Может быть, самое неожиданное в этой книге – что написал ее человек, биография которого выглядит совершенно советской. Да, деда раскулачили, дядю сослали, но сам Коваленко с 1940 года учился в Таллинском военном пехотном училище, во время Великой Отечественной служил офицером в разведке, в отставку вышел подполковником. После работал в Карелии, заведовал светокопировальной мастерской, был завхозом землеустроительной экспедиции и замдиректора стадиона.

Факты биографии не передают умонастроения. Коваленко рос в крестьянской семье, где все трудились от зари до зари. Разрушение привычного уклада – ключевая драма всей его жизни.

Раскулачивание – не просто трагедия России ХХ века, это решающее событие в потере страной своей идентичности. Автор не поможет понять природы этого жестокого, лишенного всякого смысла саморазрушения: «Шел 1931 год. Наш поселок Константиноградский с географической карты района исчез. В этом году исчезли и другие хутора и поселки, жителей которых — крестьян — или раскулачили и изгнали из поселков, или вывезли в отдаленные края. Так, в километрах десяти от нашего поселка находился поселок Дубовое. Он имел такое название, видимо, потому, что рядом с ним стояла красивая дубовая роща. В поселке жило около десятка крестьянских семей, переехавших сюда с Украины в 1902—1906 годах.

Крестьяне имели добротные дома с резными украшениями, крытые железом, а не соломой, как у моего деда. Они имели прекрасные сады, держали пчел, сеяли ячмень, овес и откармливали скот для себя и для сдачи государству. Они держали овец, коз и много разной птицы. Некоторые, в том числе и мой дед по материнской линии — Иван Никитович Коваль, вырабатывали голландский и швейцарский сыр. Всех жителей поселка Дубовое в 1930 году раскулачили. У них отобрали дома, скот, все недвижимое имущество, а их, всех крестьян, из поселка просто изгнали. Ни одну семью в Сибирь или на Север не выслали». Но многих высылали.

В книге много писем Коваленко от семьи Рыбок, жившей в том же Новохопёрске Воронежской губернии, где прошло детство автора (из этой семьи была родом жена дяди Василия, расстрелянного в 1938 году). В них – воспоминания о раскулачивании (активистами выступали в основном местные бездельники и голодранцы) и насильственном переселении на Север, где погибли многие высланные.

«30 марта 1930 года ссыльных загнали в вагоны, в которых имелись двухъярусные нары, чугунная печка и ведро для отправления естественных надобностей… Проверяли наличие высылаемых в вагонах. И тут оказалось, что в списках высылаемых нет дочери Николая Кузьмича, пятнадцатилетней Ани. Ей было предложено остаться на месте. Она отказалась и поехала вместе со всеми”. Трудно было ожидать другого решения от крестьянской девочки, чью семью увозят неизвестно куда, а ей предлагают остаться одной у разоренного дома. Но чем-то эта история напоминает издевательское предложение, сделанное 14 лет спустя Янушу Корчаку, когда нацисты отправляли его воспитанников в концлагерь, а его самого были готовы оставить на перроне. Конечно, он сел в вагон.

Жена дяди Василия описала автору свою жизнь в Долинском концлагере неподалеку от Караганды – она была сослана туда без суда и следствия как член семьи изменника родины. Сексуальное насилие и домогательства со стороны сотрудников НКВД считались нормой, в обмен на принуждение предлагалось смягчение режима: «В концлагере находилось множество молодых красивых девушек и женщин. Многие из них сожительствовали с энкавэдэшниками, удовлетворяя их половые страсти, получая за это более легкую работу и дополнительный кусок хлеба. Антонина Николаевна в одном из писем рассказывала:

«Все энкавэдэшники, от охранника до начальника лагеря, имели своих наложниц, а некоторые начальники по две и по три бабы. На территории лагеря имелся дом из четырех комнат и кухни. В каждой комнате стояли кровать, столик, тумбочка и два стула. Его называли домом для случек. Этот дом никогда по ночам не пустовал. В нем останавливались приезжавшие высокопоставленные чиновники КУЛАГа (Карагандинского управления лагерей). В их распоряжение предоставлялись молодые красивые женщины-лагерницы. Они, несчастные женщины, проводили ночи с чиновниками НКВД, удовлетворяя их половые потребности».

Наверное, поведение этих коммунистов не обсуждали на партсобраниях, жены не писали на них заявление в профком. Более того – «если какому-либо чиновнику чем-то не понравилась красотка, проведшая с ним ночь, ему на следующую ночь направляли еще более молодую другую женщину. И женщины с охотой и радостью шли в этот дом. Они знали, что там их накормят, напоят и они проведут время с мужчинами, по которым уже давно истосковались их души, с настоящими мужчинами, которые удовлетворят сполна их женские потребности, да еще, может быть, дадут более легкую работу. Их направляли работать поварами, кладовщиками, секретарями-машинистками, бухгалтерами, счетоводами и уборщицами в управление лагеря и на другие чисто женские работы. Эти женщины были расконвоированы и свободно ходили по лагерю. И всем было хорошо: и этим женщинам, и энкавэдэшникам, которые даже днем уводили своих наложниц в дом для приезжих и там получали от них полное удовлетворение своих плотских потребностей. Николай Андреевич, поверьте мне, что я пишу только маленькую правду того, что было и что творилось в нашем лагере. Ведь каждый начальничек, а то и простой охранник имели по две и по три женщины, многие из которых рожали детей. И дошло до того, что при лагере построили родильное отделение, лазарет и детский дом, которые существуют и сегодня. Некоторое время тому назад этот лагерь заключенных женщин по политическим мотивам был перепрофилирован

в женский лагерь уголовных преступниц. Порядки в лагере те же, что были и при моем отбывании пятилетнего срока заключения. Уголовные преступницы так же, а может быть, еще больше, рожают детишек, произведенных мужчинами в форме НКВД. (…)».

