Маяковский forever?

19 июля 2018 года исполняется 125 лет со дня рождения Владимира Владимировича Маяковского. "Московский книжный журнал" обратился к писателям, критикам и литературоведам с просьбой ответить на вопросы неюбилейной анкеты.

- Был ли когда-нибудь для вас Маяковский лучшим, талантливейшим поэтом эпохи?

- Что бы вы посоветовали прочитать из него юноше, обдумывающему житье?

Константин Азадовский

1-2. Мне кажется, отношение к самой формуле "лучший и талантливейший" давно стало у нас ироническим. Это ведь не столько оценка, сколько директива, одна из идеологем сталинской эпохи, надолго определившая литературную ситуацию в советской стране.

Поэзией Маяковского я увлекался в юности. Он казался мне новатором, ниспровергателем, подлинным революционером в искусстве. Невозможно было противиться его мощному словесному натиску. А "левизна" его взглядов меня ничуть не смущала (и не смущает поныне), потому что органично сочеталась с его поэтикой. "Идеология" Маяковского искупается его идеализмом – верой в Революцию.

Другое дело, что я никогда не ставил Маяковского выше других его современников, стихами которых зачитывался в юные годы: Блока, Гумилева, Мандельштама... Он не выше и не лучше; он один из них.

Ну а юноше, обдумывающему житье, я посоветовал бы не ограничиваться тем или другим произведением Маяковского, а познакомиться с его творчеством разных лет и разного уровня: любовной лирикой и беспощадной сатирой, короткими агитками и большими поэмами. Маяковский неподражаем как мастер "высокой", (одической) и "низкой" (улично-площадной) речи. Только так, листая избранное поэта, можно увидеть его "во весь рост" и услышать "во весь голос".

Михаил Айзенберг

1. В новой традиции есть как бы два Маяковских: Маяковский плакатного призыва, с которого снимало мерку несколько поколений советского официоза, и Маяковский голого уличного языка, выкрика, резкого стихового жеста, оказавший безусловное влияние на новую, особенно «конкретную» поэзию.

Для людей старшего поколения Маяковский был автором вовсе не хрестоматийным, любимым и в каком-то смысле образцовым: образцом нестареющего новаторства. Вот об этом у Яна Сатуновского : «Я был из тех — московских // вьюнцов, с младенческих почти что лет // усвоивших, что в мире есть один поэт, // и это Владим Владимыч; что Маяковский — // единственный, непостижимый, равных — нет // и не было; // всё прочее — тьфу, Фет». Очень высоко ценили Маяковского Всеволод Некрасов и Геннадий Айги.

Отношения с его поэзией выяснялись очень долго. Узловой точкой таких выяснений стала, пожалуй, знаменитая книга Юрия Карабчиевского «Воскрешение Маяковского», во многом блестящая, в чём-то несправедливая. Книга, написанная с негодованием человека, оскорблённого в лучших чувствах. Но и реакции на неё были не менее бурными и негодующими. Их не остановила даже трагическая смерть автора.

Я прочитал Маяковского в раннем возрасте и тогда мне нравились в основном ранние, футуристические стихи. Многие помню до сих пор. Но возвращаться к Маяковскому мне мешает откровенная сделанность его вещей. Это совсем не мой поэт.

2. Юноше, обдумывающему житье, я посоветовал бы читать других авторов.

Иван Ахметьев

1. Да, пожалуй.

В 7 классе с восторгом прочел большое избранное.

Ясно стало, великий поэт.

Но не лучше Блока и Есенина.

Но из советских лучший, собственно, единственный в своем роде.

Советская мечта расцвела и погибла вместе с ним.

Но грустить не умел. чуть загрустит и сразу депрессия.

2. Хорошее избранное.

И думать о нем, мотать на ус, что нельзя слишком ангажироваться.

Николай Богомолов

1. Был -- примерно с 10 до 15 моих лет. С упоением декламировал "Мистерию-буфф", совсем почти ее не понимая, ценил сатиру советского времени, потом стихи года до 1918-го. Отчасти Маяковский проложил путь и к Хлебникову, и к Пастернаку, да и вообще к поэзии ХХ века (как Пушкин -- к поэзии XIX). И сейчас я числю его в числе самых любимых, хотя и не абсолютно первым. "Впрочем, может, это и не нужно".

