На писательских фестивалях, куда я приезжаю как слушатель или как гость, я часто спрашиваю европейских коллег об их отношении к русской литературе и о том, какую роль сыграла она в их писательской биографии. Судя по ответам, им и в голову не приходит, что русская литература чужда европейской или, шире, западной. Для большинства из них русская классика – это фундамент так называемого «западного канона». Вот что говорили мои собеседники, которых я записал в разные годы.

Роберт Менассе. В немецкоязычном мире у него репутация одного из лидеров современной прозы:
          
«Самым сильным переживанием было для меня чтение Достоевского. Я прочёл все его романы. А «Бесов» перечитывал несколько раз. Читая его, я сделал для себя важное открытие: роман может воссоздать определённую эпоху, растворив время в повествовании. После Достоевского мне стали не интересны занимательные истории и любопытные персонажи. И второе имя, которое мне приходит в голову – Мамлеев. Я прочёл его совсем недавно. Он так настраивает твой глаз, что когда ты откладываешь книгу в сторону и, например, едешь в Прагу, то видишь за красиво отреставрированными фасадами домов – руины, а в толпе богато одетых людей – нищенское тряпьё. Потом ты возвращаешься в Вену и видишь там крыс и смерть».

Классик французской поэзии ХХ века Андре дю Буше (1924-2001). Его отец родился в России:
          
«Ещё студентом в Америке я открыл прозу и поэзию Пастернака и увлёкся им. В 1954 году я вернулся во Францию и взял у моего знакомого Пьера Суфчинского, который был знаком с Пастернаком, адрес поэта. Пьер был когда-то другом Цветаевой, занимался журналистикой. Я написал Пастернаку, и он мне ответил. Я получил два письма на безупречном французском, без подписи. Они пришли по почте. В одном он писал о моих переводах пастернаковской прозы и поэзии, сделанных с английского. пастернак был ими не доволен, он считал их слишком фрагментарными. Второе письмо было моей книге, которую я послал ему. Потом пришло третье и последнее письмо, в котором он упоминал венгерское восстание. Венгрию он называл по первой букве – «В». Он писал. Что если всё пойдёт прахом, то он, возможно, рискнёт и скажет обо всё вслух. Потом вышел «Доктор Живаго» и переписка прекратилась. Много позже я открыл Осипа Мандельштама, которого очень любил Пауль Целан, мой близкий друг.

Джулиан Барнс. Один из самых значительных современных писателей Англии:

«Когда мне было шестнадцать, я учил в школе русский, поскольку в ту пору это был модный предмет. Ученики, безразличные к моде, учили немецкий. Первой книгой, которую нам дали читать, должно быть, из-за простоты языка, была повесть Тургенева «Ася». Я не могу утверждать. Что она потрясла меня, я прежде всего боролся с языком. Но впечатление произвела, как и проза Толстого и Чехова. Сейчас я много старше, и одна из радостей моего возраста – перечитывать писателей, которые в юности казались мне великими. Некоторые мне теперь не кажутся столь великими. Но Тургенев кажется мне сейчас даже лучше, чем когда-то в юности. Он один из лучших писателей, писавших о любви, потому что он понимает природу неудачи. Понимать природу героизма или успеха куда легче. Средний читатель видит в Хемингуэе певца героизма и удачи. Но Хэмингуэй так хорошо пишет о них, потому что понимает природу трусости. И Тургенев так хорошо пишет о любви, потому что знает, что такое утрата надежд и ожиданий, знает, как любовь разбивается об определённые социальные обстоятельства. Он сам был в сложных отношениях с Полиной Виардо и её мужем. Когда я перечитываю Тургенева, меня впечатляет не столько описание общества, сколько его понимание человеческого сердца».

Юрий Андрухович. Украинские критики и читатели называют его «патриархом»:

«Русская литература – это прежде всего русская классика. XIX век. Русская литература где-то там. У нас была очень хорошая учительница русского языка и литературы в школе. Я это подчёркиваю, потому что учился в украинской школе, где все сто процентов детей считали своим родным языком украинский. Так что у неё была не простая миссия: как-то противостоять западноукраинскому скепсису и нежеланию изучать русскую литературу и язык. Однажды она допустила очень грубую ошибку. Мы тогда проходили «Преступление и наказание», и она на уроке пыталась выжать из нас что-то на тему «нравственно-философский анализ метаний и исканий Родиона Раскольникова». А мы были тинейджеры, и никто не хотел тянуть руку, рваться куда-то. Мы все пассивно созерцали, и никто не хотел выделяться, потому что позорно в компании подростков проявлять какое-то рвение. А она восприняла это как наше тупоумие, слабоумие украинцев. Она разозлилась и стала кричать: «Да, вы не способны, вы не можете ничего сказать, потому что это великая литература, это вам не Чипка. Вот там думать не надо». Так она противопоставила русскую классику - украинской. Чипка Вареник – это герой романа Панаса Мирного…я даже не знаю перевода на русский, но по-украински роман называется «Хiба ревуть воли, як ясла повнi?» ( «Разве ревут волы, когда ясли полны?» - И.П.). Это считается первый роман украинской классики, критического реализма. И в этот момент я понял, что с нами разговаривает великодержавная шовинистка. Как педагог она не разобралась, почему мы молчим, почему мы ухмыляемся и никто не анализирует нравственных шатаний Раскольникова, и она просто унизила наше человеческое достоинство, мол, у вас мозги не доросли до того уровня, чтобы понимать «Преступление и наказание» во всех его сложностях. Не скрою, для меня лично это была травма. Поэтому я плохо перевариваю творческое наследие Достоевского. Может быть, в этом нет его вины, но в любом случае я не упуская возможности каким-то образом съязвить по его поводу. А виновата во всём учительница русского языка и литературы».