли бог, но у меня есть сомнения»). На мой вкус, гораздо корректней формулировка Бориса Раушенбаха: «Мне хочется верить в осмысленность мироздания, но я не понимаю, почему я должен исповедовать догматы какой-либо религии».

Вопрос, почему человечество так упорно занимается богостроительством, Докинз пытается решить с помощью теории мемов. Мем – такой же репликатор, как ген, только на культурном уровне, это минимальный воспроизводящийся кирпичик культуры (иероглиф, сюжетный мотив, способ кирпичной кладки или заплетания кос). При этом религиозною сферой ведают какие-то особо воинственные мемы. И как естественный отбор идет на уровне генов, а не особей, так и распространение религии приносит пользу только самим религиозным идеям. Впрочем, физическая природа мемов непонятна и самому Докинзу. Не говоря уж о том, что соотношение мифологии, религии и магии – отдельный огромный вопрос, который дискутировался на протяжении всего прошлого века. Его можно, конечно, разрубить как гордиев узел, но непонятно, кому от этого будет польза и удовольствие.  

Сильнее всего аргументы Докинза там, где он показывает, что религия в сегодняшнем мире вещь, собственно говоря, излишняя. Милосердие – не монополия религии: альтруизм и склонность к самопожертвованию заложены в нас на генетическом уровне. Многие христиане просто не читали Библии; столкнувшись с положениями Ветхого Завета (скажем, что за сбор хвороста в субботу или супружескую неверность полагается смертная казнь), они трактуют их как некий символизм или игнорируют. Значит, Библия оценивается ими на основе предвзятых моральных ценностей, а вовсе не является их источником.

Тезис о том, что наука не должна вторгаться в дела религии (это, мол, непересекающиеся сферы), по Докинзу, не выдерживает критики хотя бы потому, что религия охотно пользуется аргументами науки, когда ей это выгодно. Скажем, многие богословы испытывают симпатию к антропному принципу («Мы видим Вселенную такой, потому что только в такой вселенной мог возникнуть наблюдатель, человек»), который сформулировали в 1970-х годах. Возникновение жизни маловероятно, потому что жизнь может существовать на одной планете из миллиарда. Есть шесть параметров, или физических постоянных, которые сохраняют свою величину в любой точке Вселенной; будь они другими, жизнь была бы невозможна. По мнению верующих, это может служить доказательством Божьего промысла. По мнению Докинза, все обстоит ровно наоборот: антропный принцип – альтернатива принципу божественному. Само существование человека означает, что возникновение жизни вполне вероятно; даже если она может возникнуть на одной планете из миллиарда, во Вселенной существуют миллиарды пригодных для жизни планет, а физик Ли Смолин разработал вполне дарвиновскую теорию мультивселенной, где новые вселенные рождаются из черных дыр; часть из них неизбежно должна существовать достаточно долго, чтобы в них появилась жизнь.

Благоговение перед звездным небом и нравственным законом, полагает Докинз, может вызывать и наука – к примеру, теория относительности или теория эволюции. Именно об этом рассказывает его труд «Самое грандиозное шоу на земле». Эволюция не имеет ничего общего с проективностью и телеологией, естественный отбор действует вслепую, это убедительно доказывается на многочисленных примерах. Однако побочные результаты эволюции – возникновение сложных организмов и самого человеческого разума – действительно завораживают и вполне способны внушить священный трепет.

Впрочем, и в этой книге немало страниц посвящено полемике с креационистами. Вроде бы эта задача остается актуальной и сегодня. Согласно социологическим опросам, в США более 40% верят, что человек – не животное, а все разнообразие жизни было создано Богом в последние 10 тысяч лет. В России, как явствует из примечания редактора, в сотворение человека богом веруют 48% респондентов (при этом 63% из них верят также в эволюцию и естественный отбор, но человека, похоже, склонны из этого процесса исключить). И все-таки непонятно, к чему тратить столько сил на опровержение рациональными аргументами иррациональной веры. Похоже, именно эта нерациональное расходование интеллектуальных ресурсов сказывается на качестве аргументов оксфордского профессора. Для меня идеальными образцами биологического научпопа остаются труды Конрада Лоренца, слог которых, не отступая далеко от научной корректности, отличался великолепной ясностью и точно рассчитанной мерой иронии. При этом истории Лоренца отчетливо тяготели к жанру басни. Например: «Шимпанзе, которые, как известно, вполне способны обучаться путем прямого подражания, принципиально подражают только собратьям более высокого ранга. Из группы этих обезьян взяли одну, низкого ранга, и научили ее доставать бананы из специально сконструированной кормушки с помощью весьма сложных манипуляций. Когда ее вместе с кормушкой вернули в группу, обезьяны более высокого ранга пытались отнимать у нее заработанные бананы, но ни одной из них не пришло в голову посмотреть, как работает пария, и чему-то у нее поучиться. Затем таким же образом научили работать с кормушкой обезьяну наивысшего ранга. Когда ее вернули в группу, остальные наблюдали за ней с живейшим интересом и мгновенно переняли у нее новый навык». Или: «Гольян без переднего мозга выглядит как нормальный, нормально ест, нормально плавает, и единственный отличительный признак в его поведении состоит в том, что ему безразлично, следует ли за ним кто-нибудь из товарищей, когда он выплывает из стаи. Таким образом, у него отсутствует “уважительное отношение к товарищам”, свойственное нормальной рыбе, которая, даже если очень интенсивно плывет в каком-нибудь направлении, уже с самых первых движений нерешительно оглядывается на товарищей по стае: для нее важно, плывут ли за ней другие и много ли их. Товарищу без переднего мозга это было совершенно безразлично; если он видел корм или по какой-то другой причине хотел куда-нибудь свернуть, он решительно туда направлялся. И вот что тогда происходило: вся стая следовала за ним. Оперированное животное именно благодаря своему дефекту стало бесспорным фюрером».    

