Король Гнут, например, имеет все основания обидеться на историков за то, что они все переврали. Однажды он приказал отнести свой трон к морю, желая продемонстрировать своей льстивой свите, что даже король не может подчинить себе водную стихию, а может только Бог. Но историки написали все с точностью до наоборот: мол, был такой король, возомнил себя богом воды, да только промок до нитки. В наше время, когда недавно Райан Гиггз попытался добиться судебного запрета на девятый вал сплетен о своей личной жизни, его тут же прозвали «королём Гнутом от футбола».

Автор данной книги Алоис Уинтерлинг как раз и рассматривает жизнь императора Калигулы под призмой «феномена Гнута». Калигула прослыл эксцентриком и сумасбродом: например, своему любимому коню он подарил дворец, роскошную пурпурную попону и целую свиту, прислуживающую ему. Мало того – он намеревался наделить животное консульским званием, абсолютно приблизив его к императору. Уинтерлинг считает, что выходка все же была адресована римской аристократии: в своей погоне за роскошью и чинами они были не многим умнее лошади.

Калигула правил всего четыре года, с 37-го по 41-й. Будучи сыном славного военачальника Германика (умершего в 19-м году в Сирии, при странных обстоятельствах), в детстве Гай Юлий Цезарь Август Германик (настоящее имя Калигулы) проводил много времени рядом со своим отцом, в германских кампаниях. Мальчику пошили военную форму и обувь. Вот солдаты и прозвали его Калигулой – за детские сапожки наподобие армейских калиг. Калигула взошел на трон в двадцать четыре года, после смерти Тиберия и в обход его внука, который очень скоро был убит. Не исключено, что принадлежность Калигулы, через свою мать Агриппину, к династии Октавиана Августа, послужила благочестивой ширмой для кровавого переворота.

Впрочем, поначалу Калигула правил исправно – случались в древнем Риме, при смене правителей, такие краткие «бархатные периоды». В своей Биографии Калигулы Уинтерлинг описывает ряд примиренческих мер, осуществленных новым императором. Так, на костре в Форуме им были сожжены документы о судилищах над предателями Тиберия (правда, позднее стало известно, что Калигула предусмотрительно приказал сделать с них копии). Пусть временно, но были установлены выборы в магистраты, а воины и народ получили щедрые денежные выплаты. В своей первой речи к Сенату император осудил непопулярные действия своего предшественника и пообещал быть «хорошим». Но сенаторы, подозревая, что обещания так и останутся обещаниями, постановили, что сия речь должна быть произнесена ежегодно – не из любви к его красноречию, а чтобы он не забывал о своем обещании.

И все же большинство древних жизнеописаний Калигулы (как и классическое жизнеописание от Светония, составленное через сто лет после смерти императора) говорят о том, что Калигула был жесток, непомерен во всех своих проявлениях,  и вообще – страдал умопомешательством. Иначе откуда все эти припадки, параноидальные страхи, бессонница и галлюцинации? Существует масса историй о том, как Калигула провозглашает себя богом,  якобы ведет беседы с Юпитером и разделяет ложе с богиней Луны. Считается также, что он построил мост от Палатина на Капитолий, чтобы можно было проследовать от одного дворца к другому. Эта выходка также символизировала возведение светской власти до божественного уровня.  Император любил шик: так, пища подавалась на тарелках, завернутая в золотую фольгу, а супруга Калигулы была обвешана драгоценностями, стоимость которых можно было приравнять к состоянию сенатора средней упитанности. А уж изощренный садизм нашего героя – всем известная притча во языцех. Светоний описывает казнь одного юноши: император потребовал обязательного присутствия отца приговоренного, а на следующий день пригласил его к себе во дворец на ужин. (Возникает вопрос: отчего же этот человек принял приглашение? Ответ: у него оставался в живых еще один сын.) Или еще одна чудовищная деталь: когда вздорожал скот, которым кормили диких зверей для гладиаторских зрелищ, император приказал скармливать им преступников из тюрем. Однажды Калигула занемог. Кто-то из простых граждан высказался, что готов отдать жизнь за здоровье императора. Когда Калигула поправился, он пожелал, чтобы несчастный сдержал свое слово.

Современные интерпретации личности Калигулы, будь то в кино или в литературе, еще более шокирующи. Из фильмов наиболее известна картина 1979 года, спродюсированная Бобом Куччоне и снятая кинокомпанией Penthouse. Сценарий был написан Гордом Видалом. Роль абсолютно отмороженного императора Малколм МакДауэлл сыграл весьма убедительно. Вкупе с такими топовыми актерами как Гилгуд и Хелен Миррен. Говорят, никто из звезд и не предполагал, что подписывается на эдакое эстетское порно. Но с другой стороны – а что они хотели? Что Куччоне замахнется на обстоятельную историческую драму?