2. "Хорошее отношение к лошадям", "Скрипка и немного нервно", "Облако в штанах", "Про это", "Юбилейное", "Разговор с фининспектором о поэзии", "Разговор на одесском рейде...", "Клоп" -- да много чего.

Андрей Василевский

1. В отрочестве-юности я довольно прилежно читал Маяковского. Дома было многим памятное красное собрание сочинений в 13 томах. Читал внимательно, осмысленно (или мне сейчас так кажется), было интересно. Но Маяковский мной не воспринимался лучшим и талантливейшим. Он был скорее тем, что хотелось знать и понять.

2. «...как прошли Азорские острова» («Мелкая философия на глубоких местах», 1925).

Денис Драгунский

1. Нет, для меня он "лучшим и талантливейшим" не был. Он был просто хорошим и талантливым. Но меня, во-первых, бесила "маяковская лесенка". Как будто я глупый и не понимаю ритма, где сделать паузу. И - вместе с тем - меня как бы лишали возможности самому ритмически интерпретировать текст. И у страницы вид дурацкий, как будто это не стихи, а типографское упражнение. Второе, что мне не нравится в Маяковском - его чрезмерная ориентированность на слово как таковое, а не на визуальность или семантику.

"Изо рта шевелит ногами непрожеванный крик" - или "я сразу смазал карту будня", или "облако в штанах" (тут вообще некая глухота, порождающая двусмысленность). Игра словами есть, а образа нет. Для меня, во всяком случае. И это в его лучших, ранних стихах. Поздние - советские агитки и фельетоны - я вообще не понимаю, лучше уж Демьян Бедный, тот, по крайней мере, честнее, без авангардистского флёра.

2. Юноше я все же посоветую читать его ранние стихи и поэмы. "Про это", например. Там искреннее чувство преодолевает словесные выдумки, и в результате получается хорошо. Парадокс в том, что не читать Маяковского нельзя, потому что он уже в пантеоне. Глупо ходить по кладбищу, отворачиваясь от пышных памятников. Раз уж пришли (то есть раз уж мы в русской литературе существуем) - то полюбуемся и этими мемориалами.

Сергей Гандлевский

1-2. Все отрочество я был под сильным отцовским влиянием и слепо следовал его вкусам. Он по-настоящему любил стихи, читал их вслух для собственного удовольствия, и долгое время его репертуар был моим поэтическим НЗ. Это были Пушкин и Лермонтов, а из ХХ века – Маяковский, Есенин, Багрицкий и другие советские поэты помельче, вроде Иосифа Уткина. В 18 лет я поступил на филфак и благодаря новым знакомствам существенно расширил свой кругозор, так что былым фаворитам пришлось потесниться, Маяковскому в первую очередь - за активное и демонстративное соучастие в советской идеологии.

По прошествии нескольких десятилетий я надумал перечитать некогда любимого и разлюбленного поэта уже бесстрастно, а не как «агитатора, горлана, главаря». И это проверочное чтение меня тоже разочаровало: спору нет, все очень талантливо, но по большей части, на мой нынешний вкус, принужденно. А для меня естественная интонация – одно из главных условий получения удовольствия от стихов. Но те редкие стихи, строфы и строки, которые нравились мне в отрочестве, в общем-то, нравятся мне и по сей день.

Фрагменты из ранних вещей - «Облака в штанах» и «Флейты-позвоночника» и т. п., вроде «Глазами взвила ввысь стрелу. Улыбку убери твою! А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвою…» Кое-что нравится и из позднего: местами «Юбилейное», «Первое вступление в поэму “Во весь голос”», неоконченные наброски – «Уже второй. Должно быть ты легла…», «Я знаю силу слов, я знаю слов набат…», отдельные пронзительные строфы, скажем «Я родился, рос, кормили соскою,— жил, работал, стал староват... Вот и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова…»

В свете этих моих признаний несколько лет назад я испытал довольно сложное чувство, когда заметил «воскрешение Маяковского» в стихах некоторых молодых одаренных авторов. Видимо, всякого рода безобразия в стране превысили меру терпения, и какие-то лирики сорвались на крик, как некогда Маяковский – «Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?!»

