MoReBo публикует Фрагмент книги "В.Ф. Петровский: годы и люди".

Первая встреча случилась в конце 1950-х годов, когда Владимир Петровский прибыл к месту своего назначения в Представительство СССР при ООН в Нью-Йорке. Его новые знакомые из мира искусств вдруг предложили ему посетить известного художника Бурлюка, жившего в ста милях от Нью-Йорка. Кажущаяся нереальность предложения озадачивала: Бурлюк в сознании молодых советских людей ассоциировался с эпохой давно ушедшей, представлялся человеком, оставшимся во времени очень далеком, за чертой, проложенной в истории 17-м годом. Не думалось о том, что со времени революции прошло всего сорок лет.

В жизни же Бурлюк оказался совсем не «страшным», не «памятником», а человеком вполне современным, очень общительным и приветливым. Слегка, конечно, он напоминал многих эмигрантов из России, которые долго жили за рубежом, но все же в малой степени. Его супруга Мария Никифоровна, которую он называл Марусей, рассказала Петровским о том, что они недавно переехали в Hampton Bays из Нью-Йорка окончательно, а раньше жили в Бруклине, сюда же приезжали только на лето. Она показала фото трехэтажного дома, который был нужен их семье ранее, так как их сыновья (которых было двое), вернувшись с войны, могли свободно разместиться в нем со своими семьями. Но сейчас дом опустел, все разбрелись, и они решили остаться здесь насовсем.

Бурлюк живо рассказывал о своих связях в Советском Союзе, который его очень интересовал и в котором у него было очень много знакомых людей, с кем он переписывался. Особенно сильное впечатление на него и на Марусю произвела поездка в Москву, состоявшаяся в 1956 году, которая случилась после очень долгого, многолетнего отсутствия, – Бурлюки жили в США с 1922 года. Среди упомянутых им людей была и Лиля Брик, которую он очень хорошо знал с давних времен. Давид Давидович спросил Петровских о том, откуда они родом, и удивился, узнав, что Мира родилась на Сахалине. Он упомянул о своих путешествиях в 20-х годах по Сибири и Дальнему Востоку.

На вопросы Владимира о его жизни в США Давид Давидович подробно рассказал о том, что приобрел в Америке довольно большую известность: здесь устраивались его выставки, ряд известных музеев, таких как Метрополитен и Уитни, приобрели его картины. И люди из мира искусств также хотели покупать его картины, как, например, Гершвин, не так давно выразивший такое пожелание.

Сам Давид Давидович вел очень активный образ жизни. Много лет подряд он работал в левой газете «Русский голос», участвовал в различных общественных организациях и мероприятиях. Его окружали друзья-художники, среди которых были братья Рафаэль и Мозес Сойеры. Они, кстати, и пригласили Петровских к Бурлюку. Давид Давидович очень любил раздавать своим друзьям и знакомым различные сувениры, связанные с его творчеством, в частности, открытки с репродукциями его картин, свои рисунки, свои публикации: он писал, не только работая в газете, но и печатал отдельно свои воспоминания. А Петровским он позже прислал через Сойеров свою картину, которую, как он сказал им, только что закончил.

В следующий раз Петровские повстречались с Бурлюком уже осенью. Осень в Нью-Йорке и окрестностях длинная, сухая и теплая, и кажется, что это даже самое красивое время года. И день визита был тоже мягким и тихим с утра. Но к вечеру погода резко изменилась – приближался декабрь, – а ко времени возвращения назад даже пошел снег. Владимир был в обычной обуви, и Бурлюк сказал, что он может простудиться, и несмотря на возражения настоял на том, чтобы он надел его носки. И эти носки обрели свою собственную историю; их в семье так и называли – «носки Бурлюка». Эти серо-голубые мягкие носки превратились в своеобразный сувенир, который существовал сам по себе и который нельзя было трогать и использовать по назначению.

И вот однажды, возвращаясь из школы, Лена Петровская подходит к лифту в своем доме и не верит своим глазам: лифтерша Дуся сидит у лифта в старом кресле, а на ее ногах – столь знакомые голубые «носки Бурлюка». Оказывается, Мирина мама пожалела Дусю, которая жаловалась на ревматизм, и подарила ей эти самые носки. Окружающие людей вещи живут своей жизнью, порой путешествуют и затем находят последнее пристанище, как у Андерсена.

