В Москве вышла книга: Алексей Каменский. Удаляя лишнее / Автор проекта Юрий Петухов. — Москва: ModernArtConsulting, 2017. — 248 с. — 500 экз. — ISBN 9785894490519

С разрешения издателя MoReBo продолжает публикацию текстов из книги.

Автор публикуемой статьи - внучка художника Алексея Каменского

Прежде чем писать об Алёше, я первым делом нервно перерыла все свои бумаги, сама хорошенько не понимая, что именно ищу. Как-то так сложилось, что мы с сестрой с самого детства называли его только по имени, «дедушка» у меня с ним совсем не ассоциируется. Он сам всегда этому радовался, часто вспоминал, сколько разных родственных и не только у нас связей: он мой дедушка, мой крестный отец, кум (мы вместе крестили моего младшего брата Васю) и друг. Последнее нам, пожалуй, было важнее всего.

Я почему-то была уверена, что у меня от Алёши осталось много всяких записей. Удивительно, что на самом деле сохранилось только несколько писем и открыток – мы, слава богу, очень редко надолго разлучались. А ощущение было такое, потому что мне от Алёши досталось столько всего: от мыслей и мировосприятия до какого-то совсем необъяснимого, но от этого не менее ценного чувства. Его я и не буду пытаться объяснить, а просто попробую рассказать о нескольких очень мне дорогих воспоминаниях. Наверное, нужно сразу предупредить: я не знаю достаточно слов, чтобы в полной мере описать его роль в жизни моих близких и меня самой (а за бóльшие масштабы я и не возьмусь).

Немного сложно посмотреть со стороны и рассказать какие-то отдельные моменты из-за крайней нашей близости, из-за его постоянного присутствия в жизни – с момента моего рождения и до его смерти, и из-за того, что ужасно грустно – его больше нет. У нас с Алёшей была, если уместно так выразиться, счастливая любовь – мы друг друга примерно поровну любили и ценили, успели сказать друг другу многие из тех «люблю», что хотели. Мне всегда казалось, что жизнь идет медленно, а с Алёшей совсем не хватило времени, не хватило этих 26 лет, что мы были рядом. Рядом он был с самого раннего моего детства, и я сейчас не особенно помню, в какой момент осознала, что он великий человек (да я и не очень умею мыслить в таких категориях), просто помню, что всегда его ужасно любила.

Алёша мне столько читал вслух, что половина русской литературы звучит в моей голове его голосом. Когда мне было пять, он прочел нам с сестрой Соней «Пиковую даму» (ему «Пиковая дама» ужасно нравилась, а мне повезло: стоит начать говорить про себя «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова…», и Алёша, как живой, перед глазами). Потом был Гоголь, очень много Чехова (о, сколько раз я слушала «Мальчиков», «Детвору» и «Лошадиную фамилию») и маленькие трагедии Пушкина, «Моцарт и Сальери» в том числе. Думаю, тогда вопрос про гений и злодейство меня не особенно тревожил, но впоследствии занимал очень (как же прекрасный писатель, который придумал твоих самых любимых героев, может быть плохим человеком).

Но в Алёшином случае такой дилеммы нет и в помине, тут такое приятное сочетание: гениальность живописная и человеческая. Про живописную я подробнее говорить не рискну, а вот про человеческую попробую (мне она кажется не менее важной). Я не знаю ни одного человека, который бы Алёшу не любил. Вот честное слово, каждый человек, который на моей памяти с ним знакомился, оставался под огромным впечатлением и хотел с ним дружить. И даже люди, которые появлялись в его жизни из каких-то не особенно честных соображений, в конце концов становились его преданными друзьями и даже поклонниками. А сам Алёша всегда был готов дружить: даже в магазине, куда ходил за продуктами, всегда продавщицам покупал шоколадки и говорил, что ходит только в этот магазин, потому что там у него друзья.

И поэтому все время так получается, что немножко неожиданные люди очень много про Алёшу помнят и расспрашивают. Когда я была маленькой, мы с Алёшей и Соней одно лето жили в Крыму в деревне Изюмовка. Хорошее было время, Алёша со складным стульчиком под мышкой и блокнотом ходил делать наброски, гулял с псом Гариком, ловил нас на улице, чтобы заниматься французским, и беседовал с нашими деревенскими соседями. Когда я четыре года назад вернулась в эту деревню, древняя старуха Феня встретила меня вопросами: а как там дедушка? Рисует ли? И как дела у Гарика? А ведь она Алёшу не видала лет 15!

Очень многие вскоре после знакомства приходили к нему в гости, я много таких посиделок помню: красное сухое вино в сине-прозрачных рюмках, мандарины, очень много сладостей (он всех настойчиво угощал своими любимыми карамелями). В целом еды раза в три больше, чем можно съесть. Ну и черный чай, конечно, полчашки заварки, полчашки кипятка. И разговоры – в детстве казалось, что ужасно длинные, а с возрастом становилось все интересней. Он вообще любил знакомиться, беседовать, приходил к нам домой на вечеринки с нашими университетскими друзьями (с рюкзаком мандаринов, конечно), доставал черный блокнот, делал наброски, говорил: «Такие интересные лица».