Собственно, расписываясь в своих пристрастиях, я тем самым дал рекомендации юным читателям…

Галина Зыкова (ГУ ВШЭ)

1. Для меня "лучшим" Маяковский не был никогда, хотя я его всегда высоко ценила, с ранней юности, но очень сильных эмоций никогда не вызывал, и отношение к нему не менялось. Зато я знала (и ныне здравствующих сейчас знаю) людей старшего поколения, для которых Маяковский именно лучший (или один из лучших; например, для поэта Всеволода Николаевича Некрасова).

2. Почитать - например, статью Маяковского "Два Чехова". Вроде неожиданно для него и очень умно. И для "житья" полезно: замечательная обнаруживается у человека способность отбрасывать прочные клише и ценить то, что на твою собственную манеру внешне совсем не похоже (и вообще написано человеком другого поколения).

Николай Кононов (Петербург)

1. Для меня Маяковский никогда таковым не был, я никогда не носился с его стихами, как с по-настоящему любимыми поэтами (разными в разное время). Будучи школьником я хорошо понимал - почему он на пьедестале, и политически его не любил. Его рекламные зонги всегда казались мне тупыми и натужными. Потом я, читая едких современников Маяковского, понял что был прав на все 100. Несколько с Маяковским меня примирил Шенгели, сбивший неопрятную лесенку в обычные строфы. И получились обычные стихи без тайны и трепета. Маяковский, конечно, прикончила советская власть своей циничной любовью просто укокошившая и выхолостившая его.

2. Юноше посоветую читать самые ранние пьесы Маяковского, но надеюсь, что юноша не послушает меня и будет читать тех, кто Маяковского своими смертными тенями перекрывает с головой. Но у каждого настоящего юноши будет собственный список.

Сергей Костырко

1. «Лучшим поэтом эпохи» Маяковский для меня никогда не был, я с самого начала - то есть, как только стал читать осознано, лет с пятнадцати - знал (из книги Эренбурга «Люди, годы, жизнь» и из «Хрестоматии для педучилищ»), что кроме него были еще поэты (Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева), но самым актуальным для меня поэтом в юности был Маяковский. Я думаю, что что вот это увлечение в известной степени помогало мне устанавливать контакты с литературой и с искусством ХХ века.

2. "Облако в штанах", «Флейта-позвоночник»и все, написанное до «Левого марша».

Мне, на самом деле, интересен Маяковский-художник. Маяковский-гражданин, Маяковский-трибун это уже другой сюжет, сюжет драматический, если не трагический - сюжет иллюзий первого поколения советских интеллигентов, это мега-сюжет русской литературы 20-начала 30-х годов, иллюзии - за которые приходилось расплачиваться, ну скажем, творческим бесплодием (Олеша) или вообще - жизнью (Николай Зарудин, автор шедевра советской литературы романа "Тридцать ночей на винограднике").

Григорий Кружков

1. Нет, никогда не был. Хотя в ранней юности, когда я был полный невежда и не знал вообще ничего и никого, его стихи были отличным упражнением для голоса: ритмы, рифмы, интонация.

2. «Мелкую философию на глубоких местах». «Про лошадь, которая встала и пошла [«Имеется в виду «Хорошее отношение к лошадям!». – MoReBo»]. Про необходимую звезду [«Послушайте!». – MoReBo]». «Во весь голос». Эту последнюю вещь, как великолепный пример поэтической риторики. Так же как и «Стихи о советском паспорте».

Роман Лейбов

1. Наверное, в каком-то довольно детском возрасте. Но явно не в том значении, которое вкладывал в эти слова их автор. И не те стихи, которые он имел в виду (если вообще имел в виду что-то конкретное).

