Вышел в свет роман Михаила Елизарова "Библиотекарь". Молодой писатель, заявивший о себе несколько лет назад макабрической повестью "Ногти", предлагает в своем новом произведении свой вариант спасения страны. АННА Ъ-НАРИНСКАЯ считает, что господин Елизаров несколько запоздал.
"В аэропорту его встречали товарищи Черненко, Зайков, Слюньков, Воротников, Владислав Третьяк, Олег Блохин, Ирина Роднина пишется с большой буквы, Артек, Тархун, Байкал, фруктово-ягодное мороженое по семь копеек, молоко в треугольных пакетах, жвачка бывает апельсиновой и мятной, чехословацкие ластики тоже можно есть", а трогательный девичий голос просит оленя умчать ее в волшебную оленью страну, "где сосны рвутся в небо, где быль живет и небыль".
Для главного героя романа Михаила Елизарова "Библиотекарь" почти тридцатилетнего Алексея Вязинцева эти застойные штампы оказываются плотью сильнейшего мистического переживания, символом избранничества и образом того внутреннего рая, который несет в себе каждый просветленный. И важно не то, что для Вязинцева все это образы детства. Главное, что именно эта советская серенькая и именно от этого сентиментальная повседневность оказывается единственно достойной вечности. Только эта вот бытовуха, то есть живые воспоминания о ней, может обеспечивать непрерывность нашего существования, непрерывность существования "Страны". Поэтому они должны жить в наших сердцах, постоянно возобновляясь, как не прекращаются молитвы при чтении Неусыпаемой Псалтири, которая называется так, потому что читается беспрерывно. И пока текст этой Псалтири читается, пока полнятся наши сердца любовью к "АБВГДейке", простирается над страной защитный Покров советской богородицы.
Носителем этого совкового мистического заряда в романе Михаила Елизарова оказывается корпус сочинений некоего позабытого советского писателя Дмитрия Громова. У этих произведений типичные для шестидесятых-семидесятых названия: "Пролетарская", "Дорогами труда", "Серебряный плес", "Тихие травы". Именно из-за своей глубокой посредственности эти тексты представляют собой квинтэссенцию уютной советскости и в то же время оказываются ее мощным аккумулятором. Вокруг этих "Книг" образуется сообщество, члены которого приникают к романам об ударниках труда и колхозных председателях как к мощному допингу и поклоняются им как Священному Писанию. История борьбы разных группировок (на языке громовской секты они называются библиотеками) за обладание Книгами — "читатели" побивают друг друга железными вилами и дрекольями под звуки песни "Любовь, Комсомол и Весна" — и составляет основу фабулы нового романа господина Елизарова.
До появления "Библиотекаря" харьковчанина Михаила Елизарова, проживающего сейчас по большей части в Германии, предлагалось ценить за вышедшую несколько лет назад страшилку "Ногти". Ее тогда аттестовали как соцреалистический сюр, а автора отнесли к талантливым последователям Владимира Сорокина. Сорокин действительно вспоминается при прочтении первых же страниц "Библиотекаря". Правда, скорее не по сходству, а по различию. Господину Елизарову, безусловно, далеко до сорокинской стилизаторской мощи. Его попытки воссоздать "громовскую" прозу ограничиваются "смешинками в глазах председателя" и упоминанием "хлеба в валках и зерна на токах" и заставляют читателя только грустно вздыхать, представляя себе, какой смешной и в то же время точный пастиш сочинил бы на этом месте автор "Голубого сала".
Зато Елизаров обскакал Сорокина в такой ценной по нашему времени вещи, как пафос. Там, где маститый писатель занимался идеально выверенным, но пародийным препарированием советской стилистики, молодой литератор молитвенно склоняет колени. В его умилении "АБВГДейкой" и "музыкой Пахмутовой, словами Добронравова" при всех необходимых на этом месте в приличном обществе кавычках чувствуется дефицитная нынче искренность. Вместо насмешки и кукиша в кармане — добрая улыбка, пусть и не без примеси печали, и рука на сердце.
Радоваться появлению столь редкого на рынке товара, как сказанные в простоте слова, мешают не только средняя литературная одаренность автора, но и тот очевидный факт, что предложенные им идеи уже отработаны реальностью. Канонизация любого — хоть царского, хоть советского — прошлого в путинской России представляется уже окончательно завершенной. Причем канонизированными оказываются как раз не экстремальные проявления режимов, а бытовые проявления вроде масленичных гуляний и мимозы на Восьмое марта. Нам всем предлагается уподобиться тому вполне, кстати, распространенному типу интеллигентных пожилых дам застойных лет, которые про тридцать седьмой год могут вспомнить только то, как они тогда замечательно танцевали под патефон. В принципе большинство из нас им уже уподобилось. Книга господина Елизарова этот факт в какой-то мере констатирует. И только.