Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович (1869, Киев – 1954, Москва) создала за свою жизнь около четырех тысяч стихотворений. Хотя она продолжала писать до самой кончины, единственный прижизненный сборник «Монастырское» вышел в Москве в 1923 году, разыскать его в библиотеках было невозможно; большой том поэзии лишь недавно опубликовало издательство «Водолей».

Сейчас увидели свет ее дневники объемом в 900 страниц – 179 тетрадей с записями 1930 - 1954 годов семья ее крестного, скульптора Дмитрия Шаховского, передала московскому музею Цветаевой.

Подруга Льва Шестова и Елены Гуро, Алексея Ремизова и Владимира Фаворского, Малахиева-Мирович оказала влияние на таких разных людей как Даниил Андреев и Алла Тарасова (в доме мхатовской актрисы она прожила почти двадцать лет). Она известна как театральный критик, переводчица Бернарда Шоу и «Многообразия религиозного опыта» Уильяма Джеймса, заведовавшая до революции отделом критики журнала «Русская мысль» (в этой должности ее сменил Брюсов). Малахиева-Мирович была религиозным человеком, тонким и наблюдательным. В дневниках много удивительных по психологической глубине свидетельств, например, рассказ о том, какое сильное, экстатическое впечатление произвело на нее общение с великой пианисткой Марией Юдиной.

После смерти Луначарского она вспоминает об их коротком, но бурном романе, случившемся в годы молодости в Ницце. 22-летний Луначарский – он был на пять лет младше - запомнился пылкими речами о «крушении старого мира», Гегеле, марксизме и революционном фронте пролетариата (вот о чем, оказывается, стоит говорить с девушками, чтобы им было что вспомнить полвека спустя). Правда, когда выяснилось, что у него нет костюма, чтобы идти к известному историку Максиму Ковалевскому, Луначарский признался в заветной мечте каждого молодого революционера: «Клянусь, что будет у меня автомобиль, и вилла, и европейское имя, получше, чем у этого толстяка». Так и случилось, замечает автор, только финал наркомовской жизни был, от которого не убежать: «глаукома, вынутый глаз, агония – страшная тем, что не было у души слова, в руки Твои предаю дух мой». Не спасла даже «огромная, опасная для стареющего тела жажда жизни». Но, замечает поэтесса, самое важное – «тебе виднее, что это было и зачем все это было».

Они встретились позже, когда он вознесся к вершинам власти, она же пыталась еще зарабатывать литературой, прежде чем начать воспитывать детей друзей. В 1930-м по записке Луначарского Государственное издательство (ГИЗ) приняло у Малахиевой-Мирович пьесу и сразу выплатило ей гонорар.

Портрет времени, созданный четким языком поэта, завораживает. Вот запись 13 августа 1940 года, Москва, отличная от кинообразов эпохи, счастливых и устремленных в будущее, как и положено пропаганде: «Воздух, отравленный бензином, антрацитом, испариной четырех миллионов плохо вымытых человеческих тел. Грохот и лязг строительства, гудки автомобилей. Босоногие, грязные, сопливые заморышики-дети у амбразуры ворот и в каменных квадратах душных дворов, лишенных травы и деревьев, на оголенных улицах, бывших прежде бульварами. Очередь у газированной воды, у ларька с мороженым, у пива. Очередь везде, начиная с картофеля и молока и кончая конвертом на почте. В переулках полутьма, пьяные окрики молодежи, визги девочек».

А вот мало кем запечатленная столица конца июля 1941-го, где торжественное ощущение близости перед лицом опасности и возможной смерти соседствует с иными картинами. В бомбоубежище «испуганное, ниц упавшее на грязный пол, в страхе и трепете человеческое стадо или животный покой изнемогшей плоти. Человеческие тела, охваченные сном. Соперничество за скамейку, за стену, к которой можно прислониться. Анабиоз братских чувств. Мучительная духота. Дни: головная боль, сон наяву. Явь, похожая на сон. Москва – в судорожной попытке убежать от фугасов и пожаров. На площади у Курского вокзала несметная толпа беженцев. Ими переполнены дороги даже от пригородных станций».

У истории много лиц и много рассказчиков. С годами интереснее оказываются те, кто описывал увиденное для себя, не рассчитывая на публикацию и не пытаясь оказать влияние на то, как воспринимают мир другие.