Валентин Серов: К 150-летию со дня рождения

Колонка редактора

Больших ретроспектив Валентина Серова (1865 - 1911) в России не было уже давно. Выставка в Третьяковке, приуроченнная к 150-летию художника, войдет в историю не только благодаря масштабам – три этажа, работы из 18 российских и пяти зарубежных музеев, а также частных коллекций – но и отлично изданному каталогу. Помимо статей о творчестве Серова в контексте эпохи (автор О.Д. Атрощенко), его работе в театре (М. В. Кривенко), монументальной живописи (О.В. Морозова) и отзывах современной зарубежной критики (Н.А. Мусянкова), печатаются не публиковавшиеся прежде письма его жены к Игорю Грабарю. Здесь воспроизведены вся живопись и графика, показанная на Крымском валу, а также множество архивных фотографий и материалов, в том числе в обширной, на 35 страниц «Летописи жизни и творчества». Эти материалы помогают лучше понять Серова-человека, которого современники ценили не только за профессионализм, но и за человеческие качества, что не мешало появлению многочисленных клише - художника считали нелюдимым, чуть ли не мизантропом, что опроврегали близкие и друзья. Уже в эмиграции его любимая модель Генриетта Гиршман высказалась «по поводу угрюмости Серова: с нами он никогда не был угрюмым, даже, наоборот, часто смеялся, так как он был очень смешливым и, по сути, был человеком скорее веселым, чем мрачным. Не было в нем общительности - это верно, но любил многих».

Главное место на Крымском валу заняли портреты – хотя Серов никогда не льстил моделям, он был модным автором, в очередь к нему записывались задолго, ценили его и при дворе. Его просили написать и уже ушедшего из жизни Александра III – в 1899 году вдовствующая императрица (или сам Николай II – источники расходятся) подарила портрет офицерам датской Королевской лейб-гвардии, почетным полковником которой был Александр. Один из сержантов гвардии позировал Серову со шпагой – этот эскиз хранится в Историческом музее, а саму картину впервые привезли из Дании, главный же эскиз к ней, воспроизведенный в альбоме, - из Русского музея, прежде он принадлежал слуге Дягилева В. Зуйкову.

Писал Серов и самого Николая, его братьев и других родственников. Отношения с заказчиками складывались по-разному, те были довольны результатом, но художник и во дворце оставался самим собой, в чем-то недостаточно лояльным, «независимым и бескорыстным», как писал  Феликс Юсупов. Он, например, не любил, когда рассматривали его незаконченную работу. Однажды, вспоминает современник, императрица «Александра Федоровна сказала художнику: «По-моему, вы не так написали правую сторону лица моего супруга». Это замечание взорвало Серова, он поднялся и, передавая царице палитру и краски, предложил: «Может, вы сами исправите в.и.в.?». После чего А.Ф. [Александра Федоровна] больше не приходила на сеансы». Впрочем, их отношения не отличались взаимной теплотой после самого знаменитого портрета Николая, запечатленного в тужурке Преображенского полка, где хозяин России выглядит мягким человеком с меланхолической грустью в глазах – современники считали, что это лучший портрет императора. Он не понравился императрице, ценившей официальные и холодные изображения мужа. В 1917 году портрет разодрали штыками солдаты и матросы, но Серов, к счастью, в свое время сделал и вариант для себя, его-то Третьяковка и купила у вдовы художника.

Вскоре после инцидента с императрицей Дягилев предложил написать для выставки еще один портрет Николая II. Серов отказался: "В этом доме я больше не работаю".

Отказавшись от заказов из Зимнего дворца, художник не так уж и потерял в доходах. Даже с именитых заказчиков он по сравнению с коллегами брал немного, серовский гонорар в два, а то и в четыре раза был меньше гонорара иностранных художников в Петербурге. Начальник канцелярии императорского двора А.А. Мосолов почему-то считал это совершенно нормальным и стал пенять Серову, когда тот попытался поднять вопрос о повышении расценок за труды, хотя, например, сам оплачивал поездку в тот же Копенгаген ради эскизов к портрету Александра. Зато он мог позволить себе другое. Именно Серов обратился к Николаю II с просьбой материально поддержать журнал «Мир искусства» (рассорившись со спонсорами, Дягилев был на грани закрытия).

Император выдал необходимую сумму из личных средств, жизнь журналу продлили на три года, но в следующий раз Серов обращаться за субсидией не стал. В январе 1905 года он пережил шок после расстрела январской демонстрации в Петербурге, и вместе с Василием Поленовым отправил письмо в императорскую Академию художеств (коллеги подписать его отказались): «Мрачно отразились в сердцах наших страшные события 9 января. Некоторые из нас были свидетелями, как на улицах Петербурга войска убивали беззащитных людей, и в памяти нашей запечатлена картина этого кровавого ужаса.
Мы, художники, глубоко скорбим, что лицо, имеющее высшее руководительство над этими войсками, пролившими братскую кровь, в то же время состоит во главе Академии художеств, назначение которой - вносить в жизнь идеи гуманности и высших идеалов".

Ответа на этот выпад в адрес вел. кн. Владимира Александровича, возглавлявшего Академию художеств и одновременно командовавшего гвардией и войсками санкт-петербургского военного округа, не последовало, и Серов вышел из состава академии. Неудивительно, что царскую семью, как утверждает Гиршман, «он презирал: Николая считал провинциальным капитаном, сошедшим со страниц какого-нибудь рассказа А. Куприна, особенно когда тот, сосредоточившись на одном для него чрезвычайно важном деле и забыв об окружающем, вынимал свою огромную зажигалку с фитилем и начинал закуривать папиросу, щелкая кремнем».

Возможно, художник неосознанно предъявлял слишком высокие требования к политике, но его апелляция к нравственным требованиям всегда натыкалась на решительный отказ власти быть последовательно гуманной и милосердной.