Еще более эпатирующим является сериал телекомпании BBC "Я, Клавдий" -  по мотивам одноименного романа Роберта Грейвса. Автор книги активно эксплуатирует свидетельства, будто наш принцепс имел близкие отношения со своей сестрой Друзиллой. Но сценарист позволил своей фантазии побуйствовать сверх всякой меры, включив эпизод, которого нет ни в древних жизнеописаниях, ни в первоисточнике Грейвса. Так, его Калигула (Джон Хурт), вжившись в образ Юпитера, извлекает из чрева Друзиллы зародыш ребенка и съедает его. Что это как не извращенная интерпретация греко-римских мифов о божественной гестации? Сам процесс «кесарева сечения» на камеру не показан – зато рот Калигулы испачкан в крови весьма убедительно. Результат: американская публика шокирована, эпизод из сериала изымается.

Частично версия о разгульном образе жизни Калигулы подтверждается археологическими находками и задокументированными свидетельствами. Никаких деталей моста от Палатина до Капитолия обнаружено не было, но вот «возвращение» со дна озера Неми двух прогулочных кораблей Калигулы дает исчерпывающее представление о размахе и роскоши его причуд. Эти так называемые «лодки любви» были оснащены водопроводом, горячей и холодной водой, а на одной из свинцовых труб и была обнаружена надпись, относящая эти судна к данному императору. Сохранились скульптурные элементы, мозаика и золоченая кровельная плитка. К сожалению, корабли погибли под бомбежками союзных войск во время Второй Мировой войны, и сам Уинтерлинг о них даже не упоминает. Но остатки этой бесценной находки можно увидеть в музее Палаццо Массимо в Риме.  

Филон, философ из Александрии, бывший в составе делегации представителей еврейской общины к императору Гаю Калигуле в 40-м году, очень подробно и во всех красках описывает свой визит, происходящий в поместьях императора среди садов на краю Рима. Он воочию увидел, с каким размахом Калигула обустраивает свой быт. Так, послы были вынуждены таскаться за императором, который занимался своими делами: «Гай…осматривал мужские и женские покои и распоряжался: тут надо сделать так-то и так-то, и больше роскоши!» Также читатель узнаёт, что именно использовал император вместо оконных стёкол: «…и устремился в залу, обойдя которую, распорядился вставить в окна прозрачный камень, - мол, он и свету не мешает, и защищает от ветра и жарких солнечных лучей».

Тут Филон не преминул отметить, как трудно иметь дело с императором-тираном. Все гости старались держаться как можно более скромно и почтительно, но Калигула глумливо и с издевкой сказал: «Вы что, богоненавистники? Уже весь мир признал меня богом, а вы не верите?». Потом он спросил их, почему евреи не едят свинину. И тогда послы противной стороны разразились громким хохотом. «Вот не едят же некоторые ягнятину», - возразил кто-то из иудеев. «И правильно, ведь это не доставляет удовольствия», - рассмеялся Калигула. Он уже немного оттаял, и хотя послы уже были разочарованы результатами встречи, император сказал напоследок, смягчившись: «Эти люди скорее несчастны, чем порочны, и лишь по неразумению своему не верят, что я божественной природы». В повествовании Филона нетрудно заметить такие черты Калигулы, как издевка, желание унизить, капризность и взбалмошность. Но тут – ни слова об ужасах, которыми изобилует большинство повествований - что в древние времена, что сейчас.

Весьма трудно составить убедительное жизнеописание какого бы то ни было римского императора -  даже тех из них, чей образ не был мифологизирован, как это произошло в случае с Калигулой, или Нероном, или Коммодом. Но нам кажется, что Уинтерлингу эта работа удалась как никому другому. Это произошло потому, что, в отличие от других биографов, Уинтерлинг не страдает синдромом horror vacui (боязнь пустоты),  заставляющим заполнять все пробелы, начиная от рождения и заканчивая смертью героя, даже если на то нет документальных доказательств. Ведь и для древних историографов детство императоров представляло по большей части одно большое белое пятно. Тем паче для сегодняшних исследователей, которых смело можно причислить к школе «если бы да кабы» - «у Калигулы, как и у всех привилегированных младенцев Древнего Рима, наверное, была кормилица; наверное, его подвергали строгому пеленанию до возраста шести месяцев, а потом – наверное - приучали к горшку; как и всех мальчиков в Древнем Риме, наверное, к Калигуле был приставлен раб греческого происхождения, учивший его ораторскому искусству; также, наверное, он воспитывался отдельно от девочек», и так далее и тому подобное. Но Уинтерлинг не идет по пути «если бы да кабы», он не выдумывает того, чего никто не знает, а напротив – полностью полагается только на имеющиеся свидетельства. И вот перед нами результат – пусть не толстая книга, зато весьма обстоятельная.

