Hans Werner Richter: Mittendrin. Die Tagebücher 1966-1972. Herausgegeben von Dominik Geppert in Zusammenarbeit mit Nina Schnutz. Verlag C. H. Beck, München 2012

Недремлющий политический инстинкт Ганса Вернера Рихтера, основателя «Группы 47»,  превосходил его литературные способности. Об этом свидетельствуют только что опубликованные дневники писателя 1966 -  1972 гг., в которых очевиден его комплекс неполноценности по отношению к авторам, пользующихся признанием: например, Мартина Вальзера, Рихтер называет «подвергающимся опасности психопатом».

Ганс Вернер Рихтер считался основателем легендарного писательского объединения «Группы 47»: творчество её членов произвело фурор в культуре послевоенной Германии. В дневниках он пишет, в основном, о своих литературных соратниках.

Ожидать от этого дневника разоблачения захватывающих интимных тайн и описания личных драм, значит, неверно оценивать Ганса Вернера Рихтера. Ведь содержанием его частной жизни была политика. Все эмоциональные перипетии его жизни связаны с общественной деятельностью. Будучи основателем «Группы 47», Рихтер имел влияние и на литературу, и на политику Федеративной республики в первые годы её существования; сегодня такой тип интеллектуала, по всей видимости, уже вымер или существует лишь в качестве медийного «наркомана».

Правда, дневник Рихтера, совсем недавно обнаруженный и изданный, касается лишь 1966 – 1972 гг., то есть освещает короткий отрезок,  конечные годы существования «Группы 47», чья последняя официальная встреча  состоялась в 1967 г. Большую часть дневника составляют тексты телевизионных дискуссий, организатором которых выступал тогда Рихтер. Эти ранние варианты ток-шоу, на которые деятельный публицист приглашал представителей политики и культуры, проходили в Берлине и транслировались затем на региональных каналах.

Рихтер утверждал, что принципиально не ведет дневника; причиной, побудившей его начать записи, стали неожиданные нападки слева: в 1966 году писатели Роберт Нойманн и Ганс Эрих Носсак в журнале «Конкрет» обвинили «Группу 47» в «круговой поруке» и «оппортунизме». Это прозвучало для Рихтера в преддверии протестов 1968 года сигналом. Он осознал, что достиг решающего поворотного пункта и стал записывать, какой литературной и политической деятельностью он занимался.

Неожиданных открытий этот дневник читателю не готовит. Впрочем, после образцового издания обширной переписки Рихтера, представленной Сабиной Кофаллой в 1997 году, этого вряд ли можно было ожидать. Однако в качестве исторического документа дневниковые записи писателя очень любопытны. Здесь видно, как действовал его политический инстинкт. В период между 1966 и 1972 годами вслед за первой большой коалицией к власти пришел Вилли Брандт, для успеха которого Рихтер многое сделал в предшествующие два десятилетия. Но одновременно ему приходится признать, что «Группа 47», с которой его в основном идентифицировали, изжила себя.

Самопожертвование ради утопии

Причиной тому были не только молодые литераторы нового, радикально настроенного поколения, которых Рихтер считал «бюргерскими сынками, играющими в революцию». Особо ощутимы были для него атаки Роберта Ноймана, самого старшего из левых эмигрантов. Они напомнили ему период конца Веймарской республики, когда представители левого политического спектра немилосердно боролись друг с другом. Сам Рихтер был в эмиграции в Париже всего один, 1934 год, где его шокировала догматическая закоснелость различных групп левых эмигрантов.

Поэтому в первые годы существования Федеративной республики он довольно холодно относился к эмигрантам. Развитие событий в ходе  протестов 1968 года сразу же напомнило ему разобщенность левых сил, их ожесточенное деление на фракции и воинствующую полемику, которые помогли прийти к власти нацистам в 1933 году. Рихтер на самом деле желал, чтобы писатели «снова вернулись в башню из слоновой кости»: «Они вновь готовы пожертвовать собой ради иллюзии, ради утопии, и раньше всех – Мартин Вальзер, самый лучший стилист и самый глупый политик».

