М.В. Нащокина. Московский архитектор Лев Кекушев. – СПб.: Коло, 2012.

Не знаю, как среди специалистов, а в общегуманитарной среде опрос на тему, кого следует считать главным архитектором московского модерна, даст гарантированный результат: Шехтеля.

Но книга Нащокиной посвящена Льву Кекушеву – и это большое культурное событие.

Кто такая Мария Нащокина – безусловно, знает всякий человек, заинтересовавшийся российской городской и усадебной архитектурой достаточно, чтобы дать себе труд что-нибудь об этом почитать. Если речь идет о рубеже XIX-XX веков, трудов Нащокиной, одного из главных специалистов по этой архитектурной эпохе, никак не миновать – а часто других просто нет, поскольку прежде, чем эпоху успели осознать, наступили большевики со своей системой ценностей. С середины 90-х годов Нащокина выпускает и периодически переиздает содержательные книги по московскому модерну. Некоторые издания были роскошные – не в нуворишском духе с золотыми вензелями на толстой коже переплета, а в формате книги-альбома со сложным макетом и многочисленными качественными иллюстрациями – и стоили откровенно дорого. Но их нередко доводилось видеть на книжных полках у имеющих скромные доходы интеллектуалов – на эти книги копили деньги специально. Прежние работы Нащокиной подавали московский модерн «общим планом», биографическая книга содержала сведения сразу о ста архитекторах. А теперь оптика меняется, детализирует и приближает. И выбор героя для первой «сольной» биографии декларирует исключительную значимость фигуры.

Разумеется, глупое занятие сопоставлять, у кого из выдающихся архитекторов длиннее рейсшина – речь не том, кто кого победил и кто более великий. Но Шехтель сравнительно благополучно на фоне поколения пережил революцию, успел поработать при большевиках и получил признание в официальном советском искусствоведении как единственный подлинно талантливый архитектор модерна - в остальном гнилого, буржуазного и т.д. (когда в 80-е, надергав сведений откуда могли, мы отправлялись на прогулки по Москве «посмотреть на модерн» - это имело дух вполне себе неконформистский). Имя Шехтеля оставалось на слуху, есть исследователи его творчества, биограф (по меньшей мере один). К тому же он построил здание, впоследствии олицетворившее собой в сознании публики московский ар-нуво – особняк Рябушинского. Шехтель (совершенно безвинно) занял то единственное место, что со скрипом дозволялось здесь идеологическим раскладом. Остальные были не нужны. Кекушев, чьи достоинства для непредвзятого взгляда не уступают шехтелевским, к тому же автор первой московской постройки нового стиля, оказался не то чтобы в забвении - совсем-то не забудешь, дома вон они, стоят – а словно в зоне ложной слепоты, где вещи сразу видят и не видят. Книга Нащокиной возвращает архитектору его статус. Кекушев – один из главных создателей московской достоверности. Той, что особенно отчетливо – и, увы, ностальгически – проявляется на фоне градостроительства поздних советских лет и последних десятилетий.

Лев Кекушев. Фотография 1907 г.

Книга выстроена просто и образцово. Аккумулирует сведения о всех работах Кекушева, включая совместные, оставшиеся на бумаге и dubia. Очевиден исключительные подбор и качество графики и фотографий, причем современная архитектурная съемка выполнена мастерски, за всем этим видна большая работа. Автор пишет об общественной и преподавательской деятельности архитектора, бытовании его мастерской. А вот собственно биографическая часть, очерк «личности и судьбы» Кекушева, занимает скромное место. О Кекушеве-архитекторе, рано обратившем на себя внимание, успешном, вроде бы заметной московской фигуре, известно мало. Жизнь его состояла в работе, вехи биографии – задуманные и осуществленные проекты. Но без страстей и беды и судьба – не судьба. Все это - собственное, личное, а не в итоге претерпевания российской истории - настигает прежде (и, может, только внешне) благополучного Кекушева к концу жизни.

