На последнем дыхании
Двадцать лет спустя после публикации во Франции на русский язык переведены воспоминания художника Бальтюса. Жаль, что издание отличается от французского оригинала.
Мемуары мемуарам рознь. Одни полны деталей, которых стоило бы избежать, другие бедны на подробности, все больше рассуждений да поэзии. На такой шкале литературно-исторических текстов воспоминания Бальтюса (1908-2001) вроде бы тяготеют к бессобытийным, но условность схемы понимаешь быстро: слишком много культурной памяти кроется в простом на первый взгляд абзаце, как и в картинах Бальтюса просвещенный зритель готов увидеть молекулы всей мировой истории живописи.
Кому-то Бальтюс кажется художником-скандалистом, чьи эротические фантазии, связанные с девочками-подростками, вряд ли бы восприняли толерантно в современном мире. Не зря выставку сделанных им в последние годы жизни поляроидных фотографий недавно запретили в немецком Эссене в рамках «новой морали», а вот в родном для автора Париже показали как ни в чем не бывало (на самом деле постаревший художник лишь благодаря снимкам мог работать над светотенью).
Но любят Бальтюса не за скандалы, а за медитативность его картин, атмосферу обыденную и магическую одновременно. Сам по себе комплимент, как и близость краткому курсу мировой живописи, звучит сомнительно, если бы не результат. Умение запечатлеть скрытую напряженность вещей восхищало таких разных авторов как Райнер Мария Рильке и Поль Элюар, посвящавших ему стихи, и писавших о нем статьи Антонена Арто и Пьера Клоссовски – он видел в художнике продолжателя искусства Ренессанса, прежде всего Кватроченто. Да, Рильке был сердечным другом его матери, Клоссовский родной брат (подлинное имя Бальтюса -Бальтазар Клоссовски де Рола), а для Арто, как позже для Камю, Бальтюс оформлял спектакли. Но биографию делали и другие: в домашнем салоне он общался с Полем Валери и Клаусом Манном, ему позировали Дерен и Миро, а по Италии он путешествовал с Андре Жидом. Пикассо покупал его работы, чтобы позже завещать их Лувру — нетрудно догадаться, чего стоил скупому испанцу этот жест.
Каким богатым мог быть именной и географический указатель мемуаров, понятно по косвенным признакам. Книга поддержана французской издательской программой «Пушкин», ведь Бальтюс родился в Париже, на обложке издательство печатает состав своей швейцарской серии, что тоже логично: художник умер в поместье Россиньер неподалеку от Лозанны, где прожил последнюю четверть века. Если учесть, что отец Бальтюса из польских дворян, мать – еврейка, а среди дальних родственников наблюдается Байрон, разговоры о космополитизме авангарда выглядят не пустым звуком. Конечно, и русский читатель легко найдет родное в биографии Бальтюса – начиная с истории российских железнодорожных облигаций, массово закупленных отцом художника в 1914 году, что привело семью к финансовому краху, и заканчивая параллелями с сюжетами Владимира Набокова – о них сегодня не пишет только ленивый, и это, как и восхищение Льюисом Кэрроллом, скорее подозрительно, чем радостно.
"Тереза". Музей Метрополитен.
Впрочем, тексты Бальтюса далеки от порока – с годами он лишился былого бунтарского духа и свирепости молодости, возраст позволил говорить ему негромко и вспоминать избирательно. Важными теперь оказываются размышления о лучшем друге Джакометти, христианской вере и сожаления о пустоте современного человека – во многом ожидаемый набор для человека, считающего высшей добродетелью умение молчать, пребывать в тишине. В отношениях ему важнее то, что объединяет, а не разъединяет, о Мальро Бальтюс пишет из перспективы их общих взглядов на возможности искусства, а не религиозных различий, о Кокто – что его работы сгубила легкость, от которой так далек сам мемуарист, признающийся, что у него средневековый нрав. Иные имена нуждаются в комментариях, например, прозаик и поэт Пьер Жан Жув - последователь Фрейда, он многое определил в мышлении и творческой манере Бальтюса. Тот часто пишет об отце. Искусствовед и театральный художник, Эрих Клоссовски сотрудничал с Максом Рейнхардтом - и остается во многом недооцененной фигурой, оказавшейся в тени знаменитых сыновей. В 30-е его работы изымали из немецких музеев в рамках очищения от «дегенеративного искусства». При этом во Франции, чьим гражданином он стал, его подозревали в работе на немецкую разведку. Масла в огонь подливало, видимо, и решение отца после начала войны больше не говорить по-немецки – что для него было, пусть и пафосно выглядящим, но искренним решением, соседям могло казаться попыткой замаскировать шпионские цели.
Русский издатель снабдил книгу лишь собственным предисловием, больше похожим на биографическую справку из Википедии – жесткий, если не сказать откровенно халтурный, ход по отношению к художнику, который противился появлению страницы с биографией в своих каталогах и призывал смотреть на собственные работы как на творчество неизвестного автора. Хотя в оригинальной публикации издательства Le Rocher (оно базируется в Монако и Париже, так что может быть названо французским) есть целых три предуведомления – одно объясняет, как была сделана книга (искусствовед и биограф Паскаля, Рембо и Дюрас, Ален Вирконделе два года записывал за Бальтюсом, а затем собрал книгу уже после егосмерти), а два коротких и ярких эссе создают контекст для понимания художественного наследия. Вероятно, гранта программы "Пушкин" хватило бы на перевод и этих текстов.
Русское издание борется за чистоту перевода, что иногда выглядит комично. Так, устоявшиеся имена и названия даются в новых версиях – великий искусствовед Вильгельм Уде, организовавший первую выставку Бальтюса, стал Вильхельмом, улица Фюрстенберг в Париже – рю де Фюрстенберг. Может, фонетически новые версии звучат точнее, но культура во многом держится на традиции, даже если иногда кажется, что она заблуждается.
Бальтюс. Воспоминания. Составитель Ален Вирконделе. Пер. с франц. Алексея Воинова. М.: libra. – 2021. - 126 с. Серия libra_fr
Это версия рецензии, опубликованной Ъ.
