Гимн веры в себя

Осенью на последней в нашем столетии, а потому как бы итоговой международной книжной ярмарке во Франкфурте Польша имела статус почетного гостя. Отсюда не только особое к ней внимание на разного рода церемониях и мероприятиях, но и особая представленность переводов с польского в издательствах всего света. Одних только немецкоязычных воплощений польской литературы, давшей миру четырех нобелевских лауреатов, было около сотни. Россию представляло петербургское издательство “Алетейя”, буквально накануне выпустившее антологию “Польские поэты XX века”. Этот двухтомник поистине уникален: известные наши поэты Наталья Астафьева и Владимир Британишский не просто его составители, но и авторы всех переводов, не только создатели самой его концепции, но и обширной вступительной статьи, где объективность историко-литературного освещения своеобразных путей польской поэзии естественно сочетается с личными впечатлениями и личностным восприятием творчества и судеб польских поэтов второй половины века. С некоторыми из них авторам довелось встречаться и сдружиться.

Понимание Польши и поляков у Н. Астафьевой и В. Британишского не из вторых рук, а русское воспроизведение польской поэзии осуществлялось ими не по подстрочникам.

Своеобразие польской литературы, известной на Западе, начиная с ренессансного XVI века, а в России – с барочного XVII, органично сопряжено с особенностью польского самообустройства – шляхетской демократией и присущим ей национальным менталитетом.

Наш нобелевский лауреат И. Бродский, в молодости самостоятельно освоивший польский язык, именно через него – как каждый подлинный художник слова – увидел и осознал загадочный для иностранцев внутренний смысл польскости: “Разгадка лежит в самом польском языке, а точнее – в одном его слове. Это слово – “niepodleglo...,c,” (независимость)... В буквальном значении этого существительного содержится отказ подчиниться кому-либо или чему-либо”. Художественное прозрение нашего поэта абсолютно верно: в условиях шляхетской демократии Родина изначально не отождествлялась с государственной властью, а государственная власть никогда не отождествлялась с народом. Избираемая (начиная с короля) власть тем самым была подчинена гражданскому обществу – шляхте, которая осознавала себя блюстительницей общественных интересов. И именно многоэтничная шляхта Речи Посполитой (польская калька с латыни – республика) называла себя народом, который эту власть подчиняет себе и контролирует, ибо именно он являет собой воплощение идеи Родины, будучи законодательно обоснованным и политически уполномоченным блюстителем ее интересов. Отсюда характерное для поляков независимое и критичное отношение к власти, присущее им чувство свободы, которая начинается со свободы личности. Это еще в ренессансные времена получило отражение в правовом принципе liberum veto: в сейме принятие решений было возможно только лишь на основе достижения полного взаимопонимания индивидуумов (а не партий). Если хотя бы один депутат не был согласен с принятием какого-либо постановления, оно не могло быть утверждено.

Эта внутренняя суть польского самообустройства и сопряженного с ним польского менталитета предопределила национальную сущность польской словесности. Вне этого само польское искусство, как и “польская идея” не могут быть поняты адекватно.

Глубинное чувство внутренней свободы как стержнеобразующего начала польского самоощущения и самопонимания гражданина-патриота и художника-творца с XVI в. было присуще шляхетскому народу как политической нации. В разные времена она составляла от 10 до 20 процентов населения (отсюда определяющая роль шляхетского сословия в формировании общенациональной культуры). Поэтому-то в польском сознании уничтожение шляхетской республики Австрией, Пруссией и Россией в конце XVIII века не означало покорения Польши, ибо эти монархии были не в состоянии сломить внутреннюю свободу ее граждан. Тот же, кто покорялся власти (тем более чужой власти), в общественном мнении переставал быть поляком. Такой закодированный в национальном менталитете страх утраты собственного лица просматривается на протяжении всей драматичной и нередко трагичной истории Польши. Поэтому-то Польша без государственности в прошлом, Польша с ограниченным суверенитетом во времена “соцлагеря” сохранялась, развивалась и заявляла о себе в Европе как независимая польскость, как животворящая польская культура, как самоохраняющаяся польская литература.

Поэзия Польши XX в. – продолжение этой многовековой польской сущности. Во времена Солидарности и военного положения она проникновенно зазвучала в стихотворении Яна Петшака: во что бы то ни стало мы сохраняем свою традицию, свою историческую память, свой непокорный дух, “чтобы Польша была Польшей”. Положенное на музыку, оно превратилось в гимн национального протеста против чуждого режима, гимн веры в себя.

Создатели антологии чутко и точно выбрали то лучшее, что было создано в последние сто лет польской истории. Девяносто имен – от ставших уже классиками Л. Стаффа, Б. Лесьмяна, К. Иллакович, Ю. Тувима, Я. Ивашкевича, Ю. Пшибося до наших современников нобелевских лауреатов Ч. Милоша, В. Шимборской, равно как известных и за пределами Польши Т. Ружевича, З. Херберта, В. Ворошильского, С. Баранчака и многих-многих других. По сути, это объективная и полная история польской поэзии XX в., все присущие ей направления и школы (вплоть до последних лет), представленные в лицах самих творцов и текстах их творений. Краткие биографии поэтов и, увы, краткие (не по вине создателей антологии) комментарии к стихам как бы дополнительно приближают их к нашему читателю.

Этот уникальный труд Н. Астафьевой и В. Британишского, судя по недавним презентациям в Музее А. Ахматовой в Петербурге и в Польском Культурном Центре в Москве, уже стал важным событием нашей культурной жизни. А первые пришедшие из Польши отзвуки свидетельствуют, что и там он был оценен по достоинству – художественному и гражданскому достоинству больших русских поэтов, создавших антологию и тем самым приблизивших к русским Польшу, понимания которой нам хронически не хватает.