2. Юноша (равно как и девушка) разберется без моих советов. Как и с другими великими поэтами той эпохи. Фантастическая плодовитость позднего Маяковского, которую можно описать как трудовой подвиг, а можно - как литературную барщину, не заслоняет ни драгоценных текстов, ни того факта, что даже в самые проходные агитки Маяковский неизменно вставляет хотя бы одно сильное место, врезающееся в память хотя бы неожиданной рифмой.

Константин Львов

1. Владимир Маяковский никогда не был для меня "лучшим, талантливейшим поэтом" ни своей эпохи, ни в какой-либо период моей жизни. Возможно, к сожалению, но он всегда "проходил стороной, - как проходит косой дождь". Гораздо более он меня интересовал и продолжает интересовать как человек, и вот недавно посмотрел выставку записок зрителей с концертов Маяковского (галерея "На Шаболовке"). Он их хранил, потому что вынашивал немного странную идею сделать книгу ответов. Что он собирался отвечать на такое, например:

"Маяковский, почему вы не в желтой кофте и не ходите на четвереньках?"

"Есенин, конечно, поэт хороший, а образец плохой. Однако не он один и не только Блок, а многие другие пили и пили хорошо. Эдагр По пил и кончил не по-есенински. Вы сами, по ряду данных, (как на основании данных стихов, так и некоторого знакомства), выпить не дурак (вобла, однако, закуска скверная). Зачем же Вы становитесь в позу моралиста и осуждаете алкоголь? Пусть пьет кто хочет, никому не мешает. А вообще, если не торопитесь, зайдем на уголек?"

2. Маяковского посоветую читать, скорее всего, юношам, обостренно чувствующим свою жизнь, - здесь подойдут ранние поэмы. Возможно, мыслящих юношей заинтересует "Баня" с ее экспериментальным монтажом сцен, разным временем действия, персонажами, комментирующими самих себя (ср.с Брехтом, Бергманом).

Борис Минаев

1. Я очень советую почитать книгу Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели», вообще советую, и про Маяковского в частности – там он тщательно и дотошно разбирает, как сложилась эта формулировка. Она была сугубо политическая, и имела очень конкретный политический смысл (участие Сталина в октябрьском перевороте, которое В.В. «правильно» отобразил). Исторически сложилась эта формулировка, ну а если относиться к ней как к общей оценке.... Ну, для меня – не был. Даже когда прочел лучшие его стихи, «Облако», даже когда ощутил его огромное обаяние и понял, что вся эта школьная хрень – она лишь часть его наследия, и понять ее можно лишь в связи со всем остальным – все равно не был. Не стал. Да, он очень обаятельный человек, мужчина, личность, и в стихах тоже – но не мой. Слишком картинный, эстрадный, площадной, все равно это так, несмотря на весь, так сказать, внутренний трагизм и внутреннюю нервность. С другой стороны, мне всегда хотелось понять вот то поколение, 20-х и 30-х годов, понять про них – какие они были вообще, как они одевались, как любили, как чувствовали, на что надеялись, во что верили, в чем разуверились. Я их очень, конечно, всех ощущаю, это поколение, которому досталась такая страшная судьба – как своих братьев и сестер. Но вот знать о них – это сложно. Это нужно читать, искать, думать, воображать. Все уже забылось. Ушли детали. Конечно, для них (ну, условно, Коган, Кульчицкий, Межиров, Окуджава, Коржавин, очень многие, из разных совсем сфер) – для них Маяковский важнейший, ключевой поэт. И самоубийство его – важнейший и ключевой факт их биографии.

Cейчас, в нашу эпоху, главные «произведения» Маяковского (и не одного Маяковского, но и многих его современников с яркой биографией) – это Лиля Брик, желтая кофта, его эстрадничество, его поездки за границу, парижская любовь, нью-йоркская любовь, картежная страсть, вообще все его страсти, далеко не платонические, и как итог – выстрел в себя. Эти произведения Маяковского мы сейчас читаем и перечитываем, а стихи как-то меньше. Вот в этом, житийном, смысле – да, один из лучших и талантливейших.

2. Абсолютно все до 1917 года. Все что потом, требует глубочайшего понимания, что же такое эта самая советская власть, а это настолько сложно сейчас, что не каждому взрослому по плечу.

