Размышления по поводу событий в Литл-Роке

Введение

Отправной  точкой для моих размышлений стала фотография в газете, на которой изображена чернокожая девочка, идущая домой из недавно объединенной школы: ее преследует толпа белых детей и защищает белый друг ее отца; лицо девочки красноречиво свидетельствует о том очевидном факте, что она не слишком-то довольна происходящим. В этой картинке, как в капле воды, отражалась вся суть ситуации: на ней мы видели тех, кого постановление Федерального суда[1] затронуло непосредственно, — самих детей. Первый вопрос, который возник, был таким: что бы я стала делать, будь я чернокожей матерью? И вот ответ: я бы ни в коем случае не позволила выставить своего ребенка в таком свете, будто он пытается пробиться в группу, которая не желает его принять. С психологической точки зрения тяжелее переносить не прямое преследование (неприятность политического характера), а факт того, что ты нежеланен (типично социальную проблему): ведь во втором случае затронута личная гордость. Под гордостью я подразумеваю не утверждения вроде «Я горжусь, что я —  негр» (еврей, белый англосаксонский протестант и т. д.), а врожденное и естественное ощущение тождественности с тем, кто мы есть в силу своего рождения. Такая гордость, не основанная ни на сравнении, ни на комплексе неполноценности или мании величия, крайне важна для целостности личности, и теряют ее не столько из-за преследований, сколько тогда, когда прокладывают себе путь (вернее, когда человека заставляют проложить себе путь) из одной группы в другую. Если бы я была чернокожей матерью-южанкой, то сочла бы, что решение Верховного суда неизбежно, хотя и непреднамеренно, делает положение моего ребенка более унизительным, чем прежде.

Более того, будь я чернокожей, я бы не просто считала, что сама попытка начать десегрегацию в школах и в области образования самым нечестным образом перекладывает бремя ответственности с плеч взрослых на плечи их детей. Я, кроме того, была бы убеждена, что происходящее  —  признак упорного стремления избежать обсуждения по-настоящему существенного вопроса. По-настоящему существенный вопрос — это вопрос равенства перед законом страны, которое нарушают не обычаи общества и не методы обучения детей, а сегрегационные законы, то есть законы, делающие сегрегацию обязательной. Если бы речь шла всего лишь о проблеме получения моими детьми столь же хорошего образования, как и у других, о попытке предоставить моим детям равные возможности, не правильнее ли было бы призвать меня бороться за улучшение качества школ для негров и за незамедлительное создание специальных классов для тех детей, чья нынешняя успеваемость отвечает уровню школ для белых? Но получается, что вместо того, чтобы призвать меня к открытой борьбе за мои неоспоримые права, за избирательное право, за право выходить замуж за кого захочу (разумеется, речь не идет о близкородственных браках)[2], за право на равные с другими возможности и за то, чтобы эти права были защищены, меня склоняют к роли парвеню. Если бы я и выбрала такой способ улучшения своего положения, то, безусловно, предпочла бы сделать это сама, без содействия государственных органов. Конечно, даже тот, кто идет по головам, не всегда делает это по собственному желанию. Он может быть вынужден делать это для того, чтобы обеспечить себе и своей семье достойное существование. Жизнь может подкидывать серьезные неприятности, но на что бы она меня ни вынуждала — а она, безусловно, не вынуждает меня пробивать себе дорогу в закрытые сообщества, — я сохраню целостность своей личности именно в той мере, в какой буду действовать по принуждению или из жизненной необходимости, а не просто по социальным мотивам.

Второй вопрос, который у меня возник: что бы я стала делать, будь я белой матерью-южанкой? Опять же я попыталась бы воспрепятствовать тому, чтобы прямо на школьном дворе моего ребенка втягивали в политическую борьбу. Кроме того, я была бы убеждена, что для любых столь резких изменений, вне зависимости от моего мнения о них, необходимо мое согласие. Я согласилась бы с тем, что правительство заинтересовано в образовании моего ребенка, ведь предполагается, что он вырастет гражданином, но я бы не признала за правительством права указывать мне, в чьей компании мой ребенок будет обучаться. Права родителей решать подобные вопросы за своих детей, пока те не выросли, оспариваются только диктатурами.

Но если бы я была бы твердо убеждена, что совместное обучение может существенно улучшить ситуацию на Юге, я бы постаралась —  возможно, с помощью квакеров или другой общины, разделяющей мою точку зрения —  организовать новую совместную школу для белых и цветных детей, чтобы она стала экспериментальным проектом, средством, позволяющим убедить других белых родителей изменить свою точку зрения. Конечно, в таком случае я бы тоже, по сути, использовала в политической борьбе детей, но, по крайней мере, я была бы уверена, что дети оказались в этой школе с согласия и при содействии их родителей. Конфликта между домом и школой не возникло бы, хотя мог бы возникнуть конфликт между домом и школой с одной стороны и улицей — с другой. Предположим, что в ходе этой инициативы те южане, которые возражают против совместного обучения, тоже скоординировали бы свои действия и даже сумели бы убедить власти штата не допустить открытия такой школы. Вот в какой момент, по-моему, следовало бы потребовать вмешательства федерального правительства. Ведь это был бы очевидный случай сегрегации, проводимой властями.