Конечно, во время встреч с Бурлюком часто заходила речь о Маяковском. Однажды Петровские упомянули о том, что их друг художник Юрий Могилевский сделал гравюру – портрет Маяковского, ставший символом: театра им. Маяковского в Москве, станции метро Маяковская в Ленинграде и др. Петровские решили показать эту гравюру Бурлюку и, возвращаясь из отпуска, привезли ее в Нью-Йорк. Бурлюк одобрил работу и неожиданно сделал на ней свою надпись для Петровских. Время размыло чернила, но часть надписи сохранилась, и можно разобрать слова, написанные рукой художника: «Дорогим милым друзьям с берегов Москва-реки и <…> истории России, СССР – Кремля Владимиру Федоровичу и светлой рафаэлевски – Мире Михайловне, сахалинскому алмазу – ПЕТРОВСКИМ – <…> на этом чудесном портрете друга, поэта[,] Гиганта Нового Советского Искусства, лидера СССР[,] его серпо-млатного <…>носца – выразить нашу любовь и почтение. David Marussy Burliuks».

* * *

Вторая встреча с Бурлюком произошла лишь в 1965 году во время второй командировки Владимира Петровского в США: в этот раз он приехал на работу в Секретариат ООН.

Во главе Представительства СССР при ООН тогда был Николай Трофимович Федоренко, опытный дипломат, специалист-востоковед, работавший в основном на восточном направлении. Человек творческого склада с широким диапазоном интересов, оказавшись в Нью-Йорке, он сразу же обратил внимание на культурную сторону жизни Америки. Ему нужен был помощник, и он остановился на Владимире, которого ему рекомендовали как человека, также интересующегося этой сферой жизни.

Владимир, конечно, с энтузиазмом воспринял это неожиданное и неофициальное сотрудничество. Оно позволяло Петровским встречаться с людьми из мира искусства, которых сами они не могли бы увидеть.

Среди многих встреч, организованных Владимиром, была встреча с Артуром Миллером, состоявшаяся в гостинице «Челси» в даунтауне, месте очень известном, где жили и из которого вышли видные писатели и художники, – оплоте «богемы», уже почти музее, но и тогда там жили творческие люди. Гостиница «Челси» выглядела, как много лет назад, видимо, ее специально не трогали, сохраняя атмосферу, царившую там ранее. Здание гостиницы было старое, обшарпанное внутри и снаружи; такие здания можно было встретить только в самых бедных районах. Но именно там устроил Миллер встречу. По-видимому, он сохранил за собой какие-то комнаты, где и решил ознакомить своих советских гостей с атмосферой творческой богемы, угощая чаем из каких-то старых разрозненных чашек. Наверное, это был особый богемный «шик». Они с Федоренко сразу нашли общий язык: как представлена культура каждой из стран за рубежом. И речь шла о русской классике на сцене американских театров – на Бродвее и «Off-Broadway», о студии Ли Страсберга с его приверженностью школе Станиславского, а также о растущих тиражах переводной американской литературы в СССР. Было, конечно, упомянуто о популярности пьесы Миллера «Death of a Salesman»[1], идущей на советской сцене. И многое-многое другое. Неудивительно, что Федоренко остался очень доволен этой встречей и беседой с одним из самых известных драматургов Америки.

Были встречи с писателями, как, например, Сюзан Сонтаг. Она принимала у себя в центре Манхэттена. Ее гостиная поражала полным отсутствием мебели, книжных шкафов, штор, мелочей. Лишь голубой ковер расстилался от стены до стены, и где-то далеко у окна стояли небольшой диванчик и два кресла. Первое впечатление было такое, что придется общаться сидя на полу, но четверым – Федоренко, хозяйке дома и двум Петровским – места как раз хватило. (К слову, можно упомянуть одну вечернюю встречу в Нью-Йорке в одном большом доме, где гостиная состояла из каких-то выпуклостей на полу под ковровым покрытием. И гости с тарелками в руках, принесенными из соседней комнаты-буфета, полулежали на этом полу, передавая друг другу маленькие сигареты. Но это уже другое время – время хиппи – и другая история.) Встреча с Сюзан Сонтаг была интересна не только потому, что она была одним из самых заметных писателей того времени, но она представляла собой интеллектуальное коммьюнити Америки, и это особенно привлекало Федоренко.

Конечно, эти встречи были интересны и самим американцам, которые с удовольствием на них соглашались. Им было любопытно взглянуть на человека, который представлял СССР, и поговорить с ним. И было видно, что Федоренко их не разочаровывал.

Были еще и встречи с драматургом Олби, и с художниками, но отдельно стоит встреча с Бурлюком.

Так случилось, что известный советский художник Корин с супругой решили посетить Бурлюков и прилетели специально для этой встречи в США. Петровских попросили сопровождать их на встречу, которая была очень теплой и памятной для этих двух художников. Именно тогда Мирой было сделано несколько снимков Кориных и Бурлюка. Эти фото уже, конечно, исторические, но удивительно, что тогда Петровские не думали об этом и даже не сфотографировались на память вместе с этими легендарными людьми. Видимо, считали неудобным обращаться к ним с такой просьбой.Федоренко решил устроить ланч в честь Бурлюка в резиденции в Гленкове. Это был узкий ланч, с небольшим количеством участников, наверное, он не хотел сумбурного времяпрепровождения, а желал оставить Бурлюка «для себя». Но главное, как официальный представитель он хотел обсудить с ним возможность посещения СССР.

