Вымирающие алкоголики

В House of Mettings, романе о ГУЛАГе, который обращает внимание читателя на славянскую демографию, Мартин Амис называет явление «русским крестом»: стремительное падение индекса рождаемости, пересекающегося со скачущим вверх индексом смертности, - все вместе это вызвало такое уменьшение населения, что скорее наводит на мысли о войне или чуме, чем о мирно существующей нации. За спадом популяции, случившимся, в основном, по причине коллапса продолжительности жизни россиян в течение нескольких последних десятилетий ХХ века, следует вторая треть ошеломляющей статистики. Безудержно растущее число абортов, насильственная смерть - убийство, самоубийство, все виды «несчастных случаев» (особенно на дорогах), - в изобилии.
Западные демографы были поставлены в тупик резким отказом России от общей модели продления среднего возраста жизни и ориентира на низкие, но стабильные показатели рождаемости. В этом затруднении - лейтмотив The Last Man in Russia, эксцентричной, но обаятельной книги, второй, написанной Оливером Буллоу. В ней он демонстрирует впечатляюще неординарный подход. 

По Буллоу, несмотря на то, что тенденция развилась во время неразберихи 1990-х, демографический слом зародился еще в 1960-е годы, когда Советский Союз находился, вероятно, на пике технологического развития. Этот факт он раскрывает через образ о. Дмитрия Дудко, российского священника, который в то время стал известным оппозиционным проповедником. К тому моменту Дудко, родившийся в западной части России в 1922 году, уже пережил насилие и голод коллективизации, фашистскую оккупацию, службу на войне, восемь лет трудовых лагерей в арктической зоне - наказание за написанное в семинарии стихотворение. Чудовищная, но и вполне обычная жизнь русского человека в 20 веке. Преследуемый КГБ, гонимый из приходов чересчур зависимой Православной Церкви, Дудко снова был арестован. Так книга представляет собой как бы двойную задачу: с одной стороны, попытку изучить причины самоуничтожения России, с другой - перестроить и переосмыслить жизнь Дудко. Таковы амбициозные планы автора. 

Отец Дмитрий Дудко. Фото: mudric-1960.livejournal.com

Удается ли их осуществить? И да, и нет. Дудко записывал подробности приходской жизни: его тетради полны описаниями "низких преступлений, которые они совершили, и вереницы ужасов, которые наполняли их страшные жизни". Его стремление сохранить "повседневность советского эксперимента" формирует органичную связь между двумя главными темами книги. В другой части, где Буллоу следует за сподвижниками и ровесниками Дудко, автор вроде бы чересчур отклоняется от заданного сюжета. Но те, кто продолжают ему доверять, все-таки дожидаются возвращения к истории Дудко. История [на Западе. – Ред.] относительно малоизвестна, развязка действительно удивляет, даже шокирует многих читателей, поэтому было бы неправильным ее раскрывать. Достаточно сказать, что она по-своему трагична и что, в конце концов, Дудко оказывается в более сложной связи с демографической проблемой, чем это представляется в начале.

Читатели, которым ведущий мотив книги кажется неубедительным, тем не менее оценят ее за описания поездок автора. Двойная миссия Буллоу приводит его в места заключения или ссылки, в умирающие деревни и города, которые он описывает свободным, невульгарным и при этом живым стилем. Он тонко и остро иронизирует над бестолковой бюрократией и сомнительным вкусом, и у него удачно получается воспроизвести типичные русские ситуации и сцены. Вот толстый "бизнесмен" устраивает барбекю у озера в разрушенной деревне, вот ужин с бородатым православным священником в маленьком ресторане суши; вот споры с русскими чиновниками, в которых вся хитрость в том, чтобы продержаться дольше; манера, когда обычные русские за мгновение могут сменить подозрительность на теплоту; товарищество ночных путешествий на поезде; мягкий скептицизм в отношении эффективности английского пальто при -30 по Цельсию. Автор  хорош в описаниях арктического холода и изоляции бывших городов ГУЛАГа, которые никогда не были приспособлены для человеческой жизни, но все равно за эту жизнь цеплялись. 

Что касается самой демографии, то книга особенно подчеркивает сумасшедшее русское пьянство. «Не вижу причины не пить», - говорит один мужчина Дудко. Но есть риск воспринять это как упрощение, так как алкоголизм в России, как и где-либо еще, - и симптом, и причина. Буллоу упускает старый, квазирелигиозный русский фатализм, из-за которого, например, водители пренебрегают ремнями безопасности. Но потом он приводит свой собственный главный довод: КГБ, разрушив доверие между людьми (создав тип общества, ровно противоположный тому коллективистскому утопическому коммунизму, который был обещан), сделал жизнь невыносимой. «Никто никому не доверял, - пишет Буллоу, – и так жить чудовищно. Люди жили в одиноком заключении, но одновременно находились в толпе, и это их убивало».

Рецепт, который прилагается к диагнозу: «Людям надо снова доверять друг другу» - может показаться неясным, граничащим с мистикой. И все равно он звучит правдой для любого, кто прожил долгое время в России, где коллективная радость может быть сильной, а коллективные достижения - грандиозными, но где часто чувствуют себя безнадежно брошенными.

Способно ли обновление прийти через тот вид социальных групп, которыми восхищается Буллоу, - не очень понятно: большие, мощные структуры раздробили страну и нужно высококачественное управление, чтобы это исправить. Имеется еще и хронологическая проблема: относительно оптимистичный конец, написанный, когда примерно год назад протесты против «путинизма» казались многообещающими, уже с грустью может быть назван устаревшим. 

Из-за того, что это скорее хроническая беда, чем непредвиденный несчастный случай, российский демографический спад получает меньше, чем он того заслуживает, внимания, в том числе и от управляющих страной людей. Но, объединяя миллионы страдающих людей, поднимающиеся по спирали цифры смертности могут сформировать образ будущей России: ее экономические перспективы (ибо без здоровых работников никакая страна не может процветать), ее внутреннюю безопасность (армии жизненно не хватает призывников), ее территориальную неприкосновенность (население России значительно уступает населению соседствующего Китая). Предыдущая книга Буллоу, Да будет великой наша слава (Let Our Fame Be Great), обращалась к другой важной, но обделенной вниманием травме России, связанной с долгой борьбой и несправедливостями на многострадальном Кавказе, откуда выплеснулись национализм и кровь. Возможно, следующую книгу писатель посвятит самой распространенной из всех проблем – коррупции.

Перевод Алексея Лукашкина, студента ГУ ВШЭ, проходящего практику в MoReBo.