Я помню, как он в очередной раз потерял паспорт, мы с ним пошли его восстанавливать, а на обратном пути зашли в ресторан. Там был какой-то банкет, Алёша очень радовался, смотрел завороженно, наблюдал, как все пляшут и веселятся, со словами: «Это как театр!». Он очень любил в метро разглядывать людей и рисовать их. И нас с Соней заставлял с детства, покупал бесконечные блокнотики для зарисовок: их нужно было всегда носить с собой, чтобы, если что, выхватить и немедленно зарисовать интересное. Перед каждым путешествием он брал с нас обещание, что мы будем каким-то образом запоминать впечатления (когда наша художественная бездарность окончательно проявилась, он смилостивился и разрешил записывать словами, а не делать наброски). Он хранил все чужие рисунки, салфетки с карандашными набросками, а к своим работам относился легко, даже стеснялся их дарить (говорил: «Ну что это за подарок»). Недавно мы обнаружили коробку с нашими детскими рисунками, а на обратной стороне – Алёшины наброски, он, видимо, давал нам рисовать на обороте своих работ.

Когда мы еще учились в школе, он повез нас в Париж, там было много музеев, а еще много смешных эпизодов. Помню, нас пригласили на ужин к семи часам. Около восьми мы вышли из гостиницы и отправились в гости с обычным изящным опозданием, но тут поняли, что в Европе магазины закрываются рано, и мы не сможем принести хозяевам бутылку вина. Алёша был просто в отчаянии, мы грустно бродили по темным улицам, он наотрез отказывался заходить в квартиру. Слава богу, нам попалась допоздна открытая лавочка, Алёша, естественно, купил примерно все, что там было, ужин к нашему приходу уже остыл, а по-европейски пунктуальные хозяева были несколько удивлены. Алёша не мог прийти в гости без подарков и угощений (я уже и не говорю о том, чтобы принять у себя гостей без вина, фруктов и сладостей). Он был очень щедрым человеком, а кроме того, просто очень любил дарить подарки. Так, он в какой-то момент решил, что у каждой женщины должны быть духи под названием «Fleur d’Orange»: довольно скоро он стал почетным клиентом парфюмерного магазина (золотая карта этого магазина довольно экстравагантно смотрелась в его кошельке).

Он очень любил французский язык и вообще все французское, начал читать нам вслух стихи намного раньше, чем мы стали их понимать. У него был очень своеобразный и энергозатратный способ учить язык: незнакомое слово смотреть в огромном франко-французском словаре, записывать его, а вместе с ним все однокоренные. Он поэтому знал какое-то дикое количество французских слов (правда, часто не знал их точного русского аналога, словарь-то был франко-французский), иногда самых неожиданных – названия редких птиц, например. А еще читал по много раз вслух французские стихи, останавливался, повторял слова и фразы, просил вслушиваться в ритм и звучание слов (самое первое стихотворение, которое он заставил меня выучить по-французски, «Il pleure dans mon coeur» Верлена, было одним из его любимых). Стихи нужно было слушать примерно, как классическую музыку (все, кто бывал у него в мастерской, помнят постоянно включенное радио «Орфей»), а музыку он очень любил, водил нас в оперу и сам постоянно напевал. У меня сохранилась маленькая книжечка, называется «Анкета для девочек», в моем детстве было модно, там есть вопрос о лучшей песне про любовь. Алёшин ответ: «Ария Хосе из второго действия».

На воспитание, как и на все остальное, у него были очень необычные и идущие вразрез с традиционными взглядами. Он считал, что самое главное – постоянная работа над собой и самосовершенствование (у него-то это получалось!). Он рассказывал, как однажды в детстве заболел и довольно долго не ходил в школу, говорил, что это одно из лучших его детских воспоминаний, потому что у него было время думать, рисовать и читать. Поэтому в качестве основного времяпрепровождения он предлагал не ходить в школу, а читать французские книги, делать наброски, есть мандарины, изредка засыпать на кушетке, а иногда выходить гулять или в музей.

Он был совершенно неутомим, если дело касалось музеев. После четырех часов в Лувре, когда мы с сестрой уже молили пощадить нас, говорил что-то вроде: «От чего вы устали? Это же отдых, развлечение!» И в любом путешествии музеи для него были основной целью, а прогулки по городу, обеды и встречи – приятным дополнением. Помню, мы после Лувра пошли с Алёшиным приятелем Полем ужинать, Алёша выпил красного вина, хлопнул Поля по плечу и сказал: «Ecoute, Paul, la vie n'est pas mal, n'est-ce pas?» (Слушай-ка, Поль, а жизнь ведь неплохая штука, правда?). И вправду, Алёша, очень даже неплохая, особенно потому что в ней был ты.