Система законов династии Тан

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Писаное право в Китае возникло в специфических условиях, и это обусловило его собственную специфику. Первые попытки введения рационально сконструированных законов относятся к периоду затяжного кризиса, периоду политической борьбы в княжествах и между княжествами, на которые распалось древнее китайское государство Чжоу. Борьба идеологий и политических практик, одной из составляющих которой явилась борьба за введение и применение искусственно создаваемых законов, наложила свой отпечаток и на концептуальные основы права, и на круг задач, решение которых было за правом закреплено, — и наложила навсегда.

В отличие от многих древних обществ, законы в Китае никогда не мыслились как нечто священное и непререкаемое, как благой дар богов, как идейная сверхценность. Напротив, господствующая теория поначалу относила их к продукту творчества некитайских, «варварских» народов, не ведающих морали и стыда, а потому вынужденных, чтобы хоть как-то наладить общежитие, прибегать к постоянному насилию посредством законодательно налагаемых запретов. Д. Бодде и К. Моррис в своей монографии отмечают, что, по всей видимости, подобная концепция возникла в V—VI вв. до н. э., когда идея введения законодательства вызывала почти всеобщее неприятие и резко порицалась традиционалистами[1], каковых в ту пору было, разумеется, большинство. Впоследствии, когда идея писаного закона постепенно доказала свою практическую ценность для государства, отношение к этой идее вынужденным образом несколько изменилось: законотворчество было приписано древним мудрецам, которые стремились скомпенсировать законами, то есть, в первую очередь, запретами и точно установленными наказаниями за их нарушение, неудержимо и постоянно происходящую порчу нравов. Следовательно, первая и главная задача законов изначально была сведена к непрерывной, не затихающей борьбе со своекорыстием и прочими индивидуальными мотивациями, затрудняющими использование государством наличного человеческого ресурса. Было постулировано, что если изменяется ситуация в стране, обязательно надлежит менять и законы с тем, чтобы они наилучшим образом могли обеспечивать порядок и пользу государства[2].

На первых порах право попыталось выступить против всех связей между людьми, кроме связи «правитель—подданный», поскольку они лишь мешали подданному быть эффективным, не стесненным никакими посторонними обязанностями исполнителем высшей воли. Однако в результате длительного процесса конфуцианизации право, напротив, горой встало на защиту основных иерархических и субординативных связей традиционного общества, а следовательно — и традиционной этики, согласно нормам которой эти связи функционировали. В первую очередь это, конечно, тоже была связь «правитель— подданный», но вполне осмысленной и последовательной стандартизирующей защите были подвергнуты и такие межчеловеческие связи, как «знатный—незнатный», «учитель—ученик», а главное, разумеется, «старший родственник—младший родственник». Социальная лояльность стала мыслиться как расширенное проявление сыновней почтительности, а наилучшим средством воспитания первого было признано воспитание второго. В классическом конфуцианском трактате «Сяо цзин» («Канон сыновней почтительности») едва ли не с самого начала заявлено:

...Сыновняя почтительность начинается со служения родным [в детстве], [продолжается в] служении правителю в зрелые годы...[3]

Уже при Ханьской династии (206 до н. э.—220 н. э.) право мало-помалу оказалось введено в культурный контекст, который оно поначалу самоуверенно попыталось подмять и целиком заменить собой. Основой благоденствия стали считаться предписывающие нормы традиционной морали, возведенной конфуцианством едва ли не в абсолют, а сконструированные правителем и его ближайшим окружением законы с их запретами и наказаниями, предусмотренными за их нарушение, равно как с их подверженностью изменениям, отвечающим изменению условий жизни, стали рассматриваться как силовая подпорка, компенсатор морали там, где она оказалась неэффективной, спасовала или не справилась.

Как нельзя лучше для теоретического обоснования подобного подхода пригодились и основополагающие концепции даосизма с его вечной борьбой вечно единых стихий Инь и Ян — женского и мужского, темного и светлого, пассивного и активного, откликающегося и воздействующего начал. Мораль и право стали рассматриваться как Ян и Инь, взаимодействие светлого и темного, животворящего и наказующего.

Исходным смыслом писаного права виделась гармонизация отношений не столько между людьми, сколько между государственной властью и подданными. А уж это обусловило все остальные особенности традиционного китайского права. Оно изначально было одной из методик управления, методик обуздания правителем населения, направления его к надлежащей активности и удержания от активности ненадлежащей.

Самой важной частью этого населения были для высшей государственной власти, конечно же, государственные служащие. Львиная доля всех законов посвящена была в традиционном Китае именно им — их деятельности, их моральному облику, их проступкам и преступлениям. Посредством писаного права бюрократия в лице своей верхушки оптимизировала всю свою целокупность.