Алексей Мокроусов

1. В школе Маяковский оказался глотком свежего воздуха, счастливым переходом от учебника ко всякого рода «измам». Позднее вымученность и измученность многих его опытов советской поры рассеяли первоначальное очарование, наступала эпоха Пастернака и Мандельштама. Но забыть это неожиданное весеннее дыхание, это странное совпадение в желании освободить пароход современности от казавшегося лишним и оказавшегося в итоге священным груза, невозможно уже никогда.

2. Все подряд. Особенно интересны записи из заграничных поездок – статьи, письма, стихи и даже воспоминания современников о путешествующем Маяковском. В них много важного – не только открытость миру, но и завороженность Европой, ее людьми и ее культурой. Позже поэт словно пытался выдавливать ее из себя по капле; судя по трагическому финалу, так и не смог.

Вл. Новиков

1. Любимым – был. В возрасте 15 – 17 лет. Сталинские эпитеты прошли как-то мимо сознания. Маяковский для меня, как и для многих в моем поколении, стал проводником в поэтическую культуру авангарда. Потом происходило охлаждение, отталкивание, вытеснение из сердца другими корифеями-новаторами, более нравственно цельными, не угодившими под своды советских богаделен и не причастными к воспеванию «великой муры». В итоге же, на склоне лет, так сказать, Маяковский для меня занял свое законное и равноправное место в ансамбле первых поэтических величин двадцатого века – рядом с Анненским, Блоком, Хлебниковым, Ахматовой, Пастернаком, Мандельштамом, Цветаевой, Есениным, Заболоцким…

2. Первый том, то есть стихи и поэмы до октября 1917 года, юноши прочтут и без наших рекомендаций. А девушки будут упиваться стихотворением «Лиличка!» (некоторые, по моим наблюдениям, только его и знают). Из послеоктябрьского периода прежде всего рекомендую стихотворение «Юбилейное» - и как словесно-стиховой шедевр, и как лучшую эстетическую монографию на тему традиции и новаторства в поэзии. В целом же советую читать у Маяковского его ЯЗЫК и его СТИХ. Не пренебрегая даже поэмой «Владимир Ильич Ленин», по поводу которой я вспоминаю один эпизод.

Весной 1991 года я выступал в Сорбонне с лекцией на модную тогда тему интертекстуальности. Пришли туда М.В. Розанова и А.Д. Синявский. Когда настало время вопросов, Андрей Донатович озвучил две цитаты. Сначала из Гумилева, из стихотворения «Рабочий». Помните, там, где речь о человеке, изготавливающем пулю, которая убьет поэта?

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

А потом – из поэмы Маяковского о Ленине:

Телеграф

охрип

от траурного гуда.

Слезы снега

с флажьих

покрасневших век.

Что он сделал,

кто он

и откуда –

этот

самый человечный человек?

- Чем объяснить перекличку между этими текстами? – спросил Синявский.

К какому-то объяснению мы с ним тогда вместе пришли, но вот что здесь примечательно. Гумилев, благороднейший человек, истинный рыцарь России и русской культуры, предсказал в процитированных строках свою трагическую, мученическую гибель. Маяковский же. эгоцентрик и неврастеник, оплакал (не без истерического наигрыша) презренную кончину циничного политического авантюриста и погубителя России. Но высоконравственные строки Гумилева живут в памяти расплывчато: порядок слов можно перепутать, эпитет заменить на другой. А политически, исторически ложные строки Маяковского - крепкий слиток: бросишь с размаху на пол – не разобьется. Полвека уже не заглядывал в поэму, а помнится она с абсолютной точностью.

Язык Маяковского – живее и богаче.

Стих Маяковского – сильнее.

Пресволочнейшая штуковина, как и было сказано…

Лиза Новикова

1. Уникальность Владимира Маяковского в том, что его предельно индивидуализированный авангардный поэтический проект переделывался для массового читателя. Тот, кто считал, что он «поэт, и этим интересен», должен был стать интересным не только «этим». Надо было еще и навечно взять на себя функцию поэтического гуру. Ответственность за трагическую эпоху, в которую все происходило, прилагалась в качестве «бонуса».

