Западно-восточный диван

На авантитуле подзаголовок: «Чем и почему мышление Востока отличается от мышления Запада». В США книжка вышла в 2003 году и вызвала изрядную полемику. Автор, когнитивный психолог, признается: до начала своих исследований в этой области он полагал, что все люди, от бушменов-собирателей до сетевых бизнесменов мыслят, в общем, одинаково, и что процессы мышления всегда базируются на законах формальной логики. Удивительно, как это он умудрился получить образование и сформироваться как ученый, не заглянув в классические труды Люсьена Леви-Брюля и Бронислава Малиновского, с их полемикой по поводу первобытной «пралогики». Впрочем, погружаясь в историю вопроса, Нейсбит все-таки ознакомился с работами Клода Леви-Строса и известного английского синолога и историка науки Джозефа Нидэма – в книге имеются ссылки на них.

Как бы то ни было, в ходе ряда экспериментов, проведенных автором и его американскими, европейскими и японскими коллегами, были получены результаты, свидетельствующие о существенных различиях в западном и восточном мышлении. Многие из них тривиальны и лишь подтверждают расхожие мнения («Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут»; этой цитатой из Киплинга завершается книжка Нейсбита). В самом деле, если в голливудском боевике мы видим двух полицейских, американца и японца, то первый непременно будет героем-одиночкой с повадками анархиста, а второй окажется приверженным добродетелям коллективизма и субординации. С другой стороны, наука не может брать в расчет расхожие мнения и руководствоваться здравым смыслом: даже то, что выглядит очевидным, непременно нужно доказывать. И ломиться в открытую дверь с громоздким научным инструментарием – достаточно трудное и увлекательное занятие.

Выводы из этих кропотливых исследований сводятся к нескольким тезисам. Западный человек отстаивает личную свободу и верит в универсальные законы правильного поведения; восточный предпочитает действовать в коллективе и учитывать контекст ситуации. (Разглядывая снимок, сделанный под водою, американцы и европейцы запоминали рыбу на первом плане; китайцы и японцы – образ аквариума или пруда.). Азиаты – приверженцы целостного взгляда на мир, учитывающего множество факторов; западный человек мыслит категориями и всюду выделяет прежде всего причинно-следственную связь. Дети на Западе раньше усваивают существительные, выстраивая классификации окружающего мира; на Дальнем Востоке дети раньше выучивают глаголы – и в силу устройства языков, и по причине более высокой ценности отношений, выраженных глаголами. На Западе в большей степени ценят логику и стремятся избежать противоречий, на Востоке руководствуются скорее опытом и традицией, а если парадокс противоречит логике, то тем хуже для логики (это не мешает тем же китайцам быть блестящими математиками – просто они считают, что формальные законы мышления далеко не везде применимы).

Эксперименты охватывали широкий круг участников – детей и их матерей, школьников и студентов, бизнесменов и менеджеров (например, сотрудников IBM из разных подразделений по всему миру). Испытуемыми были представители развитых, но полярных в культурном отношении обществ: с одной стороны, американцы и англичане, с другой стороны – китайцы, японцы, корейцы. Иногда обследовались также немцы и бельгийцы, израильские евреи, американские студенты дальневосточного происхождения; как и следовало ожидать, их результаты были промежуточными. Для полноты картины стоило бы протестировать жителей Индии и Ирана, России и Греции, но Нейсбиту и его коллегам, похоже, важнее было выявить разницу, чем установить тонкие градации.

Эксперименты были придуманы с разной степенью остроумия и порой учитывали скорее формальную, чем содержательную сторону. Скажем, студентам американских, китайских и тайваньских колледжей давали три картинки, с обезьяной, пандой и бананом, и предлагали выбрать две, которые больше подходят друг другу. Американцы группировали панду и обезьяну, на том основании, что это животные. Китайцы выбирали обезьяну и банан, потому что обезьяны едят бананы. Вывод: американцы мыслят категориями, китайцам важнее отношения. Между тем панда тем и знаменита, что питается исключительно молодыми побегами бамбука. Американцы это вряд ли знают, для них обезьяна и панда – в равной степени экзотические зверушки. Китайцы это знают наверняка, для них панда – национальный символ (как, впрочем, и бамбук). Так что эксперимент на самом деле выявил не разницы в стиле мышления, а приверженность традиции.