Двухкомпонентное деление китайских законов на так называемые люй 律 и лин 令 тоже возникло еще при Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), то есть задолго до Тан (618—907 н. э.). Поначалу считалось, что люй — это основа, наиболее стабильные и неизменные нормы, которые унаследованы от прошлого, а лин — это оперативные законодательные новации, вводимые в действие текущими императорскими указами. Как отмечает Е. И. Кычанов, при Хань между законами этих групп еще не было четкого функционального различия и вторые, являясь сборниками императорских указов, наравне с люй могли содержать вновь вводимые нормы уголовного права, то есть нормы, предусматривавшие за те или иные действия те или иные наказания; однако постепенно в процессе разделения функций сложилось положение, согласно которому уголовные законы сосредоточились в нормах люй, в то время как нормы лин стали законами общеадминистративными[4]. В люй, косвенно принявших форму запретов, говорилось о том, как надлежит наказывать тех, кто совершил что-либо наказуемое, то есть о том, как поступать нельзя. В лин указывалось, в соответствии с какими нормами и каким регламентом следует жить, то есть как поступать можно и нужно.

Однако в танское время именно в разъяснениях к люй, которые обычно именуют уголовными законами, было зафиксировано немало предписывающих норм, без предварительного изложения и объяснения которых зачастую оказывалось невозможно объяснить, в чем состоит то или иное их нарушение. И вдобавок, что не менее существенно, именно в разъяснениях к люй зачастую содержатся общетеоретические разъяснения, почему тот или иной поступок является проступком, почему данный проступок рассматривается тяжелее иных, сходных, и почему наказывается так, а не иначе. В линах ничего подобного не было. Этот культурологический слой, возможно, является самым интересным в танских люй. Значит, понимание законов люй как чисто уголовных не исчерпывает всего их содержания, хотя иначе их тоже, пожалуй, никак не назовешь.

Ко времени формирования права собственно танского периода бинарная модель люй—лин была дополнена двумя другими видами законов: гэ 格 и ши 式. Каждый из этих видов предписаний имел свою специфическую функцию.

Дословный перевод этих четырех иероглифов мало что говорит сам по себе, ибо значения их во многом повторяют друг друга. Люй значит «закон, закономерность, законоположение, устав, норма, уложение, дисциплина, кодекс, приводить в порядок, регулировать, ограничивать, наказывать по закону»; собственно, даже термин «закон сохранения энергии» по-китайски сформирован с применением этого же термина люй[5]. Лин значит «приказ, предписание, декрет, директива, наставление, приказывать, предписывать, обязывать, заставлять, давать возможность, побуждать»[6]. Гэ значит «норма, стандарт, правила, требования, рамки, ограничиваться, быть в рамках, подходить по стандарту»[7]. Ши значит «образец, стандарт, эталон, форма, норма, этикет, ритуал, образец, пример для подражания, церемониал, регламент, постановление»[8].

Нетрудно заметить, что во всех этих четырех веерах значений главным общим смыслом является понятие ориентирующего образца, стандартизирующего требования, которое призвано обрубать частное своевольное разнообразие во имя общего скоординированного единения.

В англоязычном востоковедении принято переводить эти термины, соответственно, как Code (сборник законов, кодекс, свод законов государства, система правил), Statutes (законы, законодательные акты парламента, статуты, устав), Regulations (правила, устав, постановления, инструкции) и Ordinances (руководства, указы, предписания, приказы, религиозные таинства)[9].

Сами тогдашние китайцы объясняли функциональное своеобразие этих законов так:

В танское время было четыре типа уложений: люй, лин, гэ и ши. Лины устанавливали распорядок и соотношение среди старших и младших, знатных и низких, а также государственную структуру. Гэ устанавливали постоянную практику, осуществляемую всеми должностными лицами на их постах. Ши являлись законами (фа 法), которых они (должностные лица. — В. Р.) неизменно придерживались. Во всех делах государственное управление должно было следовать этим трем [типам законов] (цы сань чжэ 此三者). Если же происходили их нарушения или если люди склонялись к злу и доходили до преступлений, всегда следовало принимать меры на основании люй[10].

Исходя не столько из буквального смысла терминов, сколько из функций обозначаемых ими правовых норм, я в своем переводе уголовного кодекса династии Тан «Тан люй шу и» предложил весьма условно, зато единообразно называть законы люй, лин, гэ и ши, соответственно, уголовными, общеобязательными, нормативными и внутриведомственными установлениями. В этих формулировках я нарочито старался избегать употребления термина «закон», поскольку его непосредственный китайский аналог фа значительно более многогранен и широк по смыслу (это можно увидеть даже из приведенной выше цитаты). Фа — суть законы как таковые, законы как принцип, как альтернатива неписаным нормам морали или вообще организационному хаосу, произволу, основанному на минутных пристрастиях и колебаниях правителя. Люй, лин, гэ и ши — это конкретные законодательные установления четырех разных типов, призванные упорядочивать четыре строго определенные сферы государственно-административной и индивидуальной активности.

