Два крестьянина и один цвет

В Третьяковской галерее открылась выставка «Адепты красного. Малявин&Архипов”. Она посвящена известным в начале ХХ века авторам, которых помнят в основном по изображениям крестьянок в красных платьях, хотя любить их стоит не за это. Рассказывает Алексей Мокроусов.

Когда на выставке сходятся два художника, сразу возникает три проблемы. Как разместить, чтобы никого не обидеть, куда поставить акцент, чтобы выглядело цельно, и каких выбрать современников, чтобы разобраться с контекстом.

Филипп Малявин (1869 - 1940) и Абрам Архипов (1862 – 1930) могут быть довольны своими первыми персональным выставками в Третьяковской галерее: в Инженерном корпусе обоих показали от души, представительно и с редкостями - работами из частных собраний и музеев, чьи коллекции нечасто гостят в Москве. Каждому дали по залу, а все хиты с обилием красного свели в одном, центральном, издалека и не понять, кто что рисовал. Любовь к красному, конечно, их объединяет, как и биографии – оба из крестьян, оба связаны с рязанским краем, Архипов там родился, Малявин построил мастерскую, - обоих привечал дягилевский «Мир искусства». А что до контекста, его на наших выставках давно не любят, так что и тут обошлось.

Когда Малявин получил в 1900-м года за картину «Смех» золотую медаль Всемирной выставки в Париже, скандал в России был нешуточный. Все ждали наград передвижникам или хотя бы Рериху, а тут бывший афонский послушник! За два года до этого в Петербурге Академия художеств «Смех» отвергла, и только борьба Репина за ученика спасла того от позора.

Жизнь Архипова была спокойнее.  Его считали «технарем», мастеровитым, но без звезд с неба. Поэтичные пейзажи его не особенно ценили, на художественные вторжения в политику внимания не обращали – хотя этюды для картины «По этапам» хороши; сама картина утеряна, как и ценимое Нестеровым полотно «После погрома». Если бы не цикл изображений баб в красном – порой они сливаются с малявинскими до степени неразличения авторства, - на нынешней выставке ему бы вряд ли быть. По большому счету, кроме крестьянских корней, рязанщины и страсти к красному и белозубым улыбкам, белозубым настолько, что хочется назвать текст «Красное и белое», много ли общего у двух художников? «Мирискусники» считали, немногое, и хотя выставляли обоих, предпочитали Малявина. К нему тянулись и политики, для которых слава не тускнеет с годами. В 1902-м приглашение на Венецианское биеннале ему посылал сам президент выставки - с обещанием показать «Смех» в самых выгодных условиях: «Возможно, вы не знаете, сколь значима наша международная биеннале изящных искусств. Окружающие красоты Венеции, удачное расположение нашего дворца, гармоничное оформление его интерьеров, жесткий отбор произведений, - все это придает нашему мероприятию неповторимую привлекательность... Особым удовольствием было бы получить от вас полотно «Смех», которым мы смогли насладиться на Всемирной выставке в Париже. С нашей стороны обязуемся предоставить для этой работы самое почетное место, которого она достойна».

«Смех» тогда купил местный музей Ca Pesaro, в Лаврушинском его место главного блокбастера занимает «Вихрь» 1906 года из собрания самой Третьяковки. Но европейские критики быстро посуровели – одни обвиняли Малявина во вторичности, другие, как художник-метафизик Карло Карра в 20-е, писали о ложности псевдорусского стиля, которое и в начале века было скорее недоумением, самоповторения же в 20-30-е годы смотрелось уже чудовищным анахронизмом. Это не мешало финансовым успехам Малявина в эмиграции, хоть он отказывался от заманчивых предложений рисовать других веселых крестьянок, чешских или провансальских. Просторное парижское ателье было полно именитых гостей, в феврале 1933-го парижская пресса извещала, что в Белграде король Александр посетил выставку Малявина; в королевской коллекции были его работы.

Но есть другой Малявин – Малявин портретов, то брутальных, то светских, то поверхностных, то впечатляющих. Портрет чешского премьер-министра Карела Крамаржа (1929) с телефонной трубкой – парадное высказывание, готовая обложка цветного еженедельника, лучшее доказательство тезиса Александра Бенуа – Малявин геркулес в живописи, даже репинские портреты робки против «Баб», но его блестящий фейерверк отдает легкомыслием. К счастью, есть у Малявина и портреты интереснее, даже если светскость в них не вяжется с профессией изображенных. Одни посвящены коллегам-художникам – те не похожи на людей искусства. Великий график Остроумова-Лебедева какая-то курсистка, в ней не увидеть будущего мыслителя Петербурга. Молодой Грабарь скорее успешный финансист, ученый сухарь, а не вдохновенный артист. Лишь «Портрет А.С. Боткиной в детстве» - конечно же, в красном, - провидчески заглядывает в будущее: очаровательная кокетка станет актрисой и педагогом, женой режиссера Льва Кулешова. Есть поразительный «черный» портрет скульптора Беклемишева, вытащившего Малявина с Афона в Петербург, – и салонный портрет балерины Александры Балашовой ( тут, кстати, занятная история с подписью к картине: указано, что балерина связана с дягилевским «Русским балетом», но, кажется, она всего лишь однажды заменяла заболевшую коллегу, но вообще-то следа в истории труппы не оставила; вот что значит лейбл!).

В портрете замечательно все, кроме лица – что для портрета звучит убийственной характеристикой, тем более что у Балашовой, судя по фотографиям, драматичная мимика, скорее актрисы, чем балерины. Малявин же рисует куклу, холодную и безжизненную. Может, им двигало желание удовлетворить заказчика, польстить модели, но это какое-то унылое удовлетворение, неискренняя лесть.

Архипов, оставшись дома и об эмиграции не помышляя, но тоже не совершал рывков. Он выживал, идеологически, и финансово. Когда в начале 20-х пытались возродить «Мир искусства». Петров-Водкин веселился новым созвучиям «Нестеров- Шагал, Кандинский – Архипов». Он вступил в Ассоциацию художников революционной России, эпоху великого перелома встречал полотнами счастливых улыбчивых девушек, обдуваемых не столько ветром истории, сколько будущих фильмов-сказок о лубочной Руси. Правда, незадолго до смерти он из АХХРа все-таки вышел – тяжело болел в то время, видимо, решил перед смертью не брать грех на душу.

Малявина же в грехах подозревали другие – в 1940-м его арестовали в Бельгии по обвинению в шпионаже, потом отпустили, но домой, в Ниццу, он добирался долго, заболел, умер в больнице, и в этом смысле стал жертвой истории – той самой, которую так успешно не замечал в своих картинах.

Это расширенная версия статьи, опубликованной в Ъ.