Памела Друкерман. Французские дети не плюются едой. Секреты воспитания из Парижа. М.: Синдбад, 2012.

Год назад я стал отцом во второй раз. Нельзя сказать, что я тут же набросился на различные справочные пособия по уходу за детьми. Во-первых, у меня есть вздорное представление о своей компетентности в данном вопросе. Во-вторых, я ни на минуту не забываю, что у ребенка есть мама, даже если она в этот момент на работе. Потрепанной книжонки «Полезные забавы для грудничков», доставшейся по наследству от опытных друзей, к 40 годам закончивших проект деторождения, хватало до самого последнего времени.

Но тут я пошел в «Фаланстер» и купил там совсем не что-то умное про кино, революцию или, по крайней мере, ЛГБТ. Сам не знаю, как так вышло. Наверное, потому что жизнь пройдена до середины, да и название бросилось в глаза. Для того, чтобы совершить внезапную покупку, этого вполне достаточно. Я начал читать уже в электричке по дороге домой и неожиданно увлекся. Памела Друкерман оказалась доходчивым автором и умной мамой, которая охотно пишет о своих слабостях и не стесняется учиться. Вдобавок, американка, живущая в Париже, по крайней мере, намекает на место в культурной традиции. Когда таковой нет, а есть лишь упругая и бодрая практическая польза, можно и до второй главы не дойти. А тут – кружевное белье на будущей мамочке (жаль, нет иллюстраций), никаких советов и лишь пара рецептов, привлекательная для любого папы идея детского лагеря с четырех лет и рассуждения о важности слова «какашка»!

У иностранца в Париже много сложностей, которые могут обернуться как жестокими разочарованиями, так и очаровательными открытиями. Это эволюция, протекающая в строгих жанровых рамках. С одного фронта последовательно сменяются раздражение, упорство и восторг приобщения, с другого – равнодушная ирония, снисхождение и принятие. Иностранец в Париже должен научиться говорить по-французски, правильно есть, быть неизменно вежливым, держать дистанцию, экономить без жадности, тратить без хвастовства и многое другое. Если иностранцы в Париже заводят детей, они должны воспитать их, как следует. Нет, не дать им французское воспитание. Это невозможно и не нужно, потому что это дело самих французов, которым такие книжки могут понадобиться разве что с культурологическими целями. Скорее, иностранцы, остающиеся в Париже собой, должны помнить, что живут в обществе, которое со времен Жан-Жака Руссо придерживается очень действенной концепции детства.

Памела родила в Париже троих детей. Тренажером привыкания к новой жизни была для нее, естественно, старшая дочка. Как добиться того, чтобы она не плакала по ночам? Не баловалась за едой? Не капризничала по любому поводу, без остатка поглощая внимание родителей? Особенно удивляли французские знакомые, у которых, казалось, не было подобных проблем. Вскоре выяснилось, что они стараются не провоцировать их появление. В первую очередь, четко обозначить границы взрослого и детского мира. После чего дети могут делать в своем мире практически все, что угодно, а родители освобождаются для своих дел и развлечений. Но границы (они же правила) незыблемы. Они на замке раз и навсегда. Точно так же, как всегда на месте четыре слова «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста» и «до свидания». Будь любезен от и до, а оставшееся – все твое. Бегай, сколько хочешь. Побежал, упал, заревел – ничего, до свадьбы заживет.

Диалектика свободы и необходимости, которая поначалу казалась американской мамаше типичным для европейцев умничаньем (у них философию в школе преподают, что с них взять), вдруг обрела практические очертания. «Смысл ограничений не в том, чтобы стеснить ребенка, а в том, чтобы создать предсказуемую и понятную среду» - говорит Фанни, знакомая Памелы, которая не разрешает смотреть дочери телевизор, но фильмы на DVD – другое дело. И ей нравится говорить о себе, что она «строгая мама». Хотя уже никто во Франции не считает ребенка «половиной человека», как это было еще в середине XX века, когда в ответ народилось поколение «молодежного бунта». Нынешняя среда взросления значительно комфортнее и конформнее. Нет жесткого насилия – нет и жесткого противодействия. Конечно, автор-героиня по умолчанию имеет в виду средний класс и не знает, как обстоят дела в семье гаитянцев из Сен-Дени. Но это не значит, что из соображений корректности не надо теперь ничего писать, пока не изучил все болевые точки современной Франции.

Еще одна идея, восходящая к Руссо, заключается в том, что ребенок должен развиваться, получая от мира максимальный спектр чувств – от окрыляющего счастья до мучительной боли. Поэтому его стоит время от времени оставлять в покое. И уж точно не надо постоянно развивать принудительно, как это делают американские мамы, соревнуясь друг с другом, кто из них лучше заботится о ребенке. Это начинается еще с периода грудного вскармливания, когда «чем дольше, тем лучше», и достигает пика к моменту окончания школы. К этому времени у молодых людей вообще не остается времени на себя, и они всю оставшуюся жизнь думают только о карьере и способах достижения первенства. Кстати, очень похоже на тактику российского среднего класса, из лучших побуждений растящего спортивных и бесцеремонных гениев с крайне высокой самооценкой и аристократическими запросами. Французские мамы, по вынужденно упрощенной схеме Памелы, достаточно беспечны. Они перестают кормить в три месяца, потому что хотят нравиться мужу, покупают игрушки на распродаже, изредка водят сына на фехтование, а дочь – на занятия английским языком, охотно отпускают их в длительные поездки с воспитателями, в которых любая американская семья тотчас бы разглядела педофилов.

Открыть свою Францию – пожалуй, то же, что открыть свою Америку. Возможно, во Франции тоже хватает громких заполошных мамаш, осыпающих поцелуями едва заметную царапину на ручке орущего карапуза. Самая простая эволюция стороннего взгляда – от критики к апологии. Но Памела Друкерман строит реалистичный образ американки, которая соблюдает французские правила, но не чувствует их своими. К концу книги она все еще не может без ошибок произнести carottes rapées, все еще хвалит своих детей за любую ерунду и все еще не восхищается Парижем. Многим русским, включая меня, это трудно понять. Но мне тем более далеко от французского идеала, к которому все еще стремится упорная Памела: «уметь слушать детей, зная при этом, что нельзя склоняться перед их волей». Может быть, дело в том, что я учил философию только в университете.