На пути к Хармсу

Десять пухлых томов дневников – сильный удар по книжной полке. Но все же пока вышло только четыре, автор – известный литератор, отсидевший в одиночке Петропавловки и Шлиссельбурга народоволец, а еще он - отец Даниила Хармса.

Иван Павлович Ювачев (1860-1940) был сыном дворцового полотёра, изучал штурманское дело в техническом училище морского ведомства в Кронштадте и служил мичманом на Черном море. В 23 года был арестован как организатор народовольческого офицерского кружка и приговорён к смертной казни, которую заменили 15 годами каторги. Четыре года в одиночках привели к глубокому расстройству психики, в итоге Ювачев стал религиозен. С сентября 1887-го он отбывал каторгу на Сахалине, общался там с Чеховым (и стал одним из прообразов 6героя “Рассказа неизвестного человека), восемь лет спустя был освобожден и уехал во Владивосток, а в 1887-м вернулся в европейскую часть России.

Ювачев много путешествовал, в том числе по Ближнему Востоку, участвовал в географических экспедициях, публиковался под псевдонимом «И.П. Миролюбов» - писал о Сахалине, Шлиссельбурге, на религиозные темы.

Вера Фигнер, судимая в рамках одного с ним процесса, оставила не самые восторженные воспоминания – с одной стороны, Ювачев принадлежал к группе офицеров, которые «пугали стремительностью революционной пропаганды, которую они вели среди моряков», с другой – на суде он «не производил определенного впечатления и отрицал какое бы то ни было участие в революционной деятельности партии». «Вскоре по прибытии в Шлиссельбург он стал выказывать болезненный уклон в сторону религиозной экзальтации. В попечении о наших душах начальство выдало каждому из нас по библии, и Ювачев, стоя целые дни на коленях, читал ее или молился; по средам и пятницам по воле тюремной администрации мы были принуждены соблюдать пост, но, не удовлетворяясь этим, Ювачев в эти дни совсем не принимал пищи.
В январе 1885 г., когда (…) крепость посетил товарищ министра внутренних дел элегантный Оржевский, он застал Ювачева стоящим на коленях, с библией в руках. Осведомленный, конечно, начальством, генерал задал Ювачеву вопрос, не желает ли он поступить в монастырь.
— Я недостоин, — ответил Ювачев».

В те годы у Ювачева начались видения, в письме из Шлиссельбурга он так описывает свое состояние: «Лишенный внешних картин, в моем воображении рисовал много внутренних. Например, дни, недели, месяцы созерцал построенный храм Божий в моем воображении." Вера Фигнер сурово оценила эволюцию соратника: «Политические убеждения Ювачева за год заточения совершенно изменились: из борца, завоевателя свободы насильственным путем, он превратился в миролюбца в духе Толстого. Когда Буцевич, товарищ Морозова [знаменитого народовольца. – Ред.] по прогулке, умер, его заменили Ювачевым, и Ювачев советовался с Морозовым, не должен ли он, согласно изменению своих убеждений, довести до сведения правительства об одной тайне, известной ему, как революционеру: дело шло об указании места, из которого легко было сделать покушение на жизнь императора Александра III, жившего в Аничковой дворце.
Отец Ювачева служил в этом дворце и имел квартиру, из окна которой с величайшей легкостью можно было бросить бомбу в экипаж царя при его выездах из дворца.
Стоит ли говорить, что Морозов отклонил Ювачева от этого поступка».

Видения и сны занимают много места в дневниках Ювачева, составители даже поместили в четвертом томе краткий словарь православных терминов. Сами записи выглядят порой излишне скупыми – так, придя на заседание Религиозно-Философского общества, он просто перечисляет кого видел (Мережковский, Философов, Бакст), но экономит на деталях. Впрочем, в записях много примет эпохи, их стилистика напоминает порой будущую безыскуность Хармса: «Была Мария около 12 ч<асов>. Повертелась и ушла. В лице ее не было ни жалости, ни ласки. Я собрался было идти в Палестинское общество, но пообедал у Анны, зашел к Михаилу за посылкой».

