Роман Фелицитас Хоппе «Хоппе»

Ледяной рыцарский турнир

Озорной, необыкновенный, эпилептический и очень умный: в романе «Хоппе» автор и журналист Фелицитас Хоппе заново придумывает свою жизнь. Этот роман – озорная, сказочная, очень остроумная и очень серьезная книга.

Вы знаете Фелицитас Хоппе? Думаете, писательница родилась в Хамельне и там же ходила в школу? Полагаете, Хоппе начинала свою учебу в Хильдесхайме и сперва состоялась как журналистка, пока в 1996 году ее «Пикник парикмахеров» не произвел такое впечатление на публику, что Хоппе смогла обосноваться в Берлине как свободный автор?

Вы заблуждаетесь – или, вероятно, заблуждаетесь. Предположительно, уже в раннем детстве отец увез Фелицитас Хоппе из Хамельна в Канаду. Там у нее обнаружилось увлечение хоккеем, «ледяным рыцарским турниром», а также легендарным хоккеистом Уэйном Гретцки, ее первой любовью.  Наконец, там раскрылась ее склонность к музыке. Но занятия фортепиано у Люси Белл, потомка изобретателя телефона, прервались внезапным переселением в Австралию. Затем началась карьера Хоппе-дирижера в США.  В Америке, после зачисления в институт немецкой культуры при университете, она нашла своего литературного покровителя. В итоге профессор, доктор философских наук Ханс Херманн Хаман может принимать благодарности за то, что Хоппе дебютировала с «Пикником парикмахеров».

Жизненный путь в сослагательном наклонении

Роман Фелицитас Хоппе «Хоппе» - озорная, невероятно сказочная, остроумная и одновременно серьезная книга. Чтобы стать ближе самой себе, Хоппе отдаляется от себя на дистанцию третьего лица. Она пишет автобиографию как жизненный путь персонажа, которым она могла бы или хотела бы стать -  если б жизненные пути определялись сослагательным наклонением. В этой «биографии мечты» Хоппе изо всех сил хвастается «иллюзией себя», раскрывает, прославляет Хоппе и дарит ей немало сенсационных выступлений на публике. Но автор заставляет свою Фелицитас потерпеть неудачу и отправляет ее на тщетный поиск большой любви. Если иллюзию собственной жизни воспринимать всерьез, понятно, что та не обязательно осуществится лучше, чем жизнь реальная.

Хоппе действует с шутливой серьезностью повсюду – на хоккейном поле, за фортепьяно, перед оркестром и за письменным столом. Она зажигательно вертится тут и там, соблазняет противников, партнеров, зрителей, слушателей и читателей. И всегда демонстрирует свою «влюбленность в случай», порой выглядит слишком амбициозной, с волей к победе, но и с пагубной склонностью «стрелять выше цели» и «думать за пределами игрового поля», и, даже, как характеризует ее тренер Бэмби Бутс – «хорошей проигравшей». Не удивительно, что и почерк Хоппе становится слишком размашистым и нечитабельным, так как она «все время залезает на поля». Разумеется, можно разглядеть Хоппе через Хоппе, если кому-то захочется разобрать редкие в тексте намеки на ее игроманию. «Лишь близкие знатоки ее биографии раскроют немногочисленные и труднообъяснимые детали, которые… вкраплены в произведение с таким расчетом, чтобы их сложно было заметить».

Порождения и следы духовной жизни

У интереса к биографии автора две стороны. С одной, биография отклоняется от произведения, заглушает его и заменяет желание чего-то конкретного, устойчивого, личную судьбу и понятные отношение, которые большая литература запечатлевает столь мало и, во всяком случае, столь косвенно. Потому многие авторы и читатели пренебрегают биографией как средством, делающим отношения тривиальными и отвлекающим от того, что действительно имеет значение: от тонкой ткани повествования, ото всех тех окольных путей, стечений обстоятельств и необъятных отношений, из которых состоит человек.

С другой стороны, интерес к биографии как раз укрепляет значение той филигранно создаваемой духовной связи, что может проходить через все произведение, тех мельчайших тематических и сюжетных обстоятельств, отпечатков, пережитков и следов, которые порождает духовная жизнь автора.