Все дело в том, что еще со времен первобытного тотемизма животные наделяются какими-нибудь непрменными качествами. А аллегорический характер басни и сказки о животных приобрели еще во времена Эзопа и индийской «Панчатантры». Лоренц, сознательно или бессознательно, эту традицию учитывал. Что же касается Докинза, в его новой книге мы найдем только одну историю, поднимающуюся до высокой аллегории, да и ту – в цитате из труда его коллеги. Дуглас Адамс пишет о нелетающем новозеландском попугае какапо: «Это чрезвычайно толстая птица. Взрослая особь нормального размера весит два или три килограмма, а крылья имеют размер, подходящий для того, чтобы перебраться на что-нибудь не очень высокое. Вопрос о полете даже не стоит. Тем не менее, к сожалению, какапо не просто забыли, как летать, но и забыли, что они забыли, как летать. Испуганный какапо взбегает по дереву и прыгает с него, после чего летит вниз как кирпич и немилосердно шлепается на землю». 

Понятно, что тезисы и примеры оксфордского профессора, при всей его обширной эрудиции и полемическом таланте, не выдерживают сравнения с библейской поэзией, так что люди верующие скорее предпочтут перечитать соломоновы притчи. А читатель, живо интересующийся биологией, всю полемику с креационистами воспримет как бисер перед свиньями. Словом, налицо неразумная трата сил, совсем как в некоторых примерах слепой эволюции, на которые так горазд Докинз. Между тем учитывать законы жанра – значит учитывать законы человеческого разума.

Не говоря уж о том, что в основе любой научной доктрины неизбежно лежит мифическая основа («программа космизации») – так устроено человеческое мышление. Скажем, Галилей и Ньютон достраивали рациональными доводами данные экспериментов, пытаясь вывести всеобщие законы небесной механики[1]. Это проявление эссенциализма – представления о том, что все земные предметы и явления восходят к неким небесным образцам, геометрическим абстракциям Эвклида или идеальным сущностям Платона («эссенция по-латыни и значит сущность). Сам Докинз рассуждает об эссенциализме в биологии: нигде не существует идеального кролика и идеального гиппопотама, происхождение видов это непрерывный процесс и у кролика и гиппопотама непременно найдется общий предок. Однако дети – прирожденные эссенциалисты, иначе они просто не смогли бы сохранить рассудок, ориентируясь в мире предметов и соответствующих им слов. Так Адам первым делом должен был дать названия всем населяющим райский сад животным. Отсюда, дескать, и проистекают все креационистские концепции.

Позволим себе привести еще несколько примеров мифической подоплеки самых уважаемых научных доктрин. Теория относительности Эйнштейна стала отличной заменой высокой небесной религии с огромными и всесильными богами и демонами. Она имеет дело с макромиром, небесами и гигантскими расстояниями, ставит в центр мироздания свет и абсолютизирует его скорость, и при этом в ней есть очень важный момент иррациональности, несовместимый со здравым смыслом. Эйнштейн был воспринят как новый пророк и до сих пор остается самым знаменитым физиком в глазах широкой публики. Сам он быстро освоился в этой роли, охотно рассуждая о привычках Создателя, которого он фамильярно именовал Стариком (высказывания типа «Бог не играет в кости» или «Господь изощрен, но не злонамерен»). Когда появилась расхожая фраза о том, что теорию относительности способна понять только дюжина человек (впервые ее проронила в 1919 году «Нью-Йорк таймс»), явно имелись в виду двенадцать апостолов.  

Квантовая механика оказалась историческим конкурентом теории относительности; ей в удел достался мистический эзотеризм. Адепты ее обречены копать вглубь, иметь дело с микромиром, оперировать незримыми сущностями – элементарными частицами, квантами и кварками. Это магия черных шаманов, заклинателей духов вроде бозона Хиггса. Отсюда весь инфернальный словарь нынешней физики: «идеальное черное тело», «черные дыры», «кротовые норы», «темная материя», «темная энергия» и т. п. Никто не знает, какого цвета умозрительный кот Шредингера, но все подсознательно уверены, что он черный.

Это положение справедливо и в отношении теории эволюции со всей ее хитрой генетикой. Древо происхождения видов очень напоминает Мировое древо, известное многим мифологическим традициям. Самое известное из них – нордический ясень Иггдрасиль. На вершине его гнездятся птицы, ветви объедают коза и олень, к корням присасываются змеи, под корнями обитают норны – богини судеб, а по стволу снует белка, передавая слухи и сплетни (то есть обеспечивая непрерывный перенос информации)[2]. С этакого Древа не стыдно и шлепнуться как новозеландский какапо – послужить, так сказать, живым примером.

Впрочем, нам ближе другая модель Мирового древа, описанная Александром Пушкиным: «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» В понимании сегодняшней информационной цивилизации эта златая цепь – конечно же, цепочка ДНК. Кстати, расшифрованный геном удивительно похож на структуры стихосложения или нотные ряды, об этом изоморфизме существует уже целая литература.

Или вот еще прекрасный пример – библейская история о Вавилонской башне. Это очень старый миф, он восходит еще к общему африканскому прошлому человечества. Только в древнейших его вариантах вместо глиняного зиккурата фигурировало волшебное растение, вырастающее до небес. Или сооружение из камней либо чурбаков – когда стройматериал кончался, герои пытались вытащить нижний камень и водрузить его на вершину. Причем мотив смешения языков в этих древних сказаниях уже присутствовал. Что это как не развернутая метафора информационных сбоев – генетических мутаций, обеспечивающих в конечном итоге все разнообразие видов.

Юрий ЮДИН