Ювачев скептичен к современности. Он критически отзывается об о. Иоанне Кронштадтском: «взобрался на головокружительную высоту. Из России сделал один приход. Писание его слабо. Есть еретическое”. А в 1900 году, когда возвращается из Палестины в Россию, записывает, как на борту парохода «беседовал с кубанским священником, и он порассказал о покорении Кавказа. Между прочим, он заметил, что затянулось это дело благодаря измене генералов, которым выгодно было затянуть войну, и черпать из нее чины и ордена до насыщения.» А вот запись, сделанная в Мариуполе в декабре 1904 года в пору русско-японской войны: «После обеда у Выковского я и Львов поспешили в театр, но представление отменено, ввиду буйства призванных из запаса. В общем, мобилизация проходит спокойно сравнительно с другими городами. Некоторые заходят в магазины, забирают товар и просят записать счет на имя микадо или Николая II. Ко мне 2 обратились за деньгами. Я взял слово, что не будут пьянствовать, и дал рубль.»

Японская война превратила Ювачева в патриота консервативного склада, он считал ее куда важнее революционных событий 1905 года. В записи, сделанной вскоре после расстрела рабочих 9 января он утверждает: «теперь ввиду войны надо пока оставить внутреннюю вражду и заняться внешним врагом. Положим, тяжело перенести нашим либералам возврат к прежнему, но все-таки есть  надежда, что при таком режиме не развалится Россия. Очень удачно, хорошо сказал я о том, что народ и интеллигенция разделились глубокою пропастью – религией. Народ верит, что он будет царствовать в будущем, а теперь он должен понести крест Христов с терпением, кротостью, а интеллигенция обратно, не верит в будущее царство и хочет здесь царствовать, и не переносит власти над собой. Свобода личности на земле – это догмат у нее. А потому интеллигенция провозгласила борьбу и зовет всех на эту борьбу. Она увлекает за собою и рабочих. Но последние увидели, что они изменили своим идеалам”.

Но политика не отменяет провидца и поэта, вот последняя запись в дневнике 1903 года: «Поезда теперь пресмыкаются, как черви. Пользуются всею поверхностью земли; но скоро люди полетят, как бабочки, по голубому эфиру.”

Во время одного из путешествий - в экспедиции по исследованию судоходности реки Сыр-Дарьи и выбора пристаней на Аральском море в связи со строительством Оренбург-Ташкентской железной дороги - Ювачев знакомится с Максимилианом Волошиным, тот впечатляется масштабами его личности и не раз упоминает о новом знакомце в письмах к родным. Фрагменты из писем также собраны в книге, выглядящей отлично сделанной работой, здесь даже указана постранично оригинальная нумерация дневников (хотя, честно говоря, трудно понять, кому она может пригодиться – ссылаться-то все равно будут уже на книжное издание). Комментатору приходится заниматься множеством персонажей и событий, прояснить которые трудно хотя бы в силу их обьемов. Тем обиднее неточности, настигающие в мелочах. Так, о «Мире искусства» утверждается, будто «выпуском журнала первоначально занимались княгиня М.К. Тенишева и С.И. Мамонтов, однако с 1902 г. эти полномочия перешли к С.П. Дягилеву, который одновременно выполнял обязанности редактора. Увеличение нагрузки привело к тому, что (…) эта же вакансия предлагалась и А.П. Чехову, но тот ответил отказом». Но Тенишева и Мамонтов лишь спонсировали издание, до руководства им не допускались, а Чехова приглашали на роль редактора отдела литературы, а не всего издания. Но мелочи не отменяют издательского подвига – десятитомные дневники публикуются художественной галереей Галеева без всякой поддержки государства, историческую память хранит тот, кто понимает ее важность.

Пятый и шестой том выйдут в феврале 2018 года.

Иван Ювачев. Собрание дневников в десяти книгах. Вступ. ст., сост., подготовка текста и примеч. Н.М. Кавина. Книги 1-4. М.: Галеев-галерея 2016-2017. 

Впервые статья была опубликована в газете "Совершенно секретно".