«Поставленную себе задачу — написать 30000 стихотворений — он выполнил»
Место издания:
«Афиша» 13 декабря 2012Издательство НЛО начало выпуск полного собрания сочинений великого русского поэта Дмитрия Александровича Пригова. «Афиша» вспомнила главные события в его творческой биографии и поговорила о них с очевидцами.
70-е. Дебют
Пригов начал писать, когда ему было уже за тридцать — в первой половине 1970-х. Долгое время поэту приходилось довольствоваться отдельными публикациями в эмигрантских изданиях и прятать рукописи у друзей. Так, самый известный поэтический цикл Пригова «Апофеоз милицанера» был написан в 1978 году — при этом первый сборник его стихов был опубликован в России в 1990-м, когда Пригову исполнилось пятьдесят.
Борис Орлов
художник
«В 1967-м Пригов окончил Строгановку и расстался с академическим искусством. До 1972-го он работал чиновником в архитектурном управлении Москвы, а затем пришел ко мне в мастерскую. Это время я называю «периодом улицы Рогова». Для нас обоих это были годы интенсивного пластического поиска. Уже тогда для Пригова-поэта была важна изобразительная сфера. В середине 1970-х он начал создавать свои «Стихограммы», где словообразование переходило в новую пластическую форму. А с 1980 года постепенно стала появляться популярность. Началось все с публикации его стихов в американском альманахе «Каталог». С этого момента он становится предметом внимания со стороны властей. До начала перестройки его преследовали: мы жили по соседству, и Пригов прятал у меня свой архив. Расцвет его поэтического таланта, на мой взгляд, приходится на период с 1973 года, когда он начал работу над циклом «Исторические и героические песни», и до перестройки. Начиная со второй половины 1980-х его поэзия существовала в форме акций и перформансов — эти тексты нужно оценивать уже совсем по другой шкале».
70-е. Литературные квартирники
В пору застоя, когда публиковать стихи было невозможно, выходом для поэта были домашние выступления. Пригов часто выступал со своими стихами в мастерской Орлова. Одним из центров неофициального литературного движения в это время была квартира Михаила Айзенберга, где встречались поэты, писатели и критики. Во второй половине 1970-х Пригов регулярно участвовал в этих еженедельных собраниях.
Михаил Айзенберг
поэт
«Мы познакомились весной 1975 года: я пришел в их общую с Борисом Орловым мастерскую на Димино чтение. Литературные чтения там проводились регулярно, регулярным стало и мое появление. Мы постепенно подружились. Некоторые его отзывы о стихах поражали невероятной тонкостью и каким-то глубинным пониманием существа дела. Через пару лет Д.А. стал приходить на наши «четверги» и, как правило, приносил новую машинописную книжечку. После зачтения оставлял ее на память, и у меня в какой-то момент оказалось изрядное собрание таких книжечек. Но однажды я дал их почитать своим знакомым, а там как раз случился обыск. Так и пропали книжечки.
Выпить с ним не удавалось и в начале знакомства. Дима пил только пиво — и то в ограниченных количествах. Наши необузданные нравы того времени окорачивало даже само его присутствие — и то полубрезгливое недоумение, с которым он относился к пьющим людям. (Так этнограф искоса наблюдает обычаи дикарей.) Но думаю, что это еще и следствие его ранних болезней: отсутствие того излишка здоровья, которое можно легко и неразумно потратить.
Но при общем замедлении и закисании жизни — какое это было удивительное и тревожное зрелище! Словно горящий куст под мелким дождичком».
80-е. Инсталляции и объекты
Пригов стремился к универсальности художественного выражения. За рубежом его скульптуры демонстрировались с начала 1980-х, а первая персональная выставка Пригова состоялась в 1988 году в Чикаго. Провести границу между поэзией Пригова и работами Пригова-художника почти невозможно. Большая часть его инсталляций и объектов, которые можно было увидеть на выставках, представляют собой концептуальные манипуляции с текстом: газетами, календарями и даже собственными стихами.
Екатерина Деготь
арт-критик
«Пригова следует воспринимать не как писателя, который еще немного рисовал (ну как Пушкин этим баловался), а как художника, который делал художественные произведения в том числе и в слове, в перформансе. В противном случае его литературная практика покажется довольно традиционной. Сейчас происходит некая «борьба за душу» Пригова, издается канонический для России свод его сочинений, про который известно, что он не будет полным. Мне весьма интересно, какая часть его наследия там будет пропущена или отодвинута на поля и каким в итоге предстанет его образ. Пригов — один из крупнейших русских писателей и художников, и у таких фигур (Маяковский — самый яркий пример) всегда бывает интересная посмертная судьба, иногда с поразительными поворотами. Посмотрим».
