30 сентября исполняется 90 лет выдающемуся русскому актеру Юрию Каюрову.

В Малом театре по-прежнему идет «Вишневый сад», поставленный когда-то Игорем Ильинским. Роль Фирса в нем исполняет 90-летний Юрий Каюров – выдающийся актер, еще в 60-е прославившийся работами в кино, от «Долгих проводов» Киры Муратовой до «Шестого июля» Юлия Карасика по сценарию Михаила Шатрова. В «Шестом июля» Каюров исполнил роль Ленина, его игра стала событием в тогдашней веренице образов вождя, это и сегодня воспринимается как грандиозная актерская работа. Каюров играл Ленина умного, думающего, жесткого и в то же время способного воздать должное противникам. Фильм стал одним из лидеров проката – по популярности он обошел не только «В огне брода нет» или «Служили два товарища», но даже «Доживем до понедельника».

В этом году фильм вновь показали на фестивале «Белые столбы», и он снова стал событием. В 1970-м едва не получил Ленинскую премию, но против него выступили охранители догматического подхода к истории. Одна из резко критических статей была напечатана в 13-м номере «Огонька» за 1970 год, где сотрудники кафедры истории КПСС Московского государственного университета имени Ломоносова, профессора Н.В. Савинченко и доцент А.И. Широков, утверждали: ««Мы убеждены, что фильм «Шестое июля» не служит воспитанию зрителей. «Историческое событие – разгром мятежа левых эсеров – показано в кривом зеркале. Историческая правда не на стороне авторов фильма. Мы согласны с критическими замечаниями группы историков, высказанные в журнале «Коммунист» (№ 9, 1969) по адресу пьесы М. Шатрова «Шестое июля» и одноименного фильма. Там говорилось, что в пьесе и фильме нарушена историческая правда: главное внимание сосредоточено не на деятельности В.И. Ленина, ЦК партии большевиков, возглавивших разгром левоэсеровского контрреволюционного мятежа, а на лидере «левых» эсеров Спиридоновой и ее окружении. Считаем, что фильм «Шестое июля» Ленинской премии не заслуживает, не заслуживает потому, что далек от правдивого художественного воплощения в киноискусстве такого события, как разгром Советской властью контрреволюционного мятежа «левых» эсеров в 1918 году в Москве».

В начале интервью корреспондент MoReBo замечает на журнальном столике юбиляра сборник Юрия Трифонова с «Отблеском костра».

- Вы любите Трифонова? Я им зачитывался в молодости…

- Стоит того. Мне он всегда нравился, с тех пор как он появился в литературе, я проникся к нему симпатией, так он до сих пор у меня…. нет-нет, достанешь и перечитаешь. У меня и Бунин читан-перечитан весь, если чего-то в жизни не хватает, берешь с полочки Бунина.

- Стихи или рассказы?

- Ну, стихи… Жизнь Арсеньева – можно читать три раза, так хорошо написано. Были писатели!

- А современников не читаете?

- Современники как-то редко попадаются. Недавно сын принес книгу Сергея Шергунова о Катаеве – вот такой (разводит руками. – Ред.) кирпич, 800 страниц, интересно! Он его так раскопал, он талантливый…. В свое время я Катаева любил, перечитал его всего.

- И в театре, и  кино в основном вы играли русскую классику. А зарубежную практически нет – неинтересно?

- Я не создан для Шекпсира, я нешекспировский артист. Вот вышел у нас в театре «Король Лир», так я его до сих пор не посмотрел. У Шекспира я люблю комедии – «Двенадцатую ночь», «Сон в летнюю ночь». Конечно, я все остальное видели, и «Гамлета» тоже смотрел, но лишний раз на драмы его не не пойдешь, тот же «Макбет» – это страшно.

- А «Фому Гордеева» Горького с вашим участием посмотришь, так тоже становится не по себе.

- Почему же, Яков – вполне рассудительный персонаж.

- Судя по вашей книге мемуаров, вам нравится заграницей. Вы столько путешествовали уже в советские времена, всю Европу объездили, и не только… Жизнь сильно отличалась от существования среднестатистического человека.