И это подводит нас к третьему вопросу. Я спросила себя: в чем именно состоит отличие американского образа жизни от так называемого южного в вопросе о цвете кожи? И ответ, разумеется, прост: несмотря на то что сегрегация и дискриминация господствуют по всей стране, только в южных штатах они закреплены законодательно. Поэтому вряд ли можно изменить ситуацию на Юге, не отменив действующее брачное законодательство и не борясь за свободное осуществление избирательного права. Это вовсе не отвлеченный вопрос. Отчасти это вопрос конституционного принципа, который по определению превыше практической целесообразности и решений большинства и затрагивает права граждан, таких, например, как два с половиной десятка негров из Техаса, которые во время армейской службы женились на европейках и по этой причине не могли вернуться домой, поскольку с точки зрения техасского законодательства были преступниками.

Неохота, с какой американские либералы затрагивают вопрос о брачном законодательстве, их готовность ссылаться на практические соображения и искажать суть дискуссии, настаивая, что самим неграм этот вопрос безразличен, их смущение при упоминании о законе, известном всему миру как самый возмутительный закон во всем Западном полушарии, — все это очень напоминает проявленное в свое время основателями Республики нежелание последовать совету Джефферсона и отменить преступное рабовладение. Доводам практической целесообразности поддался и сам Джефферсон, но ему, по крайней мере, хватило политического чутья заявить после проигрыша в борьбе: «Когда я вспоминаю, что Бог справедлив, я содрогаюсь». Он страшился не за негров, даже не за белых — он страшился за судьбу Республики, потому что знал, что одним из ее жизненных принципов стало случившееся при ее основании попрание права. Не различные формы дискриминации и социальной сегрегации, но расистское законодательство увековечивает первородное преступление нашей страны.

И напоследок еще одно соображение о политике и образовании. Идея, что можно изменить мир, воспитывая детей в духе будущего — одна из отличительных черт всех утопий с древних времен. И в связи с этой идеей всегда всплывало одно и то же затруднение: она может быть эффективной, только если дети будут по-настоящему отделены от своих родителей и воспитаны в государственных учреждениях, или если в школах их настроят против родителей. Такое происходит при тирании. С другой стороны, если власти не хотят думать о следствиях своих собственных неопределенных допущений и надежд, весь образовательный эксперимент в лучшем случае не принесет никакого результата, а в худшем — возмутит и оттолкнет как родителей, так и детей, которые будут чувствовать, что их лишают основных прав. Ряд событий, произошедших на Юге после постановления Верховного суда и заставивших действующую администрацию включиться в борьбу за гражданские права в области образования и государственных школ, поражает атмосферой бессмысленности и ненужной озлобленности, будто бы все стороны прекрасно знали, что достигнуто ничего не будет, и все делалось для вида.

* * *

Печально, более того, несправедливо (но вряд ли неоправданно), что события в Литл-Роке получили такой огромный резонанс во всем мире и стали существенным препятствием для американской внешней политики. Ведь в отличие от прочих внутренних проблем, с которыми сталкивается страна с момента окончания Второй мировой войны (массовая истерия по поводу безопасности, неудержимый рост благосостояния, сопровождающийся превращением экономики изобилия в рынок, где излишества и безделушки вытеснили необходимое и полезное), и в отличие от долгосрочных трудностей, таких как проблема массовой культуры и массового образования — обе типичны для современного общества в целом, не только для Америки, — отношение страны к ее черному населению коренится исключительно в американской традиции. Вопрос о цвете кожи возник из-за одного большого преступления в истории Америки и может быть разрешен только изнутри политической и исторической системы Республики. То, что этот вопрос стал вдобавок важной проблемой в мировой повестке, — это с точки зрения американской истории и политики чистое совпадение, поскольку проблема цвета кожи в мировой политике берет свое начало в европейском колониализме и империализме — то есть в том большом преступлении, в котором Америка никогда не участвовала. Трагедия в том, что нерешенная в Соединенных Штатах проблема цвета кожи может стоить стране тех преимуществ, которыми она в противном случае могла бы пользоваться на правах мировой державы.