Главный вопрос, которым задается Уинтерлинг: что же пошло не так? Какими бы зловещими ни были обстоятельства вступления Калигулы на трон, но начало его правления было довольно гладким. Тогда почему все это вылилось в столкновение с Сенатом и закончилось убийством Калигулы? Для Уинтерлинга ответ частично кроется в истории с «высокопоставленной» лошадью  -  ибо эта шутка Калигулы имела под собой серьезную подоплеку.

Собственно, эта книга – о лицемерии и ханжестве Римской Империи. В какой-то степени можно утверждать, что именно император Август сменил парадигму демократии (которая худо-бедно, но просуществовала около пяти веков) на другое мироустройство, когда всем управляет только один человек. Наведя мосты между старой аристократией и молодой автократией, Август поставил дело так, что все обманывали всех. «Сенаторы притворялись, будто они много могут, но на самом деле это было неправдой. А император правил так, чтобы не отвечать ни за один из своих поступков». Схожие наблюдения можно прочитать и у других историков  (например, в книге исследовательницы Шади Бартш «Актёры Вместо Зрителей»): в Римской Империи все построено на двойных смыслах и двойных толкованиях сказанного. Неудивительно, что, согласно легенде, император Август процитировал перед смертью строчки из ходовой греческой комедии тех времен:  «В игре я был непревзойден, без спору. Прощай же, мир – рукоплещи актёру!»

Уинтерлинг делится интересным наблюдением: после императора Августа успешными правителями были те, кому удавалось использовать игру двойных смыслов к собственной выгоде. Те же, кто пытался бороться с этим, оказывались неудачниками. Предшественник Калигулы Тиберий так и не смог приспособиться – он отказывался лицемерить и требовал называть вещи своими именами. По Августу Цезарю, равновесие между Сенатом и императором предполагало проведение свободных дискуссий при осознании, что исход этих дискуссий должен удовлетворить императора. Тиберий же требовал, чтобы Сенат принимал важные политические решения, ни в коем случае не опираясь на его личное мнение. Дело заканчивалось тем, что он сильно гневался, когда сенаторы входили с ним в противоречие. Отношения правящего класса с императором были испорчены до такой степени, что последние десять лет своего правления тот провел на Капри, посылая распоряжения через своих сторонников.  

Как и Тиберий, Калигула тоже боролся против двойных смыслов, но несколько по-другому. Туманные формулировки политиков доводили императора до бешенства – не только потому, что это была лесть, а потому – что это была извращенная лесть. Вспомним римлянина, поклявшегося умереть ради здоровья императора. Ведь о чем думал этот человек? Он просто льстил. Он вовсе не собирался умирать. – «Умереть во благо императора – разве это имелось в виду? За этим крылся голый расчет на вознаграждение за собственную лесть». Но Калигула, отказываясь от толкования двойных смыслов, требует ответа за сказанное, таким образом «вытаскивая ложь на поверхность». Это и есть его отказ «участвовать в игре».

Война двойным смыслам, объявленная императором, в результате имела трагические последствия. Даже история с «высокопоставленной лошадью» - это не мягкое предупреждение, а уже сама по себе возведенная в абсурд критика абсурда. Не только в древнем Риме, но и во все времена прямолинейность при работа с двойными стандартами всегда чревата. Ведь подобная упёртость может привести к двум прямо противоположным результатам: можно разоблачить абсурдную ложь, но можно лукаво воспринимать высказывание буквально. Позвольте, мы разовьем эту мысль Уинтерлинга: отказ Калигулы участвовать в игре двойных смыслов одновременно узаконивал абсурдные заявления подданных о его божественной принадлежности. Вместо того, чтобы разоблачать эти пустословия, которые были не более чем метафорами, Калигула требовал прямолинейности: если слова о его божественности произнесены, значит – пусть это будет правдой.

Все это ставило аристократию в довольно унизительное положение. Ведь традиция, заложенная Августом, предполагала, что лесть – это всего лишь пустые слова, не более того. Лесть могла использоваться как средство контроля над императором (как это было в случае с пожеланием сенаторов, чтобы Калигула повторял свои обещания ежегодно). Сенаторы привыкли к тому, что лесть ни к чему не обязывает и можно говорить все что угодно, вовсе не подразумевая прямых смыслов. Но стоит поймать тебя на слове, стоит схватить тебя за хвост, и вот уже ты унижен. Конечно аристократы чувствовали себя униженными. По мнению Уинтерлинга, именно в этом и состояла суть конфликта, который закончился убийством Калигулы.  

Итак, данная книга проводит тщательный анализ политических коммуникаций в Римской империи, пытаясь ответить на вопрос, который и сегодня не лишен своей злободневности: как функционирует и трансформируется язык в условиях автократии. Читатель найдет здесь много захватывающих историй и острых сюжетов о том, как строились отношения императора с традиционной аристократией. Впрочем, не стоит надеяться, что Уинтерлинг сможет ответить на все ваши вопросы – например, почему правление Калигулы так быстро скатилось к тирании.

