Автор этой книги, Филипп Дескола (род. 1949), пожалуй, одна из центральных фигур в современной французской антропологии. Полевой исследователь (в 1976-1979 году работал среди племени ачуар в Эквадоре), ученик Леви-Стросса (в 1983 защитил написанную под его руководством докторскую диссертацию), ныне возглавляющий созданную последним Лабораторию социальной антропологии, он вполне имеет право претендовать на мифологический статус «медиатора», то есть посредника,преодолевающего разрыв между разными научными школами и философскими направлениями. Структурализм и прагматика культуры для него стороны одной и той же монеты,  и нет ничего сложного в том, чтобы перейти с языка Леви-Стросса на язык Канта и обратно.

С сожалением приходиться констатировать, что в отечественной  культурной антропологии и фольклористики практически нет фигур, обладающих одновременно и таким послужным списком и таким уровнем мышления.  Ни компаративисты, ни этнолингвисты  у нас не отваживаются на обобщения такого уровня.  И упрекнуть их, пожалуй, не в чем - таковы методологические основы существующих в нашей стране на данный момент школ.

Между тем, проблематика работы Дескалы не чужда отечественной гуманитарной науке и не может оставить равнодушным российского читателя. 

Благодаря работам Е.М. Мелетинского каждому отечественному фольклористу знаком тезис о растворенности первобытного человека в природе и постепенном отделении от нее по мере развития цивилизации. Книга Филиппа Дескола, по сути, посвящена ровно этому, а точнее посвящена анализу, без которого немыслимо подлинно научное описание этого процесса.

Как верный ученик Леви-Стросса он до того, как изучать историю некоего явления,  считает нужным выявить его структуру путем сравнения вариантов этого явления. В данном случае это -  разные типы отношений между тем, что мы, европейцы, называем «культурой» и «природой» в различных типах обществ, которые антропологи смогли описать в XX веке. Задача оказывается непростой. Во многих языках народов Южной Америки, где автор книги проводил свои полевые исследования, попросту нет слов для обозначения подобных понятий.  Трудно найти что-то им соответствующее и в хозяйственном  укладе аборигенов этого региона.  Для большинства здешних племен  лес – это часть дома, причем такое отношение к «дикой природе» присуще не только местным охотникам, но и земледельцам.

Таким образом, оказывается, что оппозиция природа/культура, которую Клод Леви-Стросс, учитель Дескола, считал универсальной, таковой не является, но, напротив,  возникла в ходе весьма специфического развития западноевропейской цивилизации. В остальных случаях целесообразно говорить не об отношениях между  «природой» и «культурой», а о концепциях причастности человечества окружающему миру или о неких «народных онтологиях».

В зависимости от того, насколько сходными считается человеческое и нечеловеческое на разных уровнях в той или иной культуре, Дескола выделяет четыре типа таких концепций, используя для их обозначения уже известные термины в несколько измененном значении.

Если человеческие и нечеловеческие существа считаются различными внешне, но одинаковыми изнутри – это анимизм, присущий охотничьим племенам Южной и Северной Америки, а также некоторым районам Сибири. Все формы жизни мыслятся «анимистами» как  множество одинаково устроенных племен со своими вождями и шаманами. Птицы и олени  - такие же люди, только носят другую одежду. Соответственно с ними нужно вступать в партнерские отношения, уговаривая сжалиться над охотником и пожертвовать ему свою плоть, а затем оказывать соответствующие почести при погребении, чтобы обеспечить реинкарнацию.

Разумеется, брать у «природы» можно только самое необходимое. 

Другую концепцию причастности Дескола обозначает как «тотемизм», отсылая, главным образом, к верованиям и обрядам австралийских аборигенов. Члены сообщества, имеющего общий тотем, считаются схожими с определенным биологическим видом, например, кенгуру,  и внешне и по внутренним свойствам (например, по характеру), поскольку происходят от одного и того же предка, который был одновременно и человеком и этим животным.  Священный долг этой группы перед природой и остальным  человечеством состоит в том, чтобы проводя, определенные обряды, поддерживать необходимую численность своего тотема.   

«Аналогизмом» Дескола называет такую концепцию связи человеческого и нечеловеческого, при которой между этими сферами возможны лишь отдельные аналогии, каковые и становятся важнейшими скрепами универсальной картины мира. Такие онтологии были известны в античности, ныне его следы наблюдаются в Индии, Китае, у некоторых мексиканских индейцев и африканских народов. Человек в «аналогизме» мыслится как временное соединение природных элементов, то есть микрокосм, структурно подобный макрокосму. 

Наконец, наше европейское деление мира на «природу» и «культуру» Дескола обозначил как "натурализм".  Люди и нечеловеческие существа в таком типе отнологии считаются одинаковыми по своим физическим свойствам,  однако дух и разум считается присущим исключительно человеку.

По убеждению Дескола, в материальном плане разделение мира на «природу» и «культуру» впервые возникло в римском пейзаже, где поля оказались четко противопоставлены лесу, что стало основой, соответственно, уже пейзажа средневекового.

Параллельно формированию европейского хозяйственного уклада менялась и картина мира. Впервые природные существа отделяются от символического контекста в «Физике» Аристотеля, где они располагаются по рубрикам классификации, основанной не на практических и мифологических коннотациях, а на основе строения органов, обеспечивающих жизнедеятельность. Затем  христианство исключает человека из природного порядка вещей как обладателя бессмертной души. Наконец, в XVII веке европейская наука и  эстетика окончательно изымают человека из «дикого» пейзажа, а природа превращается в предмет ученого конструирования с опорой на законы механики. Отныне природу в Европе не слушают, а покоряют и преобразуют.

Рассмотренные типы онтологий Дескола считает врожденными, но и в тоже время альтернативными.  В определенном обществе  может возобладать лишь одна из этих концепций, соответственно, она вытесняет остальные и навязывает себя каждому индивиду уже как социальный факт.

Хотя сам Дескола оговаривает в начале книги, что история формирования оппозиции природа/культура не входит в его задачи,  перед читателем встает неодолимый соблазн выстроить из предложенных автором элементов некий эволюционный ряд. По крайней мере, Европа дает несомненный пример перехода от «аналогизма» (наука и медицина эпохи Ренессанса) к «натурализму» (Новое время).

Полевые исследования автора в амазонской сельве оказываются очень ценными. Ведь, если обычаи и верования коренных народов Сибири и Америки совпадают, можно считать, что им не менее 15 тысяч лет. Соответственно, если жители Европы тоже когда-то были охотниками и собирателями, можно предположить, что «анимизм» был для них тоже характерен.

Не совсем, правда, понятно,  что делать с «тотемизмом», считать ли эту версию онтологии  столь же древней как верования лесных охотников или же наоборот, трактовать ее как сугубо австралийскую новацию.

В любом случае, мы получаем историческую последовательность онтологий, ведущую от переживания духовного единства с миром к отстраненному взгляду на него со стороны, в котором претензии на господство смешались с чувством собственной ущербности и одиночества. Однако тем из нас,  кто, несмотря на свою причастность к «натуралистическому» по своей идеологии индустриальному обществу, все же время от времени поговорит по душам с собственной кошкой, не нужно отчаиваться.  Современные нейробиологи и этологи трудятся в поте лица, чтобы доказать, с одной стороны,  материальную природу мышления, а с другой, разумность животных.  Очень может быть, что возрождение европейского анимизма не за горами.