Современному читателю не нужно объяснять, что расхожее представление о детстве как о поре невинности и безмятежности, когда беды – нестрашные, а проблемы – игрушечные, вовсе не соответствует действительности. Этот стереотип давно развенчан в десятках и сотнях научных и художественных книг, и все мы прекрасно знаем: наиболее серьезные психологические травмы человек получает именно в раннем детстве, и порой на то, чтобы  преодолеть их, ему требуется целая жизнь.

Героиня романа Д.Орлова «Саша слышит самолёты» с рождения оказалась пешкой в жестоких психологических играх взрослых. Повествование об её детстве и юности (описанных с точки зрения самой Саши) заставляет читателя сопереживать, хвататься за голову, негодовать… При всём том, в основу сюжета романа лёг не вопиющий случай садизма, а банальная, в общем-то ситуация: мать Саши состоит в связи с человеком, который уже женат и не смеет развестись с женой, так как боится гнева своего крайне сурового и амбициозного тестя Егора Иваныча, - которому он обязан своим высоким положением в обществе. Обе семьи Сашиного отца живут в одном  и том же доме, в соседних квартирах, он вынужден постоянно лгать и скрываться, а Саша вынуждена на людях всегда делать вид, что он для неё – посторонний, а его сын Артём – вовсе не её брат. Эта не до конца понятная девочке необходимость притворяться (она называет её «игрой в разведчиков») с годами становится для неё всё более невыносимой. Героиня хорошо видит то, что окружающие пытаются скрыть друг от друга и от неё, и никто из взрослых не пытается открыто обсудить  друг с другом сложившуюся ситуацию. Первая семья отца не должна знать о его другой семье, хотя, разумеется, все обо всём догадываются. «И что можно сказать про неозвученность, когда вопиет субтитр?» (c. 153)

Детство героини приходится на 1980-е годы, роман изобилует точно подмеченными колоритными деталями тогдашнего быта (читатель, чьё детство пришлось на ту же эпоху, наверняка испытает при чтении романа своеобразную радость узнавания). Но главная сюжетная коллизия обусловлена вовсе не жизненным укладом конкретной эпохи; она универсальна – насколько вообще универсально стремление людей замалчивать важные проблемы и ошибочно полагать, что именно так будет лучше для всех. Однако, как сказано в романе, «Это всё самообман взрослых, придумавших однажды, что мир логичен и справедлив...» (c. 44) – для детей же этот обман очевиден, но они ничего не могут противопоставить ему. Автор называет такую ситуацию «Ад обыденности». (c. 196). Однако её можно назвать и трагедией молчания или трагедией лжи. «Внутри тяжёлых, гладких истин, преподносимых взрослыми, эхом гулкала неискренность» (c. 110). «Вранье – порождение несвободы. Вранье – это не искусство, не форма фантазии, не форма свободы духа. Вранье – брезгливая гигиена, когда малым количеством нацеженной несвежей воды подмываешься из алюминиевой кружки от действительности, которой все равно, ты это была или нет» (c.224-225).

Когда героиня вырастает, игра по чужим правилам для неё не прекращается, напротив, её жизнь лишь становится всё больше подчинена нелепой чужой воле… В романе два временных пласта: современность, в которой живёт взрослая Саша, и её детство. Несмотря на различия в реалиях эпох, «ад обыденности» остаётся неизменным, и даже люди, создающие его, всегда те же: запутавшийся в сложных личных отношениях отец (то ли слабовольный, то ли эгоистичный),  авторитарный дед Егор, много лет занимавший руководящую должность в секретном учреждении, его дочь (жена отца героини), считающая себя вправе принимать решения за других…

Смысл заглавия романа проясняется в одном эпизоде: Саша знакомится в подмосковном коттеджном посёлке со сторожем, который учит её слушать окружающий мир, так что в конце концов она становится способна различить гул самолёта на большой высоте. (Потом она передаёт это умение маленькой дочке своего отца). Именно слушание даёт героине возможность и силы вырваться из «чужой игры»: она подслушивает разговор, в котором дед Егор  намеревается решить её судьбу выгодным для себя, но неприемлемым для неё образом – и даёт ему отпор. Однако для отца героини «чужая игра» заканчивается только со смертью тех, кто устанавливал её правила.

Главы о современности и о детстве Саши в романе чередуются, что позволяет читателю самостоятельно выстраивать из отдельных эпизодов связную историю семьи. (В конце романа эта история пересказывается уже с точки зрения отца Саши). Очевидно, героиня вспоминает своё детство – однако можно сказать и так, что она заново проживает его, «застряв» во времени своих первых психологических травм.  Прошлое и настоящее в романе не следуют необратимо друг за другом, а сосуществуют.  «Эгей, а ты знаешь, из чего сделана твоя настоящая жизнь? Она сшита из кусочков вчера. Маленькие такие, с неровными краями, такими неровными, чтобы было не совсем ясно, где еще вчера, а где уже и сегодня. Такая вот лоскутная жизнь. Да не думай, не переживай и не воображай. Такая же, как у всех. И когда бы ты ни спросил: «Quo vadis, Domine?», – у тебя всегда найдется причина вернуться назад, чтобы быть распятым вниз головой на своих ошибках». (c.310). Вообще, время и память – важные понятия в романе; они отказываются подчиняться правилам, которые установили люди, и даже разуму и логике, их характеристики порой парадоксальны. Ср.: «И время, до того запертое внутри механизма, взобралось по минутной стрелке, перебежало, балансируя над цифрой восемь, на часовую да и выскочило на волю» (c. 141). «Память – это если в своём броске в вечность время не рассчитало и рухнуло в узкую щель между «Мама, хочу водички» и «Не болтай ерунды, ты ничего не понимаешь в жизни» (c. 143). Понять, как действовать в настоящем, можно лишь, заново прожив прошлое. После гармонизации отношений между отцом и дочерью прошлое и настоящее сливаются в единое универсальное время, фактически тождественное вечности.  «Здесь можно отламывать от времени маленькие комочки, сминать, словно хлебные мякиши, между пальцами и кормить ими чаек. Чайки будут подлетать, крича, словно гавкая, и почти выхватывать это время из рук, нырять за ним, рушиться с неба и взметаться вновь с новым комочком. И чем больше ты насоришь на берегу этим временем, тем медленней оно потом потечёт, словно лишившись обречённости» (c.317-318).

Стиль романа, вероятно, не встретит понимания у любителей лаконичности и лапидарности: он весьма импрессионистичен, изобилует детализированными описаниями мизансцены и впечатления героини от неё. (Ср. например, такое описание летнего ливня в Анапе: «И вот уже виноград, атакованный небесной армадой, готов обратиться в бегство, и только крепкие руки жилистой узловатой лозы удерживают его от позора» (с. 156-157). Любая мелочь становится существенной в воспоминаниях (тем более, в воспоминаниях человека, ищущего корни детской психологической травмы: здесь важна любая деталь).

В книге «Саша слышит самолёты» наиболее яркими и запоминающимися оказываются эпизоды из детства героини - но большинство читателей вряд ли назовёт эту книгу детской. И само по себе детство в ней, если разобраться – не самостоятельная величина. Если сегодняшняя жизнь «сшита из кусочков вчера», значит, граница между детством и взрослой жизнью одного и того же человека проницаема, и сложные ситуации, возникшие в далёком прошлом, возможно разрешить в настоящем.