Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская

Перед читателем – последний роман великого и ужасного маркиза де Сада. Его издание – несомненно благое дело с культурологической точки зрения. Ведь читать роман, в котором каждый абзац насыщен такими, например, вычурными фразами как «И пылкий влюбленный, нежно сжимая пальчики возлюбленной, в залог вечной верности запечатлел на прекрасной руке принцессы долгий страстный поцелуй», очень тяжелое испытание. А вот как некий итог бурной биографии маркиза Донасьена Альфонса Франсуа де Сада, роман вполне сгодится, лишний раз подтверждая довольно распространенное мнение, что маркиз, при всех своих претензиях на ниспровержение «нравственных устоев», был по большому счету писателем средней руки, если не сказать – графоманом. Некоторые исследователи разделяют точку зрения, согласно которой отвергавший все условности маркиз де Сад выступал прежде, до своих «общественно приемлемых» и принесших автору немалые гонорары произведений, в роли порнографа потому, что таким образом прокладывал себе путь в литературе. Выражаясь современным языком – занимался самопиаром. Тут маркиз сыграл в рискованную игру и почти тридцать лет из своих семидесяти четырех провел в тюрьмах. И заканчивал литературную стезю в сумасшедшем доме. Именно в Шарантоне, в лечебнице для душевнобольных, де Сад написал три своих последних романа – «Маркиза да Ганж», «Тайная история Изабеллы Баварской» и «Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская».

В «Аделаиде…» маркиз был верен своему литературному приему – ему надо было донести до читателя идеи, а то, что в XI  веке не могли приглашать на чашечку кофе, ездить в каретах и тому подобное, его не волновало. Как не волновало, что в его романе герои не разговаривают, а вещают, что антураж рыцарской Европы раскрывается перед читателем как нечто, происходящее на маскараде. И посему относиться к происходящему в романе, где действуют не люди, а плоские манекены, можно только как пространству, на котором де Сад попытался подтвердить свою репутацию литератора. Маркиз верил в свою посмертную славу. Он мог бы быть доволен – он остался в истории, литературы – в том числе. Но его вклад парадоксальным образом не литературен, а идеологичен. В самом деле – в афоризмах де Сада, щедро включенных в его романы, в «Аделаиду Брауншвейгскую» - в частности, живет не литература, а идеология. Например, в таких – «История на скрижалях своих запечатлевает для потомков добродетели, изумившие мир, хотя чаще всего именно эти добродетели несут ему оковы». Неплохо сказано, хотя и витиевато…