В силу исторических и прочих причин мы привыкли отождествлять негритянский вопрос с Югом, но нерешенные проблемы, связанные с живущими среди нас неграми, затрагивают, разумеется, всю страну, а не один только Юг. Негритянский вопрос, как и прочие расовые вопросы, особенно привлекателен для толпы и очень хорошо подходит в качестве точки, вокруг которой может выкристаллизоваться ее структура и идеология. Однажды этот вопрос может стать для мегаполисов Севера даже более взрывоопасным, чем для традиционного Юга, особенно если численность негров в южных городах продолжит снижаться, в то время как черное население городов за пределами Юга — возрастать с той же скоростью, что и в последние годы. Соединенные Штаты — это не национальное государство в европейском смысле и никогда не было таковым. Принцип его политической структуры никогда не зависел от однородности населения и от общего прошлого. В несколько меньшей степени это утверждение справедливо для Юга, население которого более однородно и в большей степени укоренено в прошлом, чем население любой другой части страны. Когда Уильям Фолкнер заявил недавно, что в конфликте между Югом и Вашингтоном он должен в конечном счете действовать как житель Миссисипи, это больше походило на слова члена европейского национального государства, чем на слова гражданина Республики. Но это различие между Севером и Югом, пока еще заметное, непременно сотрется с ростом индустриализации южных штатов, а в некоторых из них оно и сейчас не играет никакой роли. Во всех частях страны — не в меньшей степени на Востоке и Севере с множеством проживающих там народностей, чем на однородном Юге — негры выделяются по причине своей «видимости». Они не просто «видимое меньшинство», они наиболее видимое меньшинство. В этом отношении они чем-то напоминают новых иммигрантов, которые непременно составляют самое «слышимое» из меньшинств и по этой причине с наивысшей вероятностью становятся жертвами ксенофобских настроений. Но тогда как «слышимость» —  временный феномен, редко распространяющийся за рамки одного поколения, «видимость» негров неизменна и постоянна. И это отнюдь не трюизм. В публичной сфере, где в расчет принимается только то, что можно увидеть или услышать, «видимость» и «слышимость» имеют первостепенное значение. Утверждать, что это всего лишь внешние проявления, — значит голословно считать вопрос решенным. Ведь именно внешний вид — это то, что «явлено» на публике, а внутренние качества, дарованные сердцем и умом, являются политическими только в той степени, в какой владелец хочет выставлять их на публике, в ярком освещении рыночной площади.

Основа Американской Республики —  равенство всех граждан, и хотя равенство перед законом стало неотъемлемым принципом всех современных конституционных правительств, для политической жизни республики равенство как таковое важнее, чем для любой другой формы правления. Поэтому на кону стоит не только благополучие черного населения, но и — по крайней мере, в долгосрочной перспективе — существование Республики. Токвиль более века тому назад понял, что равенство возможностей и условий, а также равноправие составляют базовый «закон» американской демократии, и предсказал, что дилеммы и трудности, заключенные в принципе равенства, однажды могут бросить опаснейший вызов американскому жизненному укладу. Равенство в его типично американской, всеобъемлющей форме обладает огромной силой уравнивания того, что по своей природе и происхождению различно, — и лишь благодаря этой силе страна способна была сохранять свою основополагающую идентичность под напором волн иммигрантов, которые во все времена наводняли ее берега. Но принцип равенства, и даже его американская разновидность, не всесилен: он не может уравнять природные, физические характеристики. К этой своей границе он подходит только тогда, когда сглаживает неравенство в экономическом положении и образовании; но в этот момент неизменно возникает опасное положение, хорошо известное тем, кто изучает историю: чем более равными во всех отношениях становятся люди, чем сильнее равенство пронизывает структуру общества, тем большее негодование будут вызывать отличия, и тем более заметны будут те, кто зримо и от рождения не похож на других.

Поэтому вполне вероятно, что достижение равенства негров и белых в социальной, экономической и образовательной сферах, вместо того чтобы смягчить проблему цвета кожи в стране, может обострить ее. Конечно, это не обязательно должно случиться, однако будет вполне естественно, если это произойдет, и весьма удивительно, если нет. Мы еще не достигли упомянутого «опасного положения», но мы достигнем его в обозримом будущем, на что однозначно указывают некоторые случившиеся перемены. Осознание будущих неприятностей не обязывает нас выступать за изменение тенденции, которая, к счастью, на протяжении последних пятнадцати лет отвечает интересам негров. Но оно обязывает нас выступать за такую правительственную политику, которая руководствовалась бы осторожностью и умеренностью, а не нетерпением и опрометчивостью. С момента решения Верховного суда о десегрегации в государственных школах ситуация на Юге в целом ухудшилась. И, хотя последние события показывают, что полностью избежать участия федеральных властей в обеспечении гражданских прав для негров-южан не удастся, обстоятельства требуют, чтобы такое вмешательство ограничилось считанными случаями, в которых речь идет о законе страны и принципе Республики. Следовательно, вопрос заключается в том, в каком отношении это составляет общую проблему, и не является ли это частной проблемой государственного образования.

[…]

1959