Он родился в 1862 году, учился в Институте гражданских инженеров в Петербурге. В возрасте 29 лет осуществляет первую самостоятельную постройку в Москве, которая в этот период переживает строительный бум. Вскоре уже у него нет недостатка в заказчиках, он строит и перестраивает торговые и доходные дома, больницы и особняки в духе московской эклектики, органично связывающей московские кварталы, да и всю ткань города, в единое целое. Кекушев чувствует себя свободно в популярных тогда неогреческом, византийском, восточном стилях, новорусский его не привлекает. Уже в этих постройках в полной мере проявлены характерные для работ Кекушева черты – русты, богатейшая разработка интерьеров, обилие лепной детали на фасадах, склонность к «романским» формам, способы оформления конструктивных элементов здания. Вскоре он становится ближайшим сотрудником Саввы Мамонтова и осуществляет большой проект для Северной железной дороги: вокзальные (перестройка собственно Ярославского вокзала), станционные, конторские, жилые и технические постройки от Москвы до Архангельска. На Севере Кекушев строит, конечно, по большей части из дерева – некоторые из этих зданий сохранились и до сих пор используются по назначению. Дерево Кекушев чувствовал как никакой другой современный ему архитектор, и уже в период модерна он создает ряд разных по облику деревянных построек в Москве и на дачах (лучшее представление об утонченности его деревянных зданий дает сохранившийся в Москве на Электрозаводской улице особняк В.Д. Носова).

Московский модерн появляется в результате не вполне реализованной коммерческой инициативы. Мамонтов организует акционерное общество с целью построить в Москве небывалую еще, очень современную гостиницу, а заодно – предлагать богатым покупателям особняки «под ключ». То есть, проектировать их и строить, исходя из собственных художественных представлений, с которыми покупателю предстоит согласиться – и не потому, что у него нет выбора, а потому, что понимает: он имеет дело с художником, таланту и вкусу которого должен доверять, ибо есть области, где только художник знает, как полагается быть.

Сама возможность появления такой идеи (а она и не вполне провалилась) многое говорит о состоянии российских умов на рубеже столетий – и о том, какой огромный существовал «кредит доверия» по отношению к художникам. Сейчас трудно представить себя человека, который, вступая на какую-нибудь невероятной волны модерновую лестницу, не покривив душой и не вставая не идеологические котурны, может объявить, что ему это не нравится. Но в той России люди, способные покупать особянки – промышленники, купцы – почти без исключений принадлежали к очень консервативному общественному слою (или по крайней мере вышли из него), часто даже к радикально консервативному старообрядчеству. Очаровать и убедить их было не так-то просто.

Мамонтов намеревался строить роскошно, духоподъемно (гостиница – она же и храм искусств), очень модно и очень современно. Стиль для будущих построек он буквально назначает – ар-нуво, последняя европейская «фишка». Кекушев отправляется за границу, чтобы ознакомиться с первоисточниками. Судя по его будущему архитектурному почерку на него особое впечатление производят работы бельгийца Виктора Орта. Затем создает первый проект «Метрополя». Но решено все-таки объявить конкурс проектов. Кекушев и его выигрывает. Однако тут Мамонтов обвинен в злоупотреблениях на строительстве железной дороги, арестован, оправдан – но безнадежно разорен. «Метрополь» строят по другому проекту, существенно редуцировав духовное начало - ресторан остался, а вот от интеграции в пространство гостиницы шестиярусного оперного театра пришлось отказаться.

В 1899 году Кекушев завершает постройку особняка в Глазовском переулке – это первый московский особняк, который можно безоговорочно отнести к стилю модерн. Строит он его как собственный дом, но сразу продает - идея «готовых» особняков заработала, удивительные постройки привлекают покупателей. Уже на следующий год Кекушев возвращается к заботам о собственном доме - и строит особняк на Остоженке, на крышу которого возносится гордая подпись - массивная фигура льва, ныне утраченная. Но архитектор, даже востребованный и удачливый - все-таки не промышленник. Доподлинно обстоятельства неизвестны, но похоже, строительство особняка ввело Кекушева в такие долги, что в конце концов и дом пришлось продать, и еще долгие годы над автором, несмотря на обилие выгодных заказов, висели обременяющие обязательства.

Усадебный дом М. С. Грачёва. 1897–1900. Фото: kolohouse.ru

Успешный и продуктивный модерновый период длится несколько лет. Но дальше что-то происходит, и еще пять лет Кекушев работает неравномерно, с большими перерывами. Модерн выходит из моды, возникает спрос на неоклассику, появляются новые модные архитекторы. Судьба архитектора после 1912 года загадочна, данных об этом последнем периоде практически нет. Судя по всему, заказов он не принимает. Есть основания предполагать, что у Кекушева в результате семейной драмы развивается психическая болезнь, ведущая к отчуждению. В автобиографии, написанной в 1935 году, дочь Кекушева сообщает, что отец, архитектор, построивший около 60 зданий, был помещен в психиатрическую клинику, где умер в 1917-м в возрасте 55 лет.