Поэт сам стал хроникером этого превращения, этой уникальной работы. Тот же самый зазор между вечным поэтическим одиночеством и обязанностью быть «нянькой» при формировании читательского вкуса, - остается и сегодня. Все темы, заданные в статье «Как делать стихи», нуждаются в обуждении, пока существует поэзия. Небольшой пример. Напоминания об ответственности за то, чтобы читатель не превращался в «читаку» (то есть, всеядного гоголевского «Петрушку») из стихотворения «Четырехэтажная халтура», выглядят вполне современно и сейчас: «А вокруг скачут критики в мыле и пене: / — Здорово пишут писатели, братцы! — Гений-Казин, Сальников-гений... / Все замечательно! Рады стараться!..».

2. «Нате!», «Я и Наполеон», «Необычайное приключение», «Хорошо», и все, что советует школьная программа. Маяковский подскажет, как выстраивать сравнение «Я и Он», как приручить «солнце». Кстати, подобный вызов солнцу бросал и герой набоковского «Дара», в самом финале романа. Эти две «вселенные», Маяковского и Набокова, сходны именно сочетанием эпатажа и универсальности.

Александра Петрова (Рим)

1. Был и остается, если не самым талантливым, то одним из. Хотя и... Но в его день рождения можно обойтись без "хотя".

2. Вопрос про юношу (или, скорей юношество) не случаен. Именно в этом возрасте вспыхивает интерес (а у некоторых даже одержимость) поэзией и желание писать самому. Маяковский накаляет область чувств и расплавляет их до предела, точнее, за пределы. Выходить за рамки, постоянно нарушать границы - это, безусловно, и свойство юности. Его стремительность и взрывчатость, обидчивость и полемичность также характерны для ювенильности. Его лирический герой - сверхчеловек, полубог-дитя, маленький Геракл, гигант-Христофор, если б не его земная ранимость и открыто им признаваемая зависимость от того, кого он любит непомерно сильно, до безумия, уменьшительно-ласкательно, вне конвенциональных предрассудков гордости. В юности с Маяковским - отрада взвинчивать себя и лететь где-то по-над вселенной, освобождаться с ним, как после бурных слез. Молодому человеку или девушке, пытающимся писать и примеривающимся к его речи, она может подарить уверенность в собственной избранности и инакости. Пылкость, дерзость быть самим собой, отвращение к полутонам, серому, бытовому, обостренный слух - это те качества и особенности, которые может усилить в юном читателе его поэзия . Чтение раннего Маяковского - инъекция адреналина, в ней есть привкус LSD. И вместе с романтическим чувством собственного превосходства, наряду с гигантизмом видны подростковая неуклюжесть и ранимость. Щедрость и безжалостность "нахального и едкого" раннего Маяковского тоже совпадает с нормальными проявлениями молодых людей. Качки эмоций, подстерегающая повсюду смерть - знакомые юноше переживания. Непримиримый враг всего заурядного, плоского, избитого и, главное, пошлого, Маяковский - квинтэссенция юности. Он выработал иммунитет к "позорному благоразумию", и романтическое клеймо "Поэта" на всем корпусе им написанного позаимствовано у юношества как категории, пока то не позврослеет и не взалкает благ конвенциональности.

Что почитать? Из поэм «Флейту-позвоночник», «Облако в штанах», «Человек». Все дореволюционные стихи.

Игорь Пильщиков

1. «Лучшим» в смысле «самым лучшим» — не знаю, а «одним из лучших» — был и остается. Кстати, высокая и высочайшая оценка Маяковского совсем не обязательно связана со сталинской формулировкой. Якобсон в знаменитой статье «О поколении, растратившем своих поэтов» ставит Маяковского и Хлебникова выше Пастернака и Мандельштама. Для меня значимей Мандельштам, для кого-то значительней Пастернак — дело вкуса и личных предпочтений.

