Кавказский пленник [о книге "Горький выбор. Верность и предательство в эпоху российского завоевания Северного Кавказа"]
Вхождение России на Кавказ было долгим. Автор, американский ученый, специалист по кавказской теме, выбрал для анализа судьбу казачьего офицера Семена Атарщикова. Тот знал четыре языка, включая чеченский и кумыкский, мог сделать карьеру, но бежал сперва к горцам-адыгам, потом обратно в царскую армию, затем вернулся в горы и принял ислам – отличная метафора для истории в целом.
Ходарковский – мастер по созданию общей картины XIX века, когда финансовые и людские затраты на присоединение Кавказа росли с пугающей скоростью: «если в 1820-е годы ежегодные военные расходы российского правительства на Кавказе составляли 24 тыс. серебряных рублей, то в 1840-е Кавказ обходился империи в одну шестую всего ее бюджета. Но еще более ужасающими были людские потери. Считается, что русские потеряли 100 тыс. солдат на поле боя и в девять раз больше — от болезней. Допустимо предположить, что за время российского завоевания Северного Кавказа погибло такое же число местных жителей. А значит, 2 млн. людей погибли для того, чтобы примерно 4 млн. местного населения стали подданными России».
Одна из причин затянувшегося присоединения – власти не стремились постичь специфику местной жизни. Формальная присяга казалась многим важнее реальной оценки ситуации. «А между тем в 1779 году, - напоминает Ходарковский, - получив доклад о принесении клятвы верности адыгами, Суворов на полях этого документа написал: «Подданство термин не столь важный на тамошнем языке, как на российском».
Суворов считал, «что нужно стремиться к лучшему пониманию тех, с кем имеешь дело. Однако в глазах других это различие служило основанием для применения еще более жестоких мер по отношению к местным жителям. Именно такого взгляда придерживался генерал И.П. Дельпоццо, в 1809 году сообщивший своему начальнику, генералу А.П. Тормасову, что для местного населения присяга ничего не значит, даже когда приносится письменно. Но, если в своей переписке русские военачальники иногда смотрели правде в глаза, в официальных докладах в Петербург они себе этого не позволяли. Годом позже, не вняв предостережению Дельпоццо, генерал Тормасов докладывал императору, что ингуши добровольно приняли присягу и навечно стали подданными его императорского величества.
В какой-то момент российские власти начали использовать термин «полупокорные горцы», позволявший отметить всю двусмысленность ситуации. Россия заявляла, что Кавказ и его народы находятся под ее властью, и найти точки соприкосновения между подобными заявлениями и реальностью было непростой задачей».
Как результат: во время визита Николая I на Кавказ, в октябре 1837 года «в Ставрополе царю было вручено прошение от большой группы адыгов и ногайцев. Просители горько жаловались на повсеместное мздоимство и злоупотребления со стороны местной российской администрации.
Они объясняли, что причиной сопротивления горцев являются действия русских офицеров и чиновников. Петиция разозлила командующего Кавказской линией генерала Вельяминова… Злоупотребления властью и коррупция отнюдь не были чем-то исключительным и вряд ли удивили царя. За свое короткое пребывание в Эривани он получил сотни петиций от местного населения, после чего несколько русских чиновников было уволено, а начальник Армянской области князь В.О. Бебутов переведен в Польшу. О неистребимом мздоимстве сообщали и из Грузии».
Но даже когда государство вело более осмысленную политику, результаты обескураживали. Начиная с XVIII столетия власти требовали, чтобы дети местной знати учились в столице, при дворе или в престижных школах, служили бы в нерусских подразделениях гвардии. Целью русификации было создание свежеиспеченной колониальной элиты. Но ей, замечает исследователь, «недоставало общей групповой идентичности. Она по-прежнему включала носителей самых разных вер, языков и обычаев... Начальство часто не обращало внимания на их советы и игнорировало их анализ местной ситуации. Постепенно они приходили к осознанию того, что государство хочет использовать их для передачи информации лишь в одном направлении».
Стоит ли удивляться, что проблемным остался и ХХ век. Да и сегодня мало кто назовет положение стабильным и внушающим оптимизм.