- Это были либо гастроли, либо туристические путешествия, которые организовывали для Малого театра – Болгария, Япония, у нас была прекрасная актриса Татьяна Петровна Панкова, у нее были какие-то связи в МИДе, она умела организовать такие поездки – сесть в Одессе на теплоход «Латвия» и чесать через все Средиземное море, Стамбул, Неаполь, Марсель...

- Вроде бы вас не любила тогдашний министр культуры Екатерина Фурцева? Из-за нее вроде не пускали в поездки и даже не дали Ленинской премии за фильм «Шестое июля»? Или решающую роль сыграла все же статья в «Огоньке»?

- Да, в 1970-м, при редакторе Анатолии Софронове, появилась статья двух авторов, направленная против фильма. Видимо, решили, раз Юлий Карасик и Михаил Шатров евреи, мы им сейчас покажем, журнал возымел тогда против фильма… И еще в ЦК этим тоже озаботились, там был тип, который курировал публикацию. А у нас ведь была кипа восторженных рецензий и статей – и Сергея Герасимова, и Григория Чухрая!

- Документы для подачи на Ленинскую премию уже были собраны?

- Я говорил сразу после премьеры Карасику – Юлий Юрьевич, Ленинская еще не скоро, через два года, давайте сейчас подадим на Государственную, спокойно проскочим? А он – ты ничего не понимаешь, подавать надо только на Ленинскую. В общем, прошло время, выяснилось, я был прав. Фильм так ничего толком и не получил, после того как ему не дали Ленинскую, все от него отвернулись. Раз нас скинули с Ленинской, дело посчитали закрытым. Да сегодня, когда вспоминаешь ту историю, все кажется уже и неважным.

-  Недавно пересматривал «Шестое июля» - выдающееся кино, динамичное, умное, смотрится на одном дыхании.

- Недавно у Аллы Демидовой был день рождения, и она попросила, чтобы по каналу «Культура» показали именно «Шестое июля». Демидова там запоминается навсегда, замечательно играет Спиридонову.

Алла Демидова в фильме "Шестое июля".

- Кажется, в речи на V съезде Советов она искренне ненавидит большевиков и Советскую власть.

- Это да. Она даже говорит иногда, что переиграла тогда меня.

Юлий Юрьевич Карасик был очень въедливый режиссер, он «сидел на человеке», он в тебя вталкивал и вдалбливал свое видение. Конечно, я не сопротивлялся, но иногда старался смягчить его требования. Когда надо было снимать речь Ленина на съезде после выступления Спиридоновой, он сказал – пойдем в просмотровый зал, посмотришь, как записала речь Демидовой. Поглядел – да, лихо. Но понял – нет, кричать после ее крика не надо, и действительно, это сработало.

- В одном из интервью Демидова сказала, что теперь хоть и против показа тиранов на экране, но вашей работой она довольна, видно, как ваш Ленин думает на экране. И это действительно отличный монолог, где виден процесс мышления, которое происходит прямо на глаза зрителя. Наверное, было много дублей?

- Нет, всего пара, кажется. Там можно было, конечно, сперва снять, а потом дать его с перебивками, какие-то кадры вставлять, но речь была снята сплошняком, десять минут, кажется, и это немыслимо, но так она и показана целиком.

- Наверное, запись выжала до последней капли?

- Нет, ничего.

- Есть огромная разница между Лениным «Шестого июля» и тем Лениным, который возобладал на экране в 70-80-е годы – плакатный, не легкомысленный, но более упрощенный, однолинейный, к психологической проработке Карасика другие режиссеры уже не стремились. Почему в кино образ Ленина с годами не развивался?

- Дело в драматургии. Каков материал, такого Ленина мы и изображаем, такого и показываем. Никуда не денешься, материал диктует актеру поведение. Хотя были у меня какие-то эпизодические моменты довольно сильные. В «Хождении по мукам» Ордынского у меня была всего-то одна сцена, речь с грузовика, когда Даша куда-то пробирается, там мощно сказано. До этого же был мой первый фильм «В начале века» - Ленин молодой, даже юный, и Крупская там замечательная, и вся компания в Шушенском, а потом Мюнхен, газета «Искра», и все равно – другая драматургия. А в «Шестом июле» показан всего один день, но какой! После левоэсеровского мятежа Владимир Ильич скажет: Советская власть была на волосок от гибели… Если бы случайно не вошла тогда латышская дивизия – все, конец этой власти!

