В Вене показывают "Путешествие во времени", большую выставку о семье Эфрусси, европейских банкирах с российскими паспортами. Судьбы предпринимателей и меценатов связаны с большой историей, ее надеждами и глупостью, благородством и антисемитизмом, огромным количеством возможностью и скудостью окончательных решений.

Что ни говори, есть и в коронавирусе свои светлые, пусть и редкие, стороны. Выставку, посвященную семье Эфрусси, продлили в Еврейском музее Вены до октября. Россиян это касается напрямую: в конце XIX века Эфрусси были богаты как Ротшильды, состояли в родстве с Ротшильдами, а сами происходили из Российской империи, Бердичев и Одесса были их родиной.

Семья была большой, фамилию в разных городах и весях писали по разному, то Эфрусси, то Ефрусси, а в Белостоке даже зафиксированы Эфросси. Запутаться в их связях проще простого, хотя главных героев, детей основателя династии Ефима Эфрусси, было четверо. Купец первой гильдии из Бердичева Ефим (Хаим, он же Иоахим) Айзикович Эфрусси (1793 – 1864) тоже писался поначалу как Ефрусси. В Житомирской губернии он торговал зерном, затем перебрался в Одессу, где создал банкирскую контору на Приморском бульваре.

Постепенно образовалось по соседству несколько соседних домов,

В XIX веке успех шел рука об руку с совестью. Дела двигались, за двадцать лет оборот торгового дома вырос в сто с лишним раз, но Эфрусси и много жертвовали - и солдатским вдовам, и сиротам. Цифры многое говорят о предпочтениях общества; так, они выделили 300 рублей на помощь Одесскому сиротскому дому, и 5000 на памятник генерал-губернатору Новороссии и Бессарабии Михаилу Воронцову. Циничный комментатор скажет – где памятник, пусть и генерал-фельдмаршалу, второму после дюка Ришелье по значимости человеку в истории Одессы, и где эти вдовы, но пропаганда и громкие цели в истории всегда хороши лишь поначалу, в итоге же они почти всегда в проигрыше, а помощь сирым и убогим запоминается почему-то лучше. Построенное Эфрусси городское училище на Старопортофранковской тому пример – только на открытие зерноторговцы пожертвовали больше 60 тысяч рублей, неудивительно, что училищу дали их имя. Позже учредила стипендию имени старшего сына Ефима Эфрусси, Игнатия, для четырех способных учеников из бедных семей, причем вероисповедание в расчет не бралось, об этом помнят до сих пор. Здание сохранилось, сегодня здесь спецшкола N99.

Из шестерых детей четверо стали финансистами европейского масштаба. Еще живя в Одессе, они обзаводились международными связями. Признание заграницей заслуг семейства опережало российское, хотя и дома Леон Эфрусси был удостоен, например, титула советника коммерции. А вот Игнатий (Игнац) Эфрусси (1829 - 1899) исполнял обязанности консула шведско-норвежского королевства в Одессе, подтверждающую этот факт грамоту об этом можно увидеть на выставке, равно как и диплом о награждении его орденом Полярной звезды (о таком грезил герой чеховской «Палат N6»). Позже португальский король удостоил Михаила Эфрусси (1844 - 1914) графского титула, но Александр III так и не дал согласия на его ношение, оба младших брата новоиспеченного графа уже уехали к этому моменту за границу, вскоре за ними последовал и Михаил (1849 – 1916). В Париже он стал Морисом.

Деление семьи не было добровольным, Эфрусси испугались одесских погромов 1880 и 1881 годов, тогдашнему главе семейства не без основания показалось, что будущее страны в целом печально, ей предстоят революция и потрясения. Некоторые потомки Эфрусси остались после погромов в Одессе, но явно не большинство. Оставшимся предстояло пережить многое. В более поздних «Одесских рассказах» Исаака Бабеля, в «Истории моей голубятни», в ходе погрома крушат как раз дом Харитона Эфрусси. Правда, знаменитая семья предстает у Бабеля не в лучшем виде – рассказчик описывает трагическую для него историю непоступления в школу, а все потому, что «я был способен к наукам и получил две пятерки. Но потом все изменилось. Харитон Эфрусси