Команданте континента

Век ХХ прошел в неистовом поиске действия − революционного, контрреволюционного, политического, интеллектуального. Только в конце его началось видимое успокоение, сейчас, из века ХХI, видящегося возвращением на круги своя. Но это – только видимость. В существе переворотов и «бархатных революций» конца ХХ века подспудно лежат те же принципы, что и в поисках действия – и об этом еще раз напоминает история команданте Эрнесто Че Гевары, ставшего провозвестником не только многих движений второй половины ХХ века, но и Мировой революции 2011 и последующих годов, следующих за ними подспудных движений преобразования жизни. Вслед за Гербертом Маркузе, назвавшего движения пятидесятилетней давности Великим Отказом, назовем их Великим Возвратом.

Кризис в Латинской Америке после Второй Мировой войны был явным порождением того, что и сейчас остаётся её последним наследием и неизбежно (вслед за Берлинской стеной) должно пасть, – всевластия доллара. Революционерами пятидесятых чаще всего двигало не столько классовое сознание, сколько сочувствие униженным и оскорблённым, как и революционерами прошлого, и особенно раннего периода революционного движения России. Лишь после борьбы и победы над империализмом (в определённых государствах) они обретали – часто в ущерб собственным принципам – классовый анализ и союзников в других странах.

Но классовый анализ сталкивал лучших из них с фактором геополитическим – противостоянием империализму непосредственно на земле, в джунглях, в горах, далёких посёлках бедняков, средоточии нужды – сельских больницах, в которые всегда превращались стоянки повстанцев команданте Че, со студенческих времён призванного лечить самых обездоленных среди людей – прокажённых. Сложнее дела обстояли со столицами, с властью не как носительницей милосердия и справедливости, а как властью государственной. Именно после победы Кубинской революции перед Че встал вопрос – он либо властвователь, либо, как он сам говорил, - «конкистадор свободы».

Панамериканское чувство, то подспудно, то открыто движущее Латинской Америкой со времён войны за освобождение от Испании в 20-е годы Х!Х столетия, до сих пор бурлит в креольской крови, воспетой Маркесом. Именно Испанская революция 1822 года восстановила революционный дух в Европе во времена «Великого успокоения «Священного Союза». И даже в проектах декабристских конституций слышны отзвуки Конституции Испанских Кортесов 1822 года.

Ко временам Кубинской революции мировая система социализма по существу превратилась в дидактику революции. Че Гевара, некоторое время бывший лицом нового строя, утверждал, что победа социализма не обязательно связана с рабочим движением («Движение 26 июня» находилось в постоянных трениях с кубинскими коммунистами), но она возможна и в стране аграрной; а аграрная территория традиционно, в отличие от рационализма городов, опирается на романтику. Че Гевара вновь становится романтиком революции.

Но романтика − прежде всего путешествие, странствие, так было уже во времена Байрона и его странственного участия в Греческой революции 1822 года. Боливийский дневник Че с особой ясностью показывает за мелочью повседневного партизанничания именно этот дух, сопряженный со страстной уверенностью в победе революционного действия над косностью не только сельской жизни, − здесь, в Боливии, уже была проведена аграрная реформа и по существу попытка опереться на малоземельное крестьянство и пеонат были бесперспективны, − но и сопротивление джунглей и гор, рек и перевалов, ущелий. Уже в конце столетия другой команданте, «Ча», Чавес, будет опираться на другую стихию, стихию демократии, опертую в своей глубине на идеалы боливарианской революции. И его тоже назовут «романтиком революции».

Для Че Гевары вопрос о власти стоял трагически – её можно было достичь как революционеру только с опорой на демократические институты, ещё слишком связанные с воздействием государственных, а не народных интересов. Он очень хорошо влиял непосредственно и непосредственным примером; но система подполья в боливийских городах оказалась слишком зависимой от местных проблем, и пропаганда официоза смогла изолировать движение партизан как внешнюю экспансию. Труднее всего оказалось воздействовать на недоверчивых крестьян-индейцев, способных мыслить главным образом о своих непосредственных нуждах и недоверчивых ко всему постороннему. Так выразилось в особо обострённой форме трагичность основных прогрессивных движений: они всегда «между» вершиной власти и непосредственными нуждами, − и любое уклонение в ту или иную сторону ведёт к своеобразному «грехопадению», трагичному или комичному в своей обречённости. И неизбежности возрождения.

Именно в этом проявилась особенность движений «беспокойного континента», от команданте Фиделя, команданте Че Гевары до субкоманданте Маркоса и команданте «Ча»: все они связаны с полувоенным образом действия. В чем проявляется особое видение политического действия как действия, связанного с мужеством и отстранённостью от повседневности при горячей приверженности всему народу.

Команданте «Ча» также называли романтиком, но он признавал бесперспективность партизанской войны. За его плечами два переворота, проигранный и выигранный, и в этом он был продолжателем многих революций на континенте, в том числе и кубинской. Антиимпериализм позволяет и в Латинской Америке развернуть противостояние тому, что Негри и Хардт называют «Империей»; но и здесь происходит постоянное столкновение интересов народа и «среднего класса», всё ещё традиционно оказывающегося «мелочным лавочником» империализма. Новый Папа Римский Франциск, аргентинский кардинал, прямо ориентирован на другую сторону освободительного движения в Латинской Америке – «теологию освобождения», против Империи и при Христе; за «дары святого духа», данные каждому человеку; но по существу – против всякой иерархии. И церковной тоже.

Тем самым роль Че Гевары оказывается ролью святого мученика, ставшего провозвестником освободительного движения не только на «задворках» Североамериканских Соединенных Штатов, но и во всем мире .

Как только забывается его святой лозунг «Будьте реалистами, требуйте невозможного», революционное движение тут же тонет в бесконечных спорах о выполнимости и подачках, в обещаниях и перераспределениях доходов, в сутолоке партийных перетасовок. Но из каждого движения история извлекает крупицы искры, дух действия, которые лишь и оживотворяют мрачное царство иерархий, вертикалей, стен и даже застенков. Как говорят даосы, «опираться можно только на сопротивляющееся».

Книга Ю. Гаврикова во многом переосмысляет образ Эрнесто Че Гевары по сравнению со старой биографией его в «Жизни замечательных людей», в которой был сделан акцент на социалистических и коммунистических идеях Команданте в ущерб его роли как защитника «Униженных и оскорбленных», − традиции, восходящей по крайней мере к роману Достоевского и повестям Гоголя, независимо от идеологической окрашенности времени. И в новой версии более всего делается акцент на панамериканских противостояниях, а не на вечном начале любого революционного и протестного действия.

Эрнесто Че Гевара имел честь погибнуть за свои идеалы. Это дано не каждому, даже революционеру.