Самые интересные результаты дали тесты жителей Гонконга и Сингапура – этнических китайцев, в нескольких поколениях приверженных западному образу жизни и стилю ведения дел. Результаты их были гораздо ближе к американским, чем к китайским, причем язык тестовых заданий на ответы не влиял. В большинстве других промежуточных случаев азиаты, знакомые с западным мышлением, умеют «включать» то западные, то восточные когнитивные навыки, в зависимости от контекста ситуации. Тут Нейсбит приближается к марксистской точке зрения: бытие определяет сознание, человек – это точка пересечения социальных отношений и т. п. Впрочем, сам он в рассуждении социальной психологии относит себя к «школе исторически-культурного направления, основанной русскими психологами Львом Выготским и Александром Лурией».

Но как раз с культурно-историческим бэкграундом у Нейсбита не все благополучно. Исследуя западные и восточные традиции, он иной раз решается на такие философические обобщения, что оторопь берет. Стиль западного мышления, по его мнению, идет от древних греков. Дискретный взгляд на вещи человека Запада обусловлен тем, что греки выдумали атомы, разложили мир на мельчайшие составляющие, тогда как древние китайцы видели мир целокупным, но находящимся в постоянном изменении. Далее Нейсбит переходит сразу к Аристотелю, определившему стиль западного мышления посредством категорий. Но взгляды Левкиппа, Демокрита и Эпикура вовсе не были у греков общепринятыми, а в школе Аристотеля их и вовсе считали дикими – труды Демокрита перипатетики ритуально сжигали. Главной характеристикой материального мира Аристотель, напротив, считал слитность и протяженность (отсюда девиз средневековых схоластиков «природа не терпит пустоты»), и его взгляды были господствующими вплоть до Галилея и Ньютона. К тому же атомистические учения в Индии появились раньше, чем в Греции: индийский атомизм восходит к временам Какуды Катьяяны, старшего современника Будды. Философская школа вайшешика выработала даже своеобразную молекулярную теорию. В той или иной форме эти воззрения проникают и Китай: у древних и средевековых даосов можно найти рассуждения о «мельчайших семенах вещей».

При этом не следует преувеличивать зависимость традиционного китайского мышления от коллективных отношений (Нейсбит употребляет термин «полезависимость»). Даосские классики уже в древности выдвинули презумпцию: человеку общество себе подобных не требуется, ему вполне достаточно природы. Отсюда идеал бессмертного мудреца, удалившегося от мира в горную келью, и идеал земледельца, которому для счастливой жизни хватает собственного поля, между ним и природой не должен стоять никто. 

Древние греки, по Нейсбиту, были чрезвычайно любознательны, китайцы же якобы «мало интересовались вопросами управления людьми или природой». Это неправда: и конфуцианцы, и даосы озабочены проблемой идеального правления, император Поднебесной – гарант не только социальной гармонии, но и равновесия всего мироздания; если Китай сотрясали природные бедствия, это значило, что император утратил «мандат Неба». При этом индийскими культурными достижениями китайцы стали интересоваться едва ли не раньше, чем греки. Не говоря уж о том, что даосская наука была куда плодотворнее греческой (примеры общеизвестны – порох, компас, фарфор, бумага и книгопечатание, воздухоплавание, металлургия и горное дело, многие методы лечения и пр.). У греков же технические изобретения вроде паровой турбины Герона или зажигательных стекол Архимеда так и оставались забавными игрушками.

Китайцы, по Нейсбиту, якобы не склонны к построению классификаций и научным обобщениям. Это не так: в основе китайской натурфилософии лежит учение о пяти стихиях (дерево, земля, огонь, вода и металл); они соответствуют сторонам света, основным цветам, органам чувств, добродетелям и т. п.[1] Однородные вещи, явления и субстанции в этом космосе находятся в постоянном резонансе. Если добавить представление об универсальной энергии ци, космических принципах инь и ян, учение о «двенадцати земных ветвях» и «десяти небесных стволах», мы получим сложнейшую систему классификации всей «тьмы вещей», в сравнении с которой метафизика Эмпедокла и Аристотеля (развивающая индоевропейские мифические представления о четырех стихиях) покажется совсем простенькой.