Когда в романе «Хоппе» Хоппе, словно пророк с обращенным в прошлое взглядом, придумывает жизнь, которая могла бы относиться к произведению, она пародирует и иронизирует над биографическим методом, в какой-то степени его разоблачает и отказывает себе в его требованиях и навязчивости. При этом она пользуется нашим желанием узнать, как же все было «на самом деле». Правда, ради познания нам пришлось бы глубже проникнуть во «вселенную Хоппе», прочитать ее произведения, разыскать посвященные ей доклады и очерки, заняться поэтикой Хоппе и ее текстами. Чтобы избежать всех ловушек и полуправд романа, читателю пришлось бы погрузиться в другие книги.

Фикции нас самих

Словно крысолов из Хамельна, не раз вспоминаемый в «Хоппе», автор заманивает нас на неизведанную гору. Хоппе подробно и гармонично рассказывает свою «биографию мечты», стремительно и извилисто ведет по придуманной ею жизни - но как деликатна и поэтична точка зрения, которую она высказывает на этом пути! Ведь во всех этих курьезных историях и анекдотах звучит вопрос о литературе: как же стоит обращаться с литературой, и как она сама обращается с вымыслами.

Обычно о нашей сущности говорит множество голосов. На этом обстоятельстве базируется литературная жизнь. Литературный критик Раймар Штрат, который как одержимый преследует недоброжелательными рецензиями воображаемую Хоппе, как правило, всегда ошибается. В романе литературовед Ясмине Брюкнер и культуролог Кай Рост уже приближаются к сути. Обе стороны олицетворяют типичные подходы к произведению литературы: с тех пор как литературная критика сопровождает литературу, поэзия подмигивает – вольно или невольно – рецензенту и пытается между строк оттеснить литературу. С тех пор как литературоведение стало заниматься современной литературой и большинство авторов к тому же получили филологическое образование, между поэзией и ее наукой установились близкие связи.

В то время как литературный критик, говоря словами Вальтера Беньямина, разделывает литературное произведение, словно людоед младенца, литературоведение слегка отклоняется от подобной цели, дает себе больше времени и прямо-таки процветает со своей внимательностью. Оно скорее заботится о той «осторожности» в суждениях, которую поэзия ждет от критиков со времен Просвещения. В любом случае, в «Хоппе» несуществующие рецензенты и ученые пишут о вымышленной Хоппе.

«Неисправимый романтик»

Каждое ее высказывание «фактически неверно, но иллюстрирует типичную для Хоппе отличительную черту». Фиктивная автобиография как поэтический и поэтологический манифест дает Хоппе исключительный шанс не только заглянуть в архив своей «Хоппе»,  которому,  безусловно, найдется место в литературном архиве Германии. Она не просто реализует возможность обнародовать выдержки из ранних произведений или процитировать опыт первой биографии. Она также может на скептической дистанции третьего лица устроить очную ставку критике и контркритике, устранить недоразумения и опровергнуть ложные мнения.

Хоппе – «неисправимый романтик», дерзит литературный критик Штрат, и, по крайней мере, это его суждение верно. Это относится и к своеобразной тоске по несуществующей родине, и к основным принципам музыкальной вариации, которых придерживается роман. Но в большей степени это относится к самосознанию. Здесь мы имеем дело с тем, что Фридрих Шлегель называл «трансцедентальной поэзией», с такой поэзией, которая является одновременно поэзией поэзии – «к счастью, это именно одна из книг, которые оценивают себя сами и тем избавляют от труда ценителя искусства»¹. Потому что все, что могло бы быть сказано о романе Хоппе «Хоппе», автор сама сформулировала в произведении. Без самонадеянного всезнайства, но с пленительным очарованием и умным юмором.

Словно черная дыра всасывает книга все мнения о себе - и положительные, и отрицательные. Становится ясно: никто, кроме автора, не сделает это лучше. «Хоппе», действительно, «лучшее из того, что до сих пор написано о Хоппе!» 

¹ Пер. с нем. Ю. Н. Попова, 1983