В Еврейском музее в Москве завершается выставка «Процесс. Франц Кафка и искусство ХХ века». Она многое бы выиграла, если б называлась «Кафка и искусство СССР». 

Кафка – наше все. И дело не только в хрестоматийном афоризме художника Вагрича Бахчаняна «Мы рождены, чтобы Кафку сделать былью», обыгрывающем знаменитую песню советской поры. Кафка – символ 60-х, когда в СССР впервые издали его сборник, и одновременно перестройки – фильм Алексея Балабанова «Замок» не стал знаменем новых времен, но шума наделал.

В этом фильме снимался Виктор Сухоруков. Сейчас проза Кафки в его исполнении звучит в записи на выставке, открытой в Еврейском музее в Москве.

Из названия выставки - «Процесс. Франц Кафка и искусство ХХ века», - понятно, что она совершенно не литературная. Хотя цитат разного рода много, один из восьми разделов назван «Превращение», как и самая знаменитая новелла писателя, а еще один – «В окрестностях замка», отсылка к роману, в центре внимания не слово, а изображение. Из множества музеев и частных собраний отобрали около сотни работ, в том числе Казимира Малевича, Бориса Свешникова, Владимира Янкилевского, Льва Рубинштейна и Дмитрия Александровича Пригова. Есть и зарубежная часть, по именам она звучит громко - Эгон Шиле, Георг Грос, Макс Бекман, Хаим Сутин, Джорджо Моранди, - на деле работ немного, они выбирались в режиме минимальных возможностей; реальность санкций сказывается теперь и на выставках.

Соединить столь разные имена – сложная задача. Цементирует ли их заглавный герой? «Актуальность произведений Франца Кафки заключается не в том, что он описывает политические системы или процессы, а в том, что в своих произведениях он выявляет природу человек, - говорит куратор Мария Гадас. - Размышление о человеческой природе — один из важных мотивов всей экспозиции, который ведет к пониманию параллелей творчества Кафки и представленных произведений».

Получилась выставка-метафора: иллюстраций к произведениям нет, хотя их даже в советские времена создавали множество, зато кафкианскую атмосферу создает все –и выбор работ, и полумрак, и тесные проходы.

Кафкианский апофеоз абсурда для многих был прямым родственником абсурда социалистического. Тонкой и точной метафорой этого родства стала ведущая в никуда «Красная дверь» Михаила Рогинского (ГТГ), ее ни открыть, ни закрыть, но ручка призывает: хотя бы дотронься!

Дверь Рогинского – единственный экспонат, который наверняка увидят все зрители. Ведь теоретически не все увидят одно и то же. Организаторы предлагают два маршрута, налево и направо из первого зала, к каждому прилагается соответствующий мини-гид. Причем не все залы, рекомендованные для посещения, в этих гидах совпадают. Лайфхак: лучше сразу идти налево, в обитую комнату обоями, где о «Превращении» рассказывают и старый радиоприемник, и «Бильярд» Леонида Зусмана (1927, собрание Стеллы и Вадима Аминовых). Выставка полна редкостей: графика Чекрыгина из Русского музея, гуаши 1970-х работы Георгия Щетинина из собрания Александра Балашова, милитаристская «Красная армия» Константина Чеботарева из казанского ГМИИ Республики Татарастан. Выставка самого Чеботарева открыта сейчас в московской Галеев-галерее, откуда для «Кафки» взяли немало раритетов, в частности, «Страх» Виктора Замирайло и«Нищие дети» из серии «Психиатрическая больница» Василия Ушакова.

В итоге получилось развернутое визуальное размышление – не всегда прямо о Кафке, но всегда об одиночестве, абсурде и кошмаре, и в основном все же на советском материале, так и хочется переназвать проект «Кафка и искусство СССР». Хотя посыл раздела «Контора», где стены обклеены черно-белыми канцелярскими папками «Дело», современны как никогда: Кабаков, Пивоваров и другие напоминают о кошмаре офисной жизни, где личность исчезает без следа. Есть еще видео и живой театр – актеры мастерской Брусникина в начале каждого часа лаконично борются с мифами о Кафке, есть большой стеклянный куб в зале «Одиночество героя». Соседство работ осмысленно, переклички ясны - например, в одно из залов два больших полукруга скрывают раздел «Архитектура сна» с работами классиков бумажной архитектуры Александра Бродского и Ильи Уткина, по внешней стене – эскизы Бориса Иофана к проекту Дворца Советов.. Беда нешуточная: в залах тесно, в воскресенье просто порой не пробиться, да еще экскурсии… Не случайно у «Кафки» - редкое дело – не назван ни художник, ни архитектор выставки. Еврейский музей с самого начала бы спланирован несколько странно с точки зрения выставок, отведенное им пространство ставит такие проблемы перед кураторами, что хочется их пожалеть, едва узнаёшь об очередном вернисаже. Сейчас в музее сразу три выставки – помимо изящно задуманного, да клаустрофобно сделанного Кафки, еще и втиснутые в узкий проход фотографии Льва Бородулина, и неожиданно расползшийся на два пространства «Энди Уорхол и русское искусство».

Как ни странно, они оказываются более политическими, чем выставка о Кафке; тот недолго оставался официальным героем оттепели. Еще в конце 50-х Маркес, приехавший в Москву как журналист, писал, что Кафку не печатают, поскольку его считают «апостолом пагубной метафизики. Однако, думаю, он смог бы стать лучшим биографом Сталина» - и не только потому, что очередь из желающих увидеть его тело в мавзолее растягивается на два километра. В итоге книгу издали тиражем 10 000 экземпляров, что в те времена было издевкой, тогда мыслили стотысячными тиражами, да и то половину отправили в соцстрана. А после того, как в ЦК КПСС решили, что пражская весна 1968 года начались с конференции филологов и издателей о творчестве Кафки, писателя сочли духовным отцом пражской весны, как критик капиталистического отчуждения он еще проходил в истории литературы, но тот же роман «Замок», не раз переведенный, не могли издать десятилетиями.

Сегодня многие из этих переводов нуждаются в обновлении, время меняет язык, проще становится работать с реалиями, запрещенными в Советском Союзе, например, религиозными; традиция агады оставалась для многих пустым звуком. Как заметил филолог Сергей Ромашко, «переводчики тоже достаточно плохо понимали, что они переводят – это их беда, а не вина. Люди оказались вышвырнутыми из культурного процесса ХХ века, а все, что хоть как-то на что-то намекало, было заспецхранено». Поэтому нынешние переводчики пересматривают словарь русского Кафки, например, миниатюру «Перед законом» сейчас обоснованно предлагают переводить «Перед судом», с этим связан.

Кафка актуален, таким он воспринимался и нашими нон-конформистами, актуальным он остается до сих пор – в Еврейском музее показывают две работы современных авторов, Ани Жёлудь и Семена Агроскина, в эти дни выставка «В гостях у Кафки» Алексея Сергеева идет в московской галерее «Это не здесь».

Современный контекст желающим придется добирать вне стен ««Процесса. Франц Кафка и искусство ХХ века». Достаточно включить телевизор или радиоприемник, репортаж необязательно должен быть с выставки и даже на русском, толмач не потребуется, перевод улучшать не придется.

Это расширенная версия статьи, опубликованной в Ъ.

Фото: ИД Коммерсант.