День был на редкость приятный: безветренный и не жаркий. Стол был накрыт на террасе, и в окружении деревьев и тишины ушло ощущение шумного Нью-Йорка да и вообще всего вокруг. Бурлюк был оживлен, как обычно. Он вспоминал молодые годы, и, как всегда, речь шла о Маяковском. Абсолютно все люди из России, встречаясь с Бурлюком, начинали разговор о Маяковском. И Бурлюк всегда охотно откликался на это. В этот раз он как-то особенно подчеркивал, что именно он направил Маяковского на тот путь, которым тот пошел. Он говорил также и о своих стихах и прочел несколько стихотворений, настаивая на том, что он поэт не меньше, чем художник, а может, даже больше. (Подобное самоощущение не редкость среди художников. Так, например, встречаясь с писательницей Войнич во время одной из поездок в Европу, Владимир с удивлением узнал – в то время она была страшно популярна в СССР благодаря роману «Овод», – что она сама считает себя не писателем, а композитором.)

Бурлюк говорил о том, что всегда любил путешествовать и вновь вспоминал о своей поездке в 20-х годах по Сибири и Дальнему Востоку, включая Японию, что было особенно интересно Федоренко. Они вспоминали то сложное время и ту политическую обстановку, которая тогда царила в России… Давид Давидович любил шутить. Так, он несерьезно говорил о том, что следит, в каком возрасте уходят из жизни известные художники (он привел несколько примеров), и сравнивал свой возраст с ними. «А мне, – заключал он, – уже 83 года, и я еще бодр». Он говорил о своих сыновьях, об организации выставок, о поездке в СССР, об оставшихся в СССР его работах и о желании обменять хотя бы некоторые ранние картины на более поздние, написанные не в России.

Умиротворенность тихого, неяркого солнечного дня, как будто вынутого из времени, необычность встречи и даже мягкий укор Маруси Бурлюк, что нельзя срезать цветы, потому что они живые, остались в памяти надолго.

Много лет спустя, в 2011 году, в Тамбове вышла книга «Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова», в которой приводится обширная многолетняя переписка Бурлюка с коллекционером Н.А. Никифоровым. В этих письмах упоминается и о контактах Давида Давидовича с сотрудниками советской миссии. Сам он называл миссию посольством и порой произвольно указывал должность сотрудников, величая, например, В. Петровского консулом, которым тот никогда не был. Так, в письме от 22 мая 1965 года, в частности, говорится: «Моя выставка прошла с большим успехом. В день закрытия вторично пришли, назначив нам заранее свидание, Федосеев секретарь СССР посольства в Вашингтоне, федеральный посол СССР в Юнайтед Нью-Йорк и Петровский ген. Консул СССР в Нью-Йорке и его жена, уроженка острова Сахалина».

А 15 июня 1965 года снова упоминается о выставке: «Выставка имела “успех”… Представители СССР посол Н.Т. Федоренко, секретарь Вл. Ф. Петровский, его жена Мира Мих. (рождена 32 года назад на остр. Сахалине – Карафуто по-японски) и К. Дм. Федосеев – советник посольства были 2 раза на выставке в Н.И. приглашен к себе в летний дворец посольства на обед, и, когда худ. Корин был до 2-го июля в Н.И., привезли его с женой к нам в Hampton Bays. Он назвал меня своим учителем в годы 1913-17…»

О встрече в Гленкове Бурлюк писал 9 июля 1965 года: «Советский посол Н.Т. Федоренко и его свита – устроили нам парадный приём в посольстве, летнем дворце и предлагали август-сентябрь этого года быть гостями почёта на Кавказе и в Москве, по моей старости пришлось отклонить заманчивую идею».

А 3 августа Давид Давидович возвращается к идее поездки: «Наши друзья и покровители посол Н. Троф. Федоренко, секретарь посольства в Вашингтоне Констант. Григорьевич Федосеев и ген. Консул Влад. Фёд. Петровский намекали, что возможно устроить отдых и лечение водами на Кавказе на 6 недель в качестве почётных гостей. Удастся ли это – будем посмотреть, ввиду моего возраста. На сей раз весь визит на Родину будет эгоцентрическим – люди нас мало интересуют»[2].

Поездка Бурлюка состоялась в 1965 году. Однако получить свои ранние работы он так и не смог.

Он скончался 15 января 1967 года.