Kojin Karatani. History and Repetition. Columbia University Press, 2011.

Процент переводимой на иностранные языки японской философской литературы ничтожен. Кодзин Каратани, наряду с Масао Маруяма, - редкий пример мыслителя, хорошо известного как у себя на родине, так и на Западе. Например, его «Транскритика»^[1], предлагающая новое прочтение Канта, была высоко оценена в мировом философском сообществе^[2] и вдохновила Славоя Жижека на написание одной из его наиболее важных книг^[3]. Востребованность работ Каратани обусловлена тем, что он напрямую обращается к наиболее актуальным темам сегодняшнего дня: мировой экономический кризис, «конец истории», критика постмодерна, развивая свою мысль в марксистской парадигме. Знаковая статья (публикуемая и в этом сборнике), в которой Каратани предлагает свежий взгляд на работу Маркса «18 брюмера Луи Наполеона», вошла и в специальный выпуск журнала «Логос», посвященный протестному движению в России^[4].

С другой стороны, если кажется, все это мы видели уже не раз, а если в Японии только сейчас дочитали собрания сочинений Канта и Гегеля до конца, то какое нам до этого дело? Самого Каратани наверняка позабавит такая постановка вопроса: именно повторение занимает его в первую очередь. Он считает, что «история может повторяться и что процесс этот возможно изучать научно. Разумеется, повторяется не событие, но структура. И, как ни странно, именно повторение структуры зачастую влечет за собой повторение события»^[5]. При этом, подчеркивает Каратани, повторение структуры являет себя не только в форме экономических циклов, но и в развитии государства, литературе, логике революций. В History and Repetition Каратани развивает идеи на примере Японии, показывая универсальность сложившихся в японской культуре структур.

Сборник можно разделить на три части: в первых трех статьях разбирается главный для книги вопрос о повторении в истории; второй блок работ посвящен современным японским писателям – Кэндзабуро Оэ и Харуки Мураками; а третий – возможно, самый интересный – поднимает малоисследованную проблему взаимоотношений буддизма и фашизма. Главным инструментом критики Каратани становится концепт параллакса, подробно описанный им в «Транскритике»: антиномии нельзя снять неким синтезом, они только поочередно вытесняются за скобки, заставляя субъекта принимать то одну, то другую позицию. Такой подход не предполагает диалектического снятия противоречий, но, как замечает Стивен Шавиро, «именно не поддающаяся "снятию" несовместимость между двумя перспективами (точками зрения), их инаковость по отношению друг к другу, невозможность их примирения или адаптации друг к другу – словом, именно эта неизбывная дизъюнкция – фундирует "трансцендентальную" рефлексию Канта и служит позитивной основой для условий, делающих возможным всякий опыт»^[6].

В таком свете Каратани и предлагает рассматривать японскую историю нового времени, при описании которой одновременно используется стандартное европейское летоисчисление и традиционное японское, отсчитывающее года по времени правления императоров. По мнению Каратани, в этом заключена своего рода историографическая апория: описывая один и тот же год, но применяя два разных летоисчисления, мы получаем различные результаты. Хронология новейшей японской истории сама наталкивает на мысль о циклическом повторении, ведь периоды правления императоров Мэйдзи (1868-1912) и Тайсё (1912-1926) примерно равны по продолжительности периоду правления императора Сёва (1926-1988), составляя два отрезка около 60 лет, в которые произошло много похожих событий. Значительные преобразования государства в начале каждого из периодов (революция Мэйдзи, заложившая основы современной Японии, и феномен демократического развития в 1920-е гг.) заканчиваются в обоих случаях реакцией и резким всплеском милитаризма (японо-китайская и русско-японская война в одном случае и участие Японии во Второй мировой войне с другой стороны). Отдельные события повторяются буквально в те же самые даты по японскому летоисчислению – ритуальное самоубийство генерала Ноги^[7] в 45 г. эпохи Мэйдзи и харакири писателя Юкио Мисимы опять-таки в 45 г. эпохи Сёва. Конечно, Каратани не склонен видеть здесь какую-то мистическую связь, для него это лишь способ анализа генеральных линий развития истории и ее восприятия в умах самих японцев (Мисима, безусловно, прекрасно понимал, что его поступок совпадает по дате с самоубийством Ноги).

Творчество же Кэндзабуро Оэ характерно для Каратани тем, что в его произведениях редко указывается точное место и время действия, даже имена главных героев остаются читателю неизвестными. Мы снова возвращаемся к главной теме книги: одно и то же событие может быть прочитано в контексте разных исторических периодов, показывая повторяющуюся логику развития. Но если в случае с Оэ можно еще говорить о событиях, то литература Харуки Мураками уже полностью отражает идею конца истории и конца субъекта. Оба автора пишут только от первого лица, но «если «Я» у Оэ принадлежит этому миру (миру произведения) или даже является состоянием этого мира, то «Я» у Мураками постоянно повторяет, что всякое «Я» вообще условно, иными словами, само состояние мира – условно»^[8]. Такое представление о «Я» для Каратани является правильным прочтением критики Канта: главный герой Мураками не какая-то конкретная личность, а «трансцендентальный субъект, который холодно взирает на распавшееся «Я». Трансцендентальная критика Канта, перемещающая любое суждение в область эстетического и закладывающая основу немецкого романтизма, приближается здесь к буддийскому представлению об отсутствии «Я». Неслучайно именно японская школа Романтиков[9] и близкая к ней киотосская философская школа заново открыли для себя буддизм в свете европейского философского наследия, смешав его с государственной идеологической пропагандой времен расцвета фашизма в Японии.

Каратани тем не менее выступает против такого прочтения буддизма и замечает, что «все представляемое как восточный или буддийский дискурс в современной Японии на самом деле было романтизмом и эстетикой»^[10]. Он напоминает, что именно философы, называвшие себя буддистами – Нисида Китаро, Дайсэцу Судзуки и другие – поддержали японскую военную агрессию и послужили интеллектуальной опорой фашистской идеологии. Примечательно, что одной из главных тем того времени стало «преодоление современности (modernity)», а проведенный в 1942 г. симпозиум, посвященный этой проблеме, стал печально известным синонимом предательства интеллектуалов в Японии^[11]. Каратани показывает, что была и другая, оппозиционная традиция современной буддийской философии, выраженная Сакагути Андо и Такэда Тайдзун и в чем-то совпадающая с гегельянством и марксизмом^[12].

По этому сборнику эссе сложно составить полное представление о философии Каратани. С другой стороны, он помогает в понимании «больших» работ автора, таких как «Транскритика». Но, в отличие от «Транскритики», сборник опирается на родной для автора и мало знакомый широкой публике материал.