УГОЛОВНЫЕ УСТАНОВЛЕНИЯ ЛЮЙ

Составление Кодекса

Знаменитый «Тан люй шу и» — «Уголовные установления Тан с разъяснениями», или, в просторечии, танский кодекс, — являлся, как видно уже из самого названия, собранием уголовных установлений танского правительства, то есть тех установлений, что должны были устрашать потенциальных преступников неотвратимостью заблаговременно предусмотренного наказания, тех, посредством которых государственной администрации различных уровней надлежало вразумлять и наказывать преступников, уже состоявшихся. В силу того, что некие действия физически могли быть совершены, но морально не могли быть одобрены, то есть рассматривались как вероятные, но непозволительные, за каждым из них были заранее закреплены наказания той или иной строгости.              

Ко времени воцарения великой династии Тан процесс правотворчества насчитывал в Китае уже много веков, и каждая династия вносила в него что-то новое, свое. Но от тех эпох до нашего времени дошло очень мало правовых текстов. От Тан тоже дошло отнюдь не все, но разница, тем не менее, принципиальна. И это можно считать неслыханной удачей китаистики, потому что именно при Тан долгий период созревания, формирования права, его адаптации к китайским культурным и социально-политическим реалиям наконец вполне завершился. То, что было сделано в этой области при династии Тан, явилось, с одной стороны, результатом долгого и многогранного развития, увенчанием вековых усилий, итогом многочисленных кодификаций, а с другой — основой и образцом для всего последующего развития уголовного права как в Китае вплоть до свержения монархии в 1911 г., так и во всей Юго-Восточной Азии, во всех странах, находившихся в сфере китайского культурного влияния, — Японии, государстве тангутов Си Ся, Корее, Вьетнаме.

Начало длительному, многоэтапному процессу создания величайшего правового памятника было положено сразу после прихода к власти основателя танской династии Ли Юаня, императора Гао-цзу (618—627 н. э.). Едва утвердившись в столице, он отменил действие наиболее жестоких законов предшествовавшей Тан династии Суй (581—618). То, что бесчеловечность ее последнего правителя и принятых при нем уголовных норм вызывала всеобщее возмущение, стало в Китае притчей во языцех. Был введен временный короткий кодекс (всего лишь из двенадцати статей). Смертную казнь Гао-цзу оставил только для преступников, повинных в убийстве человека, грабеже, дезертирстве из его армии и измене[11]. Именно в таком порядке наказуемые смертью преступления перечислены в обеих династийных историях, что очень показательно: преступления против личности поставлены на приоритетное место по отношению к преступлениям антигосударственным.             

Этой реформы было явно недостаточно, и в первый же год правления Гао-цзу повелел Лю Вэнь-цзину, одному из наиболее высокопоставленных своих сподвижников, подобрать себе помощников и составить проект полноценного уголовного кодекса, имея образцом свод законов, принятый при Суй в годы правления Кай-хуан (589—600), то есть в первые, относительно спокойные годы династии. При самой Суй кодекс Кай-хуан был в 607 г. заменен кодексом годов правления Да-е (605—617), от суровых предписаний которого Гао-цзу и поспешил избавиться сразу после прихода к власти.

Есть, правда, основания полагать, что этот кочующий из работы в работу и потому ставший как бы неоспоримым факт является лишь поздней идеологемой. Э. Балаш приводит данные, согласно которым уголовный кодекс, принятый при Ян-ди, — кодекс годов Да-е — был на самом деле по многим показателям мягче, нежели предшествовавший ему кодекс годов Кай-хуан[12]. Действительно, как указывается в разделе «Описание законов о наказаниях» суйской династийной истории, в кодексе Да-е по сравнению с кодексом Кай-хуан были облегчены наказания более чем по 200 статьям (а сам кодекс включал их всего 500). Кроме того, нормы, связанные с проведением следствия, — заключение в колодки, битье при допросе и пр. — были смягчены, так что народ, утомленный суровостью предшествовавшего законодательства, радовался послаблениям[13]. Но постфактум при свергнутом «тиране» не должно было обнаруживаться ничего хорошего, не то, не ровен час, могли возникнуть лишние вопросы насчет правомерности его свержения. «Старая история Тан» описывает дело так:

Суйский Вэнь-ди постарался прибегнуть к старым порядкам Чжоу и Ци (479—502), чтобы определить установления люй и лин, отменил жестокие законы и трудился для распространения умиротворения. ...Янди был злобен и жесток, его законы и приказы были бесчеловечны, так что жизнь людей стала невыносимой... [14]

 Именно при Вэнь-ди был принят кодекс Кай-хуан, а при Ян-ди — кодекс Да-е.