80-е. «Среднерусская возвышенность»
Нечто среднее между авант-рок-группой и перформанс-проектом, «Среднерусская возвышенность» во второй половине 80-х породила вокруг себя в подпольном искусстве определенный культ. Сыграл в этом свою роль и Пригов: «Среднерусская возвышенность» давала концерты нечасто, но на них обычно можно было услышать приговский «крик кикиморы», изобретенный им принципиально новый художественный акт.
Сергей Воронцов
художник
«В одном из главных концертов «Среднерусской возвышенности» в Доме медиков участвовал Никита Алексеев. Никита играл на саксофоне, а потом уехал и, как Державин Пушкину лиру, передал саксофон Дмитрию Александровичу Пригову, который тут же отломал от сакса мундштук. Только его он себе и оставил. Но надо сказать, он в него все время неистово дудел, кричал кикиморой. Так что инструмент попал в надежные руки и губы. Крик кикиморы стал альтернативой конферансу Сережи Ануфриева, постепенно превратившись в отдельную и незаменимую часть шоу. Кикиморой роль Дмитрия Александровича не заканчивалась — у него были еще две любимые вещи: милицейская фуражка и парик, которые он постоянно натягивал на себя во время концертов. Иногда по отдельности, иногда вместе. А еще Дмитрий Александрович написал и послал, как мне кажется, самое большое количество записочек «из зала» Александру Розенбауму, который дважды выступал перед нами. Записки следующего содержания: «Саша, имейте совесть», «Саша, скоро двенадцать», «Саша, имейте в виду, нам тоже после концерта надо ехать домой».
90-е. Популярность
В 1990-е Пригов становится публичной фигурой. Он играет эпизодические роли в «Такси-блюзе» Лунгина и в «Хрусталев, машину!» Алексея Германа, часто выступает на телевидении. Впрочем, и его эстрадные выступления — часть поисков творческой стратегии.
Марк Липовецкий
филолог
«По архиву Пригова очевидно, что в 1990-х его текстовая продуктивность возрастает по крайней мере в десяток раз. И именно в это время он выходит за пределы, становясь «деятелем культуры», как он себя иронически называл. Он занимается перформансами, оперой, снимается в кино, ведет политическую колонку, много выставляется, ездит по всему миру… С конца 1990-х его очень увлекает идея «новой антропологии». Как изменится культура, когда будет снята проблема конечности человеческого существования — как он полагал (и, кажется, был прав), клонирование, создание виртуального двойника человеческого мозга практически снимут эту проблему. Короче говоря, он очень мощно и разнообразно размышляет о том, как изменяется культура, какие новые субъективности и символические языки она порождает. При этом он далеко выходит за пределы советского опыта и советских языков, становясь вровень с крупнейшими представителями современного неоавангарда».
90-е. Пригов за рубежом
Михаил Эпштейн
философ
«Мне очень запомнилось выступление Пригова в Лас-Вегасе в 1999 году. Он выступал со своими кричалками — вопил «Евгения Онегина», как кикимора, совершенно истошным голосом, от которого уши хотелось заткнуть. Знаете, есть такая классификация — поэт пути, который находится в постоянном развитии, постоянно меняется, как Лермонтов, и поэт, пребывающий все время в своем космосе, как Тютчев. Мне кажется, что Дмитрий Александрович, несмотря на то что он был очень динамичен в своих отзывах на текущие ситуации, является поэтом именно второго типа. Он пел присущим ему голосом — темы менялись, жанры менялись, а сам он не менялся. У него был жизненный проект, который он выполнил. К этому могло прибавиться еще много чего, но «приговское» все равно бы оставалось неизменным. Меня всегда удивляло, что в публичных чтениях он читал очень ограниченное количество стихотворений. Буквально десять или пятнадцать — стихи про милиционеров, «Куликовскую битву» и так далее. И это притом что он каждый день писал по пять стихотворений и, кажется, поставленную себе задачу — написать 30000 стихотворений — таки выполнил. Я этого никогда не понимал. Но, возможно, в этом состоял его концептуальный прием: повторять самого себя, тем самым затверживая мемы и как можно более глубоко вгоняя их в сознание слушателей».
2000-е. Проза
В 2000 году опубликован дебютный роман Пригова «Живите в Москве». В последующие годы выходят еще три романа: «Только моя Япония», «Ренат и дракон» и «Катя китайская».
