Возвращение Ленина: две книги Славоя Жижека

Славой Жижек. "Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие", пер. с англ. В. Мазина, "Художественный журнал", "Прагматика культуры", М., 2003;

Славой Жижек. "13 опытов о Ленине", пер. с англ. А. Смирнова, "Ad Marginem", М., 2003

Кажется, все книги Славоя Жижека (1) состоят из самостоятельных глав, а темы в разных книгах повторяются, являя список травм: крах социализма, распад Югославии, Балканы 90-х, межнациональные и межкультурные отношения, "Восток – Запад" как вопрос взаимоотношений романо-германского культурного ареала с восточным, под которым по преимуществу понимается славянский, в обоих вариантах – православном и католико-протестантском (сам писатель, в чьем космополитизме невозможно сомневаться, представляет славянскую точку зрения, пусть и скрытую), геополитика, политкорректность, глобальный капитализм, Ленин и "11.09.2001". Большинство тем так или иначе задевают московских художников.

Аналитический инструментарий философа во многом основывается на Лакане. Последнего много переводят и печатают по-русски. Но нет уверенности в том, что он и психоанализ в целом уже вошли в русскую мыслительную манеру. Тем не менее, в том числе именно Лакану Жижека мы обязаны (философским) пониманием не только идеологии и прекрасного, но и произведения модернизма. "Объект становится произведением искусства не просто благодаря его непосредственным материальным качествам, но благодаря занимаемому им месту, (святому) Месту Пустоты Вещи". Прекрасным может стать любой объект, помещенный в статусное место, например в музей.

Введение к "Хрупкому абсолюту" (2000) утверждает тему книги: ценность христианского наследия в постмодернистскую эпоху, когда религиозность приобретает наиболее отвратительные формы, "от христианского и прочего фундаментализма через множество спиритуалистических тенденций "нью эйджа" до возникающей религиозной чувственности в пределах самой деконструкции". Столь же ценным объявляется наследие Ленина. В таком сочетании нет ничего странного. Корни христианства и Ленина – в философском реализме.

Жижек преодолевает либеральную традицию негативного отношения к "извратившему" Христа апостолу Павлу, а значит, и церкви. И параллельно этому – обыкновенное для западных левых пренебрежительное отношение к Ленину, "исказившему" Маркса, в то время как из всех Марксов наилучший – ранний.

Тема Ленина проходит через обе книги. Однако в "Опытах" (2002) Ленин становится почти центральным персонажем. Жижек пишет о несомненной актуальности основных изобретений Ленина. Первое – созидание классового сознания через инфицирование рабочего класса революционной теорией посредством левой буржуазной интеллигенции. Второе – пресловутая "партия нового типа". Интерпретируя ленинские новации с помощью Лакана и Гегеля, Жижек показывает "внешнее положение (Партии по отношению к рабочему классу, аналитика в психоаналитическом лечении) " и вмешивающегося извне Бога по отношению к верующему, а также церкви по отношению к общине верующих. Партия, церковь, психоаналитик – внешние инстанции. Но лишь они способны оформить рабочего в революционного пролетария, верующего – в члена церкви, а пациента – в него самого.

Тем самым возвращается проблема формы. Ей очень не повезло в советском марксизме. Особенно в искусстве. С формой, "формализмом", решительно и долго боролись.

"Ленин не просто "адекватно транслировал марксистскую теорию в политическую практику", – пишет Жижек, – он скорее "формализовал" Маркса посредством определения Партии как политической формы ее исторического вмешательства, точно так же, как св. Павел "формализовал" Христа, а Лакан – Фрейда". Классовая борьба – форма общества, утверждает философ. Классовая борьба и есть общество, которого самого по себе, вне классовой борьбы, не существует.

Это воззрение легко преобразуется в теорию формы в искусстве. Даже современное русское искусство унаследовало печально известный принцип социалистического реализма: "национальное по форме, социалистическое по содержанию". Он применим в пропаганде и рекламе. Но вреден искусству. Содержание сведено к посланию. Точнее, к слогану. Форма – к его носителю. А носитель может быть любым. Такой "метод" удобен с точки зрения поддержания существования постмодернистского релятивизма и номинализма, но становится непреодолимым препятствием при попытке выхода за их границы.