Древнекитайская традиция као-чен, проповедующая эмпиричность и наблюдение природы, на полторы тысячи лет старше соответствующей западной традиции, которую связывают с именем Роджера Бэкона. Сложнейшие классификации можно отыскать у даосского алхимика Гэ Хуна, у китайских минералогов, зоологов, ботаников и геоботаников (китайцы первыми заметили связь между растениями и полезными ископаемыми). «Сунская наука» (X-XI вв.) дала огромные компендиумы в самых разных областях знания – на Западе в это время еще и Аристотеля толком не прочитали. И после этого нам говорят о нелюбви китайцев к обобщениям. Понятно, что нам средневековая китайская наука кажется диковинной, но до XVI века она по всем направлениям опережала западную.

Иное дело, что у китайцев периоды открытости и модернизации сменялись периодами самоизоляции, в зависимости от того, какая придворная партия брала верх[2]. К тому же в Поднебесной остро стояла проблема перенаселенности: любое техническое новшество могло лишить работы десятки тысяч людей и вызвать народные волнения. В Индии эту проблему решали с помощью разветвленной системы каст, дающих своим членам гарантированную занятость и социальную поддержку. Запад выбрал внешнюю экспансию – крестовые походы и заморские колонии.

При этом Нейсбит заявляет: «Религиозные войны на Востоке случались сравнительно редко, они характерны скорее для западной истории». Это неправда: самое мощное восстание в Поднебесной, ставшее причиной тысячелетней смуты, вдохновляла еретическая[3] даосская религия Дао-Цзяо, созданная в конце II века. Смута (мы ее знаем из школьного курса как «восстание желтых повязок») распространилась на половину Поднебесной и привела к падению династии Младшая Хань, хотя и сами мятежники были разгромлены императорскими войсками. Население Китая за период смут уменьшилось на 40 миллионов человек: европейским религиозным войнам такие масштабы и не снились. Позже Поднебесная залечила раны, но все раннее китайское Средневековье было охвачено лихорадкой даосского утопического мессианства. Последний главарь «желтых повязок» был казнен в 1112 году.

Словом, по части культурно-исторических обобощений книга Нейсбита выглядит откровенно легковесной. И при всем благожелательном отношении автора к восточному мышлению – чересчур европоцентричной и по-американски самонадеянной. Если уж непременно хотелось подвести под свои исследования культурно-исторический фундамент, стоило бы обратиться к мифологии – например к теории имажинера Жильбера Дюрана (мышление и поведение народов определяют разные режимы воображения: англосаксов – героический диурн, китайцев – ритмический ноктюрн, а вот в России и Индии заметен субстрат ноктюрна мистического)[4]. Впрочем, из книги Нейсбита можно почерпнуть немало практических рекомендаций – например, по части педагогической психологии или ведения деловых переговоров с восточными партнерами. Это уже немало.

Но все же следовало бы скорее удивляться не различию, а сходству когнитивных процессов на Западе и Востоке. Например, алхимия возникает и развивается на Западе и на Востоке, в Индии и в Китае, синхронно. Китайская традиционная нумерология поразительно напоминает пифагорейцев и неоплатоников. Даже к Великим географическим открытиям Европа и Китай приступают почти одновременно[5].

Или возьмем открытие Майклом Фарадеем понятия поля. Китайской натурфилософии оно известно издавна, на нем основана дальневосточная геомантия – пресловутый фэншуй. Фарадею же, как утверждают историки науки, помогла открыть это явление приверженность к религиозной секте сандемианцев. Члены секты верили в круговую поруку добра и рассуждали о круговых отношениях, это и внушило Фарадею идею о вихре завивающихся вокруг магнита незримых силовых линий[6]. При этом сандемианство – порождение протестантского религиозного творчества, без всякого видимого влияния Востока. Не менее красноречивый пример – кончина западного позитивизма, похороненного теорией относительности и квантовою механикой. Словом, различные модели мышления тысячелетиями сосуществуют и на Востоке, и на Западе, актуализируясь в разных обстоятельствах.