Илья Кукулин
литературовед
«Пригов начал писать романы по нескольким причинам. Во-первых, многие поэты с возрастом испытывают потребность выразить себя в крупной прозаической форме. Во-вторых, Пригова всегда интересовал феномен моды в культуре. Роман стал модным жанром на рубеже 2000-х. До этого шли постоянные разговоры о том, что литература умерла, а в конце девяностых один за другим вышли романы Шишкина и Улицкой, «Generation П» Пелевина и «Голубое сало» Сорокина. Роман стал престижен, как в советское время. Кроме того, для Пригова романы были своеобразным продолжением стихов: это связано с его программой экспансии в разные жанры. Роман хорошо вписался в эту парадигму. Последняя причина — это более глубокая вещь, которую Пригов аналитически понимал и чувствовал интуитивно. Это незавершенная программа русского модерна в культуре: Пригов развивал модернистскую проблематику в постмодернизме. К сожалению, романы Пригова не оценены в должной мере. Особенно «Ренат и дракон» и «Катя китайская». «Только моя Япония» и «Живите в Москве» проще для читателя. Это более хулиганские романы, и потому публика приняла их теплее».
2000-е. Перформансы Prigov Family Group
В 2002 году сын художника Андрей и его жена Наталья Мали пригласили Пригова работать совместно. Так была создана группа «ПМП» (Пригов–Мали–Пригов), или Prigov Family Group — еще один важный эпизод экспансии поэта в пространство современного искусства.
Наталья Мали
художник
«Наше творческое знакомство началось с того, что я хотела снять видеотриптих «Потаенная слеза» (туда входили фильмы «Дитя и смерть», «Набоков» и «Последний поцелуй»). Из-за частых разъездов Пригова фильмы снимали частями у нас дома, на протяжении двух лет. Пригов быстро адаптировался к образу, обожал камеру и любил дурачиться. Он дополнял мои идеи своими, и мы всему учились друг у друга. Это всегда было очень интенсивно. Затем мы решили отснять фотопроект «Семья навсегда». Над ним мы тоже работали несколько лет, и постепенно у нас образовался архив из совместных работ. В 2004 году нам предложили сделать персональную выставку в московском ГЦСИ с некоторыми нашими перформансами, показанными на мониторах, фотосерией «Семья навсегда» и живым перформансом «Я третий». В последние годы Пригов много работал с черным цветом, с образом смерти, с теологической символикой. Он обожал дадаизм и восхищался Малевичем. Вообще, его интересовали все гении. Даже тоталитарные лидеры и серийные убийцы».
2007. Смерть
В последний год жизни Пригов планировал совместную акцию с группой «Война». 16 июля 2007 года он скончался от последствий инфаркта — замысел «Войны» о символическом вознесении Пригова не был реализован.
Лев Рубинштейн
поэт
«Последняя наша встреча случилась накануне того дня, когда он попал в больницу. Попал уже в последний раз. Я помню, что мы посидели с ним в каком-то кафе, выпили пива. Помню, как он рассказывал, что в Москве появилась группа молодых симпатичных людей, делающих совсем новое искусство. И что эти молодые люди затеяли акцию с его участием. То есть собрались поместить его, Дмитрия Алексаныча, в шкаф и поднять его вместе со шкафом на самую верхотуру главного здания МГУ. Не на лифте, нет. По лестнице. И что эта акция намечена прямо буквально на днях. Он обещал позвать меня в качестве зрителя».
На следующий день я узнал, что Д.А. в больнице и что шансов совсем мало. То есть их нет. Я спросил у докторицы, которая случайно оказалась моей знакомой: «Что, плохо?» «Плохо», — сказала она. «Ну насколько плохо?» — спросил я. «Настолько», — совсем коротко и совсем понятно ответила она. «А сколько еще?» — столь же коротко спросил я. «Дня полтора-два», — ответила она. «Ха, вы его не знаете!» — подумал, но не сказал я.
Когда-то он мне объяснил главную причину его многописания и неумения остановиться передохнуть. «Дело в том, — сказал он, — что я не могу избавиться от ощущения, будто я еду на велосипеде по краю пропасти. Если я перестану крутить педали, то я свалюсь в пропасть».
Он не умер ни через полтора, ни через два дня. Он жил еще целых восемь дней. И я знаю — почему. Он из последних оставшихся сил нажимал на педали».
Книга «Монады. Собрание сочинений в V томах. Том I» издательства «Новое литературное обозрение» уже в продаже.