Прежде всего, нам не представлено достаточного логического объяснения, почему Калигула так яростно ополчился именно против двойных смыслов. Уинтерлинг пытается подкрепить свои рассуждения, ссылаясь на эпизоды, которые мало что доказывают, а порою и вовсе вступают в противоречие друг с другом. Также автор пытается на свой лад трактовать какую-нибудь безумную выходу Калигулы, привязывая ее к своей теории о борьбе с двойными смыслами.

Вспомним рассказ Светония о том, как Калигула устроил на Палатине публичный дом, чтобы собрать средства для казны. Поселив в апартаментах замужних римлянок и знатных юношей, император разослал гонцов, приглашая всех приходить и наслаждаться. Если у кого-то не хватало денег, Калигула предлагал свои – правда, под высокий процент. Странно то, что сразу же после этого Уинтерлинг обращается к эпизоду из книги Диона Кассия «История Римской Империи» о том как, Калигула насильно поселил у себя во дворце жен и сыновей элиты, практически превратив их в заложников. Вроде бы это уже и не публичный дом, а совсем другая история – о разоблачении лицемерия знати и опять о все тех же двойных смыслах. – О том, что император буквально воспринял уверения в преданности и приблизил к себе сенаторских супруг и чад.  Но тем дальше оказывается читатель от первоисточников Диона Кассия и Светония. Ничего кроме недоумения это не вызывает.

Остается еще один большой вопрос: как оценивать описание древними авторами чудовищных выходок Калигулы? Ведь без этого анализа мы никогда не получим стройной логической схемы о том, кем же все-таки был Калигула и в чем состояла суть конфликта между ним и Сенатом.  И тут у Уинтерлинга припасен сильный козырь. Совершенно справедливо он утверждает следующее: центральной проблемой истории Древнего Рима и литературы о ней является проблема преемственности власти.

В свое время Август Цезарь на свой лад разобрался, как ему править своей империей. Во-первых он установил очень выверенный (пусть и основанный на лжи) баланс власти между аристократией и монархом. И, во-вторых, он полностью национализировал армию, которая перед этим, на протяжении пяти веков, находилась в частных руках и управлялась от лица не очень-то расторопных политических лидеров. Все это Августу удалось осуществить. Но крепкой системы преемственности власти он так и не построил. Частично это произошло потому, что в Древнем Риме не было четко установленного принципа престолонаследия (как, например, примогенитура). К тому же у Августа и его жены Ливии были дети от предыдущих браков, а общего ребенка не было. И Римская империя началась с того, что было непонятно, кому передавать трон. Так, век за веком, и тянулась эта история: императорство отнималось силой, через убийство, а если его и не было, то подозрения оставались (как в случае со странной смертью отца Калигулы). Прав был Уолтер Шейдел, говоря, что по количеству кровавых заговоров римская империя занимает первое место в мировой истории. И действительно – почти все первоисточники изобилуют утверждениями, что каждый из правителей первой императорской династии Древнего Рима был насильно лишен жизни – будь то через отравление (говорят, Ливия подала Августу блюдо с отравленными финиками) или военный переворот, как в случае с Нероном.

Уинтерлинг совершенно прав, объясняя, каким образом случаи насильственного захвата власти  отражались на историографии Древнего Рима. Бесспорен тот факт, что сенаторы всегда были коллаборационистами (впрочем, как и в наши времена, особенно в периоды диктатуры). Когда на трон всходил новый император, аристократии нужно было удержаться наверху – и делали они это, понося устно и письменно предыдущего правителя, который когда-то был их другом, но ведь его уже не было в живых. Вот такую историографию мы и получили в наследство. И сегодня именно по таким источникам мы судим не только о Калигуле, который правил совсем недолго, но и о других императорах.  Так что есть основания списывать многие преувеличения на хитроумие и цинизм историков того времени. Возьмем хотя бы Тацита, который после смерти Домитиана (время правления - 81-96 гг. н.э.) столь страстно разоблачал его. Но ведь Тацит сделал стремительную карьеру именно во время правления этого «чудовища».

Впрочем, и сами историки признаются, что при смене власти возможно было выжить, только подстроившись под нового правителя.  Вот вам пример: в начале второго века Плиний Младший описывал, как во время дружеского ужина разговор зашел о Катулле Массалине, доносчике при Домитиане. «Интересно, что бы он сейчас делал, если бы остался жив?» спросил один из друзей. «Сидел бы с нами за одним столом», - ответил второй.

Какими бы ни были потери для знати от игры в двойные смыслы, все они – друзья и враги Калигулы, пережили его, чтобы проклинать, уже мертвого. Оставив смущенным потомкам яд своих воспоминаний.