В этом свете решающее значение приобретает представление о Ленине как о политике истины. Не только по причине скатывания современной политики к ничтожеству – лжи, обману и интриганству, в качестве альтернативы которым нам подсовывают фундаментализм. Эстетические и художественные выводы из политики истины не менее важны. Ленинская политика истины в интерпретации Жижека нашла отклик и понимание среди тех московских художников, кто пытается покончить с постмодернистским релятивизмом и номинализмом путем обращения к разуму и истине (и красоте).

Интересно, как в свете растущего влияния философского реализма выглядит назначение произведения модернистского искусства и, следовательно, его автора – как выглядит зависимость произведения от места, на которое его поместили, и автора – от присвоенного благодаря его произведению ранга; художник в этом случае выступает исключительно как карьерист, независимо от его намерений, дарования и качества его продукта. Со взглядами подобного рода – с представлением о сознании субъекта как об абсолютно детерминированном его происхождением, воспитанием и бытом – в 30-е боролось "течение" – члены московского марксистского кружка журнала "Литературный критик", в первую очередь Михаил Лифшиц и Георг Лукач.

Значительное открытие Жижека – "предельно двойственный" и "внутренне величественный" Сталин и столь же двойственный реальный социализм, "который вопреки ужасам и неудачам был единственной политической силой, которая, по крайней мере несколько десятилетий, представляла собой угрозу глобальному порядку капитализма".

В трактовке сталинского "термидора" как неизбежной фазы революции Жижек близок не только к Георгу Лукачу, на которого он ссылается, но и к Михаилу Лифшицу, скорее всего в 30-е повлиявшему на Лукача. По крайней мере, трактовка "термидора" на базе представлений Гегеля о Французской революции – это из "течения". Довольно просто распространить эту концепцию на советское искусство после эпохи военного коммунизма. Если исключить мертворожденный социалистический реализм, занимавший небольшое пространство, хронологически в том числе, то остальное советское искусство как естественное порождение "термидорианской" фазы революции следует внимательно изучать, по-ленински извлекая из него все положительное, а не голословно отметать, как порождение сталинизма.

Сталину, "большому террору", показательным процессам посвящено много страниц в обеих книгах.

"1937 год" в трактовке автора иногда приобретает оттенок иррациональности (подобной той, что был придан геноциду европейского еврейства). В то же время писатель дает себе отчет, что репрессии были порождены не таинственными силами зла, а противоречием между интернациональной миссией Советской России как главного отряда Мировой Революции и эгоизмом "страны победившего социализма", т.е. обычного, нормального, буржуазноподобного государства, существование которого несвоевременная революционная война могла легко поставить под угрозу. Для того чтобы обширный русский революционный класс (2) не начал наступление до того, как СССР будет к этому подготовлен, и опасаясь удара в спину – по "термидорианской" бюрократии – в тылу, во время приближающейся большой войны (3), этот класс и его попутчиков уничтожили.

В заключительной главе "Опытов" Жижек приходит к выводу: "означающее "Ленин" до сих пор сохраняет свой подрывной потенциал". "Именно означающее "Ленин" формализует содержание, взятое откуда-то еще, превращая ряд обычных понятий в подрывную теоретическую конструкцию". Под пером Ленина даже либеральная концепция внутрирусского культуртрегерства и постепенства стала теорией революции для стран третьего мира. Современный Китай – доказательство тому.

Одним словом, Ленин возвращается!

Примечания:

1 "Художественный журнал" первым опубликовал Жижека на русском.
2 В своем сочинении "1937" современный русский историк-троцкист Вадим Роговин доказывает, что именно троцкисты были истинной целью "большого террора": "Ежовщина" была превентивной гражданской войной против большевиков-ленинцев, боровшихся за сохранение и упрочение завоеваний Октябрьской революции".
3 Реальность этих опасений доказало троцкистское восстание – "политическая революция" – против сталинистского руководства, в тылу сражающейся республиканской Испании. Сопутствующие репрессии по отношению к политически пассивным группам населения можно представить в качестве акций устрашения возможных скептиков