- В последние годы существования СССР началось уже пародийное отношение к Ленину, передразнивание в анекдотах его грассирования, он сам превращался в анекдот…

- Это уже безобразие, конечно. Я никогда и нигде не картавил, и этих штучек (поводит плечами. – Ред.) себе не позволял. А живость – да, где материал давал возможность, Ленин мог быть таким, почему же нет? Только, конечно, не в «Шестом июля», где такой тяжелый груз над ним висел, и он тащил его в башке, и это было видно на экране.

- Недавно нашел вашу статью в «Искусстве кино» 1970 года, где вы говорите – вот есть великие исполнители образа Ленина - Щукин, Штраух… А ведь был еще фильм с Иннокентием Смоктуновским в роли Ленина.

- «На одной планете», я видел его.

- И когда вы вместе со Смоктуновским играли позже в «Вишневом саде», было смешно – два Ленина на одной сцене! Но в той статье вы имя Смоктуновского среди образцов-событий не назвали – вам не понравилась его толкование вождя? То был нервозный, в чем-то даже болезненный персонаж.

- Это был Кеша. У него ведь, как говорится, чуть-чуть (делает неопределенное движение пальцами вблизи виска. - Ред.)… это у него было, во всех его ролях. Он гениальный артист, безусловно, но, когда берет правой рукой телефон и прикладывает его не к правому, а к левому уху… ну с какой стати? Но он такой. И грим там был такой… я не скажу, что это Владимир Ильич, это Смоктуновский, который, исполняя его роль, делает все свои «кешины штучки».

- Композитором в «Шестом июля» был Альфред Шнитке. Вы с ним общались?

- Нет, но Карасик был очень доволен, что взял его на картину. Изначально ему советовали воспользоваться музыкой Чайковского.

- Говорите – у фильма нет наград, но была все же премия на фестивале в Карловых Варах?

- Когда его весной 1968-го показали Брежневу, тот сказал – а давайте пошлем его на фестиваль в Чехословакию, у них там тоже заваруха начинается, пусть посмотрят, что левые эсеры могут наделать. Без него фильма бы и в СССР не увидели, но ему весной на дачу привезли картину, и Брежневу понравилось. Благодаря ему мы и смогли проскочить. В гостинице «Метрополь» тогда было два кинозала, «Шестое июля» шел там целый год.

- А вот «Ленина в Париже», поставленного Сергеем Юткевичем, сегодня уже не помнят.

- Да, хоть то был и Юткевич, но не возникло художественного произведения, чего-то там не случилось. Ну ничего, бывает, не все же шедевры снимать.

- С Карасиком позже общались?

- Нет, с Карасиком больше не общались. Он про меня словно забыл. Ну и ладно, достаточно сделанного. Хотя сразу после «Шестого июля» он собирался ставить «Брестский мир» по другой пьесе Шатрова, я там тоже должен был играть. На обсуждении в ЦК Гришин его спросил – зачем о Брестском? Карасик почему-то-то ответил – чтобы наконец-то показать подлинную роль Троцкого в истории. Проект на этом и закрылся.

- Муратова так же въедливо работала, как Карасик?

- Абсолютно свободно, спокойно, раскованно, делай что хочешь.

- Ничего не корректировала?

- Чуть-чуть так, легонечко. Когда была кинопроба, она снималась со мной, думала, что, может, потом сама и сыграет в фильме. Но нашла Зину Шарко, и у нас с Зиной сцена объяснения у столбика вышла прелестная. Я там переулыбался, конечно, но вроде получились. «Долгие проводы» потом, правда, положили на полку, была специальная выездная сессия Союза кинематографистов в Киеве, где выступал Сергей Аполлинарьевич Герасимов, говорили, будто фильм получился серым, будто он не отражает нашей действительности, а о нашей жизни надо по другому, и потому они его и похерили на много лет. Кира хорошая, она мне очень понравилась и по-человечески и как мастер. Но больше мне с ней работать не довелось, хотя у нее и Алла Демидова снималась, а позже Муратова открыла для себя Ренату Литвинову и много с ней работала.