Между тем существуют свидетельства (видимо, в силу неполной их достоверности, в книге Нащокиной о них не упоминается), что Кекушева видели еще в первые годы советской власти. Он часто приходил почему-то на Белорусский вокзал и сидел там часами. В соответствии с этими данными, Кекушев окончательно пропадает только в 1919-м. Привлекать Кекушева на Белорусский могли воспоминания о построенной им здесь к торжествам по случаю коронации Николая II временной парадной станции, служившей для приема царского поезда. (Эхом возникает в памяти архитектор петербургского модерна Гавриил Барановский – приблизительно тогда же он вошел однажды в построенное им здание Русского географического общества, провел там долгое время, ушел – и больше его никто никогда не видел).

Сын архитектора, летчик Николай Кекушев, был первым (в составе экипажа), кто приземлялся на лед на Северном полюсе. Но по каким-то сложным большевистским соображениям первопроходцами и покорителями назначили других, следующих, а Кекушева отправили в ссылку в Джезкасган.

Русская традиция – искать себе национальную идею в платоновских пространствах и в упор не замечать ее, воплощенную в людях и их делах. Процесс возвращения имени Кекушева, итогом которого – значительным, но, будем надеяться, не окончательным – стала книга Нащокиной, запускают иностранные дипломатические работники. Сперва посольство Швеции, затем Новой Зеландии занимали бывший особняк Миндовского на Поварской. И работники обоих посольств буквально влюблялись в этот сказочный дом (что, надо заметить, немудрено – достаточно его хотя бы с улицы поразглядывать). Новозеландцы еще с 70-х годов принимают деятельнейшее участие в реставрации здания в его историческом облике, праздновали столетие дома, писали его историю. При Лужкове они обращались в правительство Москвы с предложением воспроизвести и вернуть на место скульптурную фигуру, прежде стоявшую на крыше – однако получили отказ, по поводу причин которого можно вволю пофантазировать. С середины первого десятилетия нового века Кекушев становится героем набирающих популярность «самодеятельных» экскурсий по Москве, которые водят первоклассные и фанатично увлеченные историки и искусствоведы. Некоторые из них называют именно Кекушева архитектором номер один рубежа столетий.

В 2009 году эффективные менеджеры в процессе оптимизации инвестиций в недвижимость подожгли одну из кекушевских построек – доходный дом Быкова на Брестской, по слухам – прямо с запертыми внутри среднеазиатскими рабочими. Через пару лет не до конца выгоревший дом обрел новых хозяев. Первое, что они сделали – уничтожили все сохранившееся от подлинного кекушевского декора – большую львиную маску, уникальные выпуклые линзовые стекла, оконные рамы. Вроде бы даже возбуждено уголовное дело. Но львиную маску из папки с делом на свет уже не вытащишь.

Хорошо бы теперь следующую книгу – сравнительную, сопоставляющую манеру Кекушева с манерой других лучших современных ему зодчих. Из этого выйдет много интереснейшей метафизики.

Существует мнение (в основном у постклассических гуманитариев), что модерн – это такой квазистиль, нечто вроде набора удобных кубиков, из которых что ни составь – выйдет ярко. Но есть и другое: модерн – исторически последний способ организации жизненного пространства, при котором еще можно было существовать по-человечески. Почувствовать Кекушева лучше всего – на Ярославском вокзале. Фасад перестроил Шехтель, а то, что было некогда перроном, стало частью большого зала в здании вокзала. Вдоль массивной кекушевской каменной коллонады рельсы больше не лежат. Но их видишь почти воочию. И сложное движение шатунов, медленное вращение больших красных колес, черный паровоз, как бы сразу блестящий и матовый, испускает, как в стимпанковом анимэ, аккуратные облачка остывшего пара, они низко плывут между колоннами… Дамы в шляпках, господины с тростями, дети в матросских костюмах. Грядущий чекист пока скачет на деревянной лошадке – и когда еще доскачет.