Маяковский был новатором не только поэтики и стилистики, но и новатором стиха. Правда, проведенная им тоническая реформа русского стихосложения не победила: вопреки тому, что предсказывали поэты-футуристы и стиховеды-формалисты, в последующей русской поэзии «победил» не акцентный стих Маяковского, а символистско-акмеистический дольник. Зато стих Маяковского не утратил, во-первых, узнаваемости, а во-вторых, как ни парадоксально, — ощущения новизны.

2. Что читать и перечитывать? Конечно, первый том Собрания сочинений — практически весь. С поздним Маяковским сложнее (Якобсон: «На скептические замечания об этих стихах М. ответил мне: после поймешь и их»). С одной стороны, есть бесспорные шедевры — ну, хотя бы «Разговор с фининспектором о поэзии». С другой стороны, очень много откровенной халтуры, и во всем стихотворении шедевром может оказаться всего одно четверостишие, а остальное приходится как-то терпеть. Иногда именно такое четверостишие он из стихотворения и выбрасывал! Процитирую в третий раз статью Якобсона, которому Маяковский говорил:

«Стихи “Домой” [...] кончались:

Я хочу быть понят своей страной,

а не буду понят –

что ж:

по родной стране

пройду стороной

словно летом

косой дождь.

А Брик сказал — вычеркни, по тону не подходит. Я и вычеркнул».

И что осталось от стихотворения?

Я хочу,

чтоб к штыку

приравняли перо.

С чугуном чтоб

и с выделкой стали

о работе стихов

от Политбюро

чтобы делал

доклады Сталин.

Звучит, впрочем, неплохо — если отвлечься от смысла.

Андрей Россомахин

1. Сталинистские превосходные степени поэту ни к чему. Маяковский — один из. Один из плеяды гениев; вряд ли нужно ранжировать их. Хотя и вспоминается формула современника, сказанная весной 1915 года, о том что стихи 22-летнего Маяковского на общем фоне «высятся как Монблан». Он действительно высился — и для многих был Маяком — под стать фамилии.

В силу особенностей темперамента, футуристической компании и политической истории страны он оказался куда более на виду, чем равновеликие ему поэты. По сути, он стал мифом еще при жизни — и очень рано.

Ирония судьбы и эпохи: при жизни его реальными конкурентами у советских читающих масс были Безыменский да Демьян Бедный. Но время расставило по гамбургскому счету его великих современников — и, скажем, Хлебников, или Цветаева, или Пастернак могут превосходить Маяковского — хотя они и сами считали его гением.

Н. Свищов-Паоло. Фотопроба Маяковского к фильму «Не для денег родившийся». 1918

2. Прочесть Маяковского стоит в объеме примерно двух томов (из доступного 13-томного «Полного собрания сочинений»). Впрочем, такой компактной выборки для неофитов пока не существует.

Его поэтическая истерика ни на что не похожа и ошеломительна. Его публицистическо-пропагандистские опусы нередко вымучены, но на удивление редко халтурны в плане поэтической техники. Его барабанные агитки, оды и сатиры могут впечатлять даже сегодня (пусть для кого-то со знаком минус). Но все это не может заслонить его лирику и лиро-эпику. Помимо ранних шедевров (прежде всего поэм «Облако в штанах» и «Флейта-позвоночник») и скандальных выпадов против артистической братии, конечно важно прочесть поэму «Про это» (1923) и эссе-манифест «Как делать стихи» (1926). Экзистенция и автореференциальность здесь зашкаливают.

Маяковский — один из самых важных поэтов, не только для историков страны и литературы. Но также для молодежи, нередко именно через него открывающей для себя другие поэтические горизонты. И, конечно, он уже более 100 лет знаковая фигура для самих поэтов (не обязательно как образец — пусть даже и как фигура от которой стремятся дистанцироваться и оттолкнуться).

Маяковский на плакате А. Родченко и В. Степановой 1953 года: вместо заглавия даны слова из знаменитой резолюции генсека, 20 лет тиражировавшейся как обязательный слоган или мантра.

