Сезон в Мекке

Колонка редактора

Абделла Хаммуди – марокканец по происхождению, профессор антропологии Принстонского университета, директор Института транснациональных исследований. Как и полагается современному антропологу и последователю Леви-Стросса, он провел некоторое время среди племен Новой Гвинеи, однако в основном его интересы связаны все-таки с более интегрированными в цивилизацию явлениями, в частности с политическими реалиями арабского мира и ритуалами в современном обществе. В 1999 году он предпринял предписанный мусульманину хадж, его впечатления и размышления составили эту книгу. В 2005-м «Сезон в Мекке» получил 2-й приз премии Lettre Ulysses Award - ее вручают «за искусство репортажа». Но простым репортажем, путевыми заметками, содержание книги, конечно, не исчерпывается.

Хаммуди стоит перед проблемой, которую осознает сегодня всякий антрополог - даже в простом случае в принципе не разрешимой, но вынуждающей к ежемоментной рефлексии: он должен и стать частью изучаемого социума, увидеть его «изнутри», покинуть позицию исследователя, и одновременно ее сохранить, остаться «вовне», наблюдать отсюда и за обществом, да и за самим собой -  чтобы была возможность регистрации и анализа происходящего. С хаджем ситуация для Хаммуди становится особенно сложной и многослойной, предприятие это оказывается довольно рискованное для его идентичности. Он воспитывался в Марокко в суннитской, маликитской традиции. После чего стал евроамериканским ученым, принял соответствующий тип мышления, вошел  в область весьма далеких от коранического рассуждения проблем (в 60-70-х сотрудничал даже в югославском неомарксистском «Праксисе»).

С годами ислам стал требовать его назад. И совершить хадж он хочет не только из чисто исследовательских побуждений, ему нужно разобраться и с самим собой и своим отношением к исламу, он чувствует потребность в религиозных переживаниях, способных его изменить, вернуть в «Дом ислама». Но остается при этом американским гражданином, выходцем из французской колонии, «западным» ученым и философом. Так что мотивации и возможности интерпретаций запутываются в сложный клубок, который уже не расплести – Хаммуди чувствует это, и его это мучает. Между тем, сама идея хаджа предполагает прежде всего чистоту и осознанность намерения. То есть, совершить подлинный хадж ученому, который хочет наблюдать и вести записки, вроде бы в принципе невозможно – и надеяться в таком случае на преобразующие религиозные переживания тоже не следует.

Хаммуди совершает хадж из Марокко. Собственно репортажная часть – подробное описание вообще всего происходящего. В Марокко это общение с чиновниками, с другими готовящимися к хаджу людьми, посещение традиционных встреч, организуемых перед паломничеством. В Медине – первая встреча с аравийским официальным ваххабизмом, жестко диктующим для всех нормы поведения, религиозная полиция, которая стучится в двери офисов, проверяя, все ли встали на намаз, странная связь молитвы и торговли, товарооборота – собственно, все время паломников распределяется между мечетью и рынком, так изо дня в день. В Мекке – Кааба, ритуальные пробеги, затем – побивание Сатаны камнями на Арафате и жертвоприношение в Мине. Всюду – пристальное внимание к действиям людей и отношениям между ними, попытки осознать мотивацию и смысл своих и чужих поступков. Хаммуди так и не начинает чувствовать себя «правильным» паломником, сомневается, что в силу этого способен достичь того же, что и другие – и пытается понять, чего, собственно, другие достигают. Физически хадж оказывается довольно-таки тяжелым предприятием – из-за огромного количества людей и очень посредственной организации. Постоянно оценивая свою ситуацию, ранящую его, размышляя над смыслом ритуалов в европейском  рассуждении, при этом контролируя его в  исламском – и наоборот, -  опять подключая собственную экзистенцию, сомневаясь в правомерности своего религиозного опыта, и одновременно будучи убежденным, что этот опыт все-таки состоялся ( в созерцании Каабы, в побивании Сатаны) – Хаммуди поднимается по этой мучительной спирали в область философских обобщений. Тут его язык принимает, как и положено в философии постструктуралисткого русла, герметический характер, требует иного усилия.

Эта непростая и откровенно интересная книга о человеческой ситуации, которую в принципе может примерить на себя каждый, «приписанный» склонностями и траекторией жизни к скептическому мышлению, о месте, куда большинство из нас никогда и ни при каких условиях не попадет, заслуживает лучшего издания, нежели плохо раскрывающийся клееный блок с тесным шрифтом а-ля девяностые.