Я к этому письму Антонины Николаевны добавлю лишь строки из письма ее дочери Нелли Васильевны, полученного мною в 1994 году. Она пишет: «Когда я приезжала с маленьким Володей в 1957 году в ЦПО (в Долинку), мимо нас ходили под конвоем женщины-уголовницы, недалеко от мамы был большой детский городок, довольно большой, где жили маленькие детки, которые рождались от этих женщин. Позже этот городок ликвидировали, зэков тоже. Я туда заходила, когда были еще детки. Очень чисто, ухоженные кроватки, уютно».

Слава богу, что энкавэдэшники беспокоились и заботились о произведенных ими малышах».

Автор не идеализирует деревенское прошлое, он сохраняет объективность и в таких непростых вопросах, как неоднозначные отношения крестьян с церковью. В семье рассказчика мать и бабушка верили в бога, отец и дед - нет. Но последний был в хороших отношениях с местным священником и в сложных ситуациях принимал его сторону. Коваленко рассказывает случай конца 20-х. Крестьяне просили священника “провести молебен, прося у Бога дождя”. Но когда дождь обернулся градом, землю усеяли сбитые яблоки, груши и сливы, а вокруг дома ползали грачи с перебитыми крыльями, односельчане заворчали, дескать, поп виноват! Дед не соглашался: “Батюшка не виноват, а виновата сама природа, она человеку не подчиняется и что хочет, то и делает, она неуправляема человеком. А Бога нет». Тогда крестьяне спрашивали, откуда же берутся попы и зачем они нужны. Дед отвечал, что имеется религия, попов готовят в духовных училищах и семинариях, а нужны они для того, чтобы своими проповедями удерживать людей от всякой дури и воспитывать их в духе уважительного отношения друг к другу, особенно к женщинам”.

Сам мемуарист увидел такое отношение к женщинам в Таллине в 1940-м. Эстонская столица произвела впечатление – не столько обилием иностранных товаров, сколько другой культурой быта, где склонность к порядку и чистоте была инстинктивной. Так заграница, как и в эпоху декабристов, сеяла сомнения в правдоподобности передовиц отечественных газет: “пропагандисты коммунистической идеологии и сталинского крепостнического режима на весь мир горлопанили, что в СССР построен социализм, обеспечены свобода человека и высокий жизненный уровень. Но это была беспардонная ложь коммунистов. Советский Союз был в то время рабским, крепостническим государством. Крестьяне не имели ни земли, ни паспортов, ни возможности выехать из деревни на работу в город. Рабочие были закреплены за заводом или предприятием... Население страны жило бедно, сводя еле-еле концы с концами. А вот в буржуазно-демократической Эстонии был построен социализм в полном понимании содержания этого слова. Присоединив Эстонию к СССР, коммунисты-сталинисты уничтожили эстонский социализм”.

С кем автор мог бы обсудить увиденное в Таллине, кому доверить свои наблюдения? Конечно, критические голоса вокруг раздавались, но в основном горлопанов-мальчишек. Стоя перед неожиданно открывшимся в Новохопёрске “Торгсином”, те кричали на всю улицу: “Торгсин, Торгсин! Товарищи, оглянитесь! Россия голодает, Сталин истребляет нас!”. Магазин предназначался для торговли не с иностранцами (откуда им там взяться?), а с местным населением – все продавалось, фактически менялось на сдаваемые изделия из золота, серебра и платины.

В книге постоянно возникает мотив страха – то из-за писем, которые автор, будучи ребенком, посылал родному дяде из числа белогвардейцев в Париж (их перехватывали органы, но последствий не было, вероятно, многие тогда писали родственникам), то в ожидании, что из родного Новохопёрска пришлют личное дело, где укажут на родственников за границей, отметят, что сам Коваленко – из семьи репрессированных.

Страх поддерживался ощущением постоянной слежки, давящей атмосферой стукачества: сексоты были повсюду. В главе «ОГПУ» Коваленко признается, как и его завербовали явочным порядком – он ждал разговора, аргументов, а ему просто сообщили, что теперь он завербован. К счастью, он смог не замарать своего имени, но долгие годы искал информаторов в своем ближайшем окружении.

Большинство доносило не от хорошей жизни. Но это слабое утешение для наделенного умом и совестью человека, которому довелось жить в Советской России. Книга Коваленко – в ряду воспоминаний, альтернативных официальной советской, а во многом и нынешней российской историографии. «Доходяга» Александра Аппеля (М., 2009), «Трагически ужасная история ХХ века. Второе пришествие Христа» Александра Перепеченых (2013) – голос народа далек от хмеля и патоки дурно понятого патриотизма. Скептический взгляд тех, кто строил другую Россию, но потерпел историческое поражение в борьбе с люмпенами – то немногое, что оставляет в наследство цивилизация, ушедшая не по своей воле.

Книга Николая Коваленко вышла в серии «Россия в мемуарах», посвященной неизданным воспоминаниям – их немало в государственных и частных архивах. Вряд ли такого обилия текстов стоит ожидать от наших современников – электронный, склонный к нарциссизму тип общения, воцарившийся благодаря интернету, уменьшает число и качество потенциальных мемуаристов.