Габриэль Суперфин

1-2. Был (не знал других). А любил Маяковского за футуризм (в последних классах школы, 1958-1960 гг.) и - предсмертное стихотворение. До сих пор благодарен своей учительнице литературы Надежде Яковлевне Мировой (жена литературного критика Лазаря Ильича Лазарева. - MoReBo) за раскрытие нехрестоматийно-советско-паспортного Маяковского и - за Музей-библиотеку Маяковского с впечатляющим собранием книг ХХ века и доступом к ним. И - разумеется - с людьми, там работавшими.

Татьяна Щербина

1. Нет, никогда не нравился.

2. Если юноша уже не "кроха (чтоб спросить,) что такое хорошо и что такое плохо", то, наверное, пьесу "Клоп".

Михаил Эдельштейн

1. Читательски или историко-литературно? Впрочем, и в том и в другом случае – «да, наряду с». Я Маяковского люблю, но Блока, скажем, больше. И то же с историко-литературным значением – огромное, но не больше, чем у Пастернака или Хлебникова.

Но вот «случай Маяковского», его путь кажутся мне невероятно интересными. Завораживающая фигура – человек, сделавший из себя персонажа утопии, решивший, что революция требует нового человека, и начавший эту перестройку с себя, со своей поэзии: отбросил «ветхого Адама» - лирика и превратил себя в рекламного агента и «лефовца». Он изменил самые базовые для свой поэзии вещи, растворил свое «фирменное» гипертрофированное «я» в массе – сравним трагедию «Владимир Маяковский» и поэму «150 000 000». И вдруг выяснилось, что не только поэзия «пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ногой», но и мир, и человек такие же: «и вылезло из-за спины РСФСР мурло мещанина». То есть люди хотят существовать в привычных формах, есть колбасу и слушать канареек – эту главную, по Маяковскому, угрозу коммунизму. Об этом поздние пьесы, «Баня» и «Клоп» - революция гибнет потому, что не удался антропологический переворот, человек остался прежним. Вся надежда на человека коммунистического будущего, в настоящем надежд не осталось. Единственный выход – гибель и воскресение через несколько десятилетий в более подходящем мире. Кстати, этот мотив тоски при встрече с миром, который не желает преображаться, роднит Маяковского с другими поэтами эпохи, в том числе с его, казалось бы, абсолютным поэтическим антагонистом Владиславом Ходасевичем, чья знаменитая вторая «Баллада», «Мне невозможно быть собой…», ровно о том же.

Суть трагедии Маяковского блестяще сформулировала Мария Розанова: «У Маяковского было три любви: Лиля, революция и Ленин, и все три были безответны: Лиля изменяла с кем попало, революция – с бюрократией, а Ленин – с Надсоном». Но ведь Маяковский и сам себе изменял, и не только в том смысле, который имели в виду современники, от Пастернака до Светлова, – мол, изменил своему поэтическому дару с плакатами, и теперь «поедает его листву гусеница Гум-Гум». Было это, но было и обратное: Маяковский то и дело сбегал от плакатов в любовную лирику, но всякий раз волевым усилием возвращал себя назад. То есть его эксперимент над собой тоже трудно назвать до конца успешным. И если мы посмотрим, скажем, на «Облако в штанах» и на «Письмо Татьяне Яковлевой», то увидим, что за полтора десятилетия – а это практически весь поэтический путь Маяковского – мало что изменилось: революция и в начале и в конце этого пути понимается как месть женщине, отвергающей поэта, как ответ миру, в котором поэт оказывается не нужным. То есть основания поэтического мифа остались прежними, сколько Маяковский их ни ломал.

2. Главным стихотворением Маяковского неожиданно стала «Лиличка!», она разошлась на граффити – спасибо группе «Сплин». Добавить к этому ранние поэмы и поздние пьесы – и будет совсем хорошо. Хотя еще «Скрипка и немножко нервно», «Хорошее отношение к лошадям» - да много чего на самом деле. Даже в «Левом марше» и «Стихах о советском паспорте» есть вполне неподдельная и заразительная стиховая энергия. А «Юбилейное» или «Сергею Есенину» - так и вовсе хорошие стихи. В общем, пусть юноша читает, ему полезно. Гораздо, гораздо лучше, чем водку пить, как говорил в таких случаях Шостакович.