Энценсбергер, плейбой

Характеризуя своих блистательных литературных соперников, Рихтер приближается к пику журналистской формы. Энценсбергера он называет  «международным авантюристом и литературным плейбоем нашей эпохи»; Вальзера – «подвергающимся опасности психопатом, который всякий раз  хватается за соломинку политики, когда оказывается в творческом кризисе», а Грасса, которого Рихтер в целом считал своим союзником, он обвиняет в том, что «тот утрачивает юмор по мере углубления в партийную политику».

С сегодняшней точки зрения, многие политические оценки Рихтера кажутся поразительно проницательными. Но одна проблема не давала ему покоя: Рихтер имел дело с подлинными литераторами, а вот его самого таковым не считали. Уже с середины пятидесятых годов он отказался от литературных амбиций и перестал участвовать в эстетических дебатах «Группы 47»; ему часто давали почувствовать несовременность его представлений о материале и форме. Он вынужден был играть роль патриарха и гостеприимного хозяина, хотя ему не хотелось довольствоваться только этим: «Одно только добродушие, ничего больше! Они принижают меня, чтобы возвыситься самим?»

Комплекс неполноценности Рихтера часто выражается в неприязни к признанным авторам: «Генриха Бёлля чествуют в России, Гюнтера Грасса – в Америке. Теперь у каждого – по собственной сверхдержаве». Наиболее очевидно литературная ограниченность Рихтера проявилась в его оценке Пауля Целана. Вспоминая, в связи с самоубийством Целана в 1970 году, прошлое, он описывает заседание группы в 1952 году, когда «выступление Целана напомнило ему Геббельса».

Рихтер испытывал инстинктивное отвращение ко всему, связанному с пафосом, мистикой или национал-социалистической высокопарностью. Целан, Стефан Георге и патетичные поэты «крови и почвы» были для него одинаково неприемлемы. Неприятие Целана не имело ничего общего с антисемитизмом, в те годы еще повсеместно распространенным в  Германии. Но то, что Рихтер не понимал, как он мог ранить этим чудовищным сравнением еврея Целана, выжившего в войну, бросает характерный свет на его политическую позицию.

1989 год на Марсе

Большое количество записей о его телепередачах сегодня скорее утомляет. Некоторые оценки Рихтера также, очевидно, обусловлены эпохой. Его идея, что последняя треть ХХ века будет стоять под знаком конфликта между Советским Союзом и Китаем, проистекает, скорее всего, из травматического переживания борьбы внутри социалистического лагеря. А его вера в прогресс кажется сегодня достаточно наивной; после приземления человека на Луне в 1969 году его представление о будущем человечества меняется кардинально: он полагает, что через 20 лет люди освоят Марс и темы дискуссий уже будут совсем иными. «Через 20 лет» – то есть в 1989 году.

Несмотря на прагматизм, тщеславие Рихтера в том, что касается «Группы 47», очевидно. Он подробнейшим образом документирует просьбы всех, кто после 1967 года умолял его созвать новое заседание, включая и просьбу «интеллектуально гладкого и холодного» Александра Клюге. В связи с недавними высказываниями любопытной представляется запись о Габриэле Воман: «Я был один, а у неё под черной блузкой не было надето ничего. Но в ней так много от мужчины, или так мало от женщины, что я это едва заметил. А может, всё в ней слишком маленькое, слишком тонкое, слишком невыразительное. Зато она пила чистый шнапс. Два часа она говорила о «Группе 47». Она  просила меня начать всё снова. Она говорила, что без «Группы 47» «литературная жизнь» кончилась. И так думали все. Все тосковали по прошлому».  Тогда все говорили о Рихтере, и он это знал. Странно, каким далеким всё это кажется сегодня.