Слуховые аппараты революции
Историк Владислав Аксенов написал большую книгу о слухах, образах и эмоциях в годы первой мировой войны и революции. Не только экономика и политика определяют ход больших событий.
В названии книги слово «Слухи» стоит на первом месте, и это неслучайно: политика политикой, а революция настаивалась и на слухах. Автор предлагает прочитать семь разделов, посвященных вроде бы смежным феноменам, но в итоге так или иначе связанных со слухами. По структуре каждый из них выполняет роль привычной главы, но по сути это небольшие монографии. Начинает Владислав Аксенов с «Идеи», где анализирует патриотический угар 1914 год и его вмешательство в развитие революционной ситуации – для немедленного успеха той, кажется, просто помешал подъем патриотизма. В разделе «Действо» рассматривается мобилизация и отношение к ней разных слоев населения, включая женщин: студентов и даже детей; в «Слове» - как война воспринималась в деревне, и здесь уже появляются слухи как сказочная мифология. Героем «Текста» становится городское население и общественное сознание, здесь антинемецкие настроения постепенно вытеснялись слухами о предательстве в верхах и даже «спиритическом министерстве», неудивительно: что здесь недалеко и до психических расстройств – отдельный сюжет книги. Раздел «Образ» посвящен визуализации военной реальности в Первую мировую – от лубка до почтовых открыток, от живописи до журнальных карикатур; искусство как источник – важный раздел современной науки, проблемы «визуальной истории» нашему современнику знакомы непонаслышке.
Раздел «Символ» погружается в предреволюционную атмосферу, когда все главные атрибуты власти: православие, самодержавие и народность, подвергаются критическому переосмыслению и даже осмеянию, признаками этого оказывается и расцерковление прихожан, и крах стратегии демократической фотопрезентации. Завершается повествование «Эмоциями» - вот где слухи выступают главным двигателем прогресса, мотором и движущей силой революции, причем мотор здесь не только метафора, но и овеществленный символ – слухи о революционном: символизирующем насилие «черном авто» предвосхитили разговоры о фургонах с надписью «Хлеб», в которых в 30-е по утрам возили арестованных. Барон Николай Врангель в воспоминаниях даже называл начавшуюся в феврале 1917-го революцию «автореволюцией», а Зинаида Гиппиус отмечала, что в те дни с улиц исчезли извозчики, их место заняли «только гудящие автомобили». В связи с их восприятием многими горожанами Аксенов употребляет слово «автокинетофобия», термин обозначает страх по отношению к автомобилю как самодвижущемуся средству.
Автор – сотрудник Института российской истории РАН, специалист по дореволюционным годам, кандидатскую писал по повседневной жизни Москвы и Петрограда в 1917 году. Книга выглядит итогом многолетней работы, количество источников поражает воображение. Аксенов использует разные подходы, в том числе, например, эмоциологический, исследующий так называемые эмоциональные репрессии. Особое доверие он испытывает к синергетике, понимающей развитие как смену длительных периодов стабильности короткими периодами хаоса: синергетика “помогает обнаружить закономерности случайного, объяснить те или иные парадоксы революции как частного (например, почему “голодные» обыватели, ворвавшись в булочные, уничтожали хлеб, разбрасывая его по полу, или почему революция началась не 9 января или 14 февраля — в дни, когда ожидались рабочие беспорядки, — а в ничем не примечательный день женщины-работницы”). Не все историки готовы разделить такой подход, но он заслуженно вызывает интерес, тем более что рассказ ведется с привлечением необычано широкого материала. Исследователь касается тонких с точки зрения нынешних мифотворцев русского прошлого материй – например, когда пишет о восприятии крестьянами войны и предлагает рассматривать всю палитру оценок, от неприятия до коллаборационистских настроений. Анализируя дневниковую запись крестьянина Вологодской губернии А. Замараева от 14 июля 1914 года (были и такие у нас крестьяне, что вели дневники не скучнее дворянских), Аксенов отмечает, «что в подчинении закону о мобилизации обнаруживается не патриотизм, а фатализм, присущий крестьянской ментальности». Он рассматривает и столь трепетную тему как сестры милосердия – сквозь призму слухов и сплетен те выглядели порой не только героически, как их пыталась представить позитивная пропаганда, использовавшая их образ, как и образ «рядового воина» в качестве примера выходца из народа. И если воину газеты приписывали постоянную готовность умереть за родину, царя и отечество, то письма и дневники уже тогда противостояли официальным СМИ и были полны свидетельств о страхе смерти и желании выжить, а готовность воевать приписывалась лишь «ненормальному человеку». С образом то ли высоконравственной, то ли легкомысленной сестры милосердия дело обстоит гораздо сложнее, здесь важно выделять позиции противников эмансипации и тыловых сплетников, которым что только не мерещилось, но невозможно и замалчивать свидетельства раненых; важным в итоге оказывается не процент подлинных случаев легкомыслия на фронте, но сам факт расхождения пропаганды и реальности.
Наверняка отношение к происходящему на фронтах авторов тыловых дневников заинтересовало бы и Фрейда, и психологов. Во многих связанные с войной записи заметно, если не сказать критически, сокращаются с 1914 по 1916 год – это касается дневника и сельского священника Стефана Смирнова, и поэта Михаила Кузмина, и вдовы Льва Толстого Софьи Андреевны. Аксенов не в последнюю очередь связывает это исчезновение войны со страниц частных дневников с динамикой сюжетов журнальных карикатур и переключение общественного внимания после лета 1915 года с внешнего врага на внутреннего. При этом есть и примеры другого рода – историк и археолог В.А. Городцов просто жить не мог без информации, собственная зависимость от схем, рисунков и газетных вырезок, бесконечно вклеиваемых в дневник, вызывает раздражение у него самого: что же я трачу время? Лучше бы занимался наукой! Чем-то напоминает нынешние фейсбучные неврозы, когда без проверки ленты человек начинает чувствовать себя не в своей тарелке, только Аксенов отмечает склонность Городцова к интерпретации и систематизации поступившей в течение дня информации – все же принципиальное различие с обитателями соцсетей, те все больше напоминают пассивных телезрителей.
А вот кого напоминал маленький человек в начале Гражданской войны, решать читателю: о массовом тихом умопомешательстве тогда много писалось, бедствия явно снижали способности восприятия, люди концентрировались исключительно на актуальном.
Параллелей с нашим не вполне здоровой современностью много и в финале книги, посвященной смерти царя как «концу истории» и эсхатологическому восприятию времени в условиях предчувствия Гражданской войны. И если крестьяне воспринимали «последние времена» как предрешенный природный цикл, то интеллигенция куда депрессивнее связывала «эсхатологию со своим социальным существованием». Почувствуйте разницу с нашими днями, если, конечно, ее найдете.
Владислав Аксенова. Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) — Москва : Новое литературное обозрение, 2020. — 992 с., ил.
Это расширенная версия статьи в Ъ.