- Вы приехали из саратовского театра в Москву, но пытались одно время играть в Ленинграде, но почему-то не прижились там - Петербург вы почему-то не любили, хотя там учились.

- Не мой климат.

- Климат в прямом смысле слова? Или вот, вспоминая в своих мемуарах о совместном спектакле с Алисой Фрейндлих, пишете, что атмосфера в самом театре не нравится?

- Раз уж я переехал в среднюю полосу России, здесь и надо было оставаться. А Саратов… это были самые счастливые 15 лет жизни, все самые яркие мои роли. Труппа могла бы дать фору любому московскому театру. А какой у нас был режиссер, Николай Автономович Бондарев! Он приехал из Владивостока, благодаря ему я и наигрался там… Играл у него Карандышева в «Бесприданнице», партнершей моей была легендарная Ливия Васильевна Шутова, даже сегодня скажешь в Саратове – «Шутова», и все сразу – «да-а-а-а…»

- То есть саратовский Бондарев для вас оказался важнее всех московских режиссеров?

- В то время… А здесь – да один Равенских чего стоил! Правда, я у него только в одном спектакле в итоге сыграл. Он странный человек был, мимо тебя в театре никогда не пройдет, всегда постоит, поговорит, чего не скажешь о нынешних: «здрасьте – здрасьте», и весь разговор.

- А странный почему?

- Чертей гонял. Стряхивал с себя чертиков все время (щелкает пальцами по пиджаку, словно пылинку отряхивает. – Ред.).

- Ваш Фирс в «Вишневом саде» Малого театра прекрасен, но вообще-то во всем чувствуется, что Ильинский поставил спектакль 30 с лишним лет назад.

- Сколько актеров за это время сменилось, я там уже пятый Фирс! «Вишневый сад» начинает умирать. Его надо репетировать, но это невозможно, кто будет репетировать?

- На афише пишут, что в спектакле заняты два суфлера. Они по-прежнему остались в театре?

- Да, но их не слышно. На главной сцене – никак не могу привыкнуть к ней после ремонта, - была даже суфлерская будочка. Раньше суфлеры были другими, если артист что забывает, они уже наготове, они заранее знают – сейчас тебе надо будет «кинуть».

- Разве суфлеры еще нужны? В новых театрах их вроде бы нет.

- Ну, у нас по старинке, есть штатное расписание…

- И вам они когда-нибудь пригождались?

- Иногда.

- Вы читали на радио и со сцены советскую классику, написанную, в частности, группой талантливых литераторов при участии Анатолия Аграновского и подписанную именем Брежнева – «Малую землю», «Возрождение», «Целину». А вас как для этого задания выбрали?

- Я много работал тогда на радио, в какой-то момент позвали записать брежневскую трилогию. Я даже выходил с ее текстом на сцену Кремлевского дворца съездов. Там был какое-то сборище, Брежнев сидел в ложе с Демичевым, тот как раз был министром культуры. Весь концерт шел под фонограмму, на репетиции тоже все под нее проходило, чтобы что-нибудь не случилось. в том числе и мое выступление.

- Что же репетировать в чтении с листа, да еще под фонограмму?

- Надо было подготовиться, чтобы попасть в нее, хотя публика все равно не видела, что я делаю. И вот на репетиции я спрашиваю министра – «Петр Нилович, можно, я буду стоять с листами бумаги, как будто не от себя говорю, а читаю чужой текст?». Разрешили.

- Удивительная вещь – вы были главным Лениным эпохи, звания народного артиста СССР так и не получили.

- Почему главным? И Кирилл Лавров играл, он даже получил Ленинскую премию за спектакль Товстоногова в БДТ, он и в кино его пару раз сыграл, в том числе в «Двадцатом декабря», посвященном созданию органов ВЧК. И Михаил Александрович Ульянов тоже…

- Но у вас все-таки 18 ленинских ролей.

- Включая эпизоды.

- А вам так и не дали народного артиста СССР?

- Это была загадка. В 1974-м Равенских приходил к Фурцевой, было как раз 150-летие театра, выдвигали на народных Смоктуновского, Доронина и то ли Быстрицкую, то ли Нифонтову, то ли их обеих. И Равенских ей рассказывает – а на народного артиста РСФСР выдвигаем Каюрова (я после саратовского театра все еще был заслуженный артист), артист он хороший, вот в партию собирается вступать. «Как?! – сказала Фурцева, - он еще не в партии?». И, зная, что я играю Ленина, вычеркнула мою фамилию.

- В партию потом вступили?

- Вступил.

- А народного так и не дали.

- Как-то застряло, и все, Да и не важно.

- Вы учились в студии у Василия Меркурьева и Ирины Мейерхольд. Вы знали в тот момент о судьбе ее отца, Всеволода Эмильевича?

- Когда я учился у Василия Васильевича и Ирины Всеволодовны, мне было 23 года, я служил на «Авроре». Мы ее ремонтировали, скребли ржавчину, ходили в ржавых таких робах, она тогда притонула. За мной числилось баковое орудие, мы следили за ним впятером.

- Да корабль стоял на Васильевском острове, у берега, против Горного института. А по прямой вдали был дворец культуры имени Кирова, где и работала театральная студия. Замполиты – был у нас капитан-лейтенант Бабурин – тогда действительно были нужны. Капитан-лейтенант водил нас туда на лекции в народный университет культуры, в какой-то момент мне разрешили два раза в неделю заниматься в студии, и я туда бегал. Но о судьбе Мейерхольда я тогда не знал.

- И не спрашивали? Или это была фигура умолчания?

- Нет, об этом не говорили и все старались не вникать. Потом уже все узнали.

Когда она показывала мизансцены, она прекрасно это делала, но что-то в этом не соответствовало тогдашнему театру, пластичность была другой,

- Мне кажется, это чувствуется и в вас, другой дух пластики, наследие мейерхольдовской биомеханики.

- Наверное, и мы это впитали невольно.

- Вы играли в «Шестом июля» умного, думающего Ленина, который хочет лучшего  - а со временем выяснилось много всего разного о его характере и деталях его деятельности, да и ненависть его к церкви никогда не скрывалась, хотя в мемуарах вы с уважением пишите о религии. Что-то поменялось в вашем отношении к герою?

- Если говорить о созданном мною образе – и всех этих вещах, о которых я читал или слышал хотя бы краем уха, я их в себя не впускал, для меня он такой, и все. Я еще когда к первой роли готовился, много смотрел Ленина в хронике. Я его и полюбил таким – живым, каким он у меня на экране предстал. Теплое человеческое отношение к нему я и культивировал, держал в себе и не впускал зло, которое, наверное – и даже наверняка – было присуще этому человеку, несмотря на все его добрые дела. Но я решил: я занимаюсь творчеством, у меня он вот такой, а если бы мне сказали – покажи и эту его сторону, я бы ответил – нет, ни за что, это не мое.

- Но у Карасика же было желание – как и у многих героев оттепели – иначе взглянуть на прошлое, увидеть в истории другое, отличное от официоза? Он и от вас этого в итоге добивался?

- Конечно, и не зря авторы той статьи в «Огоньке» пеняли ему, что эсеры такие хорошие, умные, добрые, но как же это можно, Дзержинского арестовали, но зритель так и не увидели, как его освободили? Но что же их, с ножиком за пазухой изображать? Они были искренние, у них была своя вера, а у большевиков своя, произошло столкновение, случилось шестое июля.

В 80-е спектакль «Брестский мир» поставили в театре Вахтангова, его пришел смотреть Горбачев; Ульянов-Ленин, умоляя о чем-то, становился на колени перед Троцким. Говорят, Горбачев, посмотрев, сказал – на колени-то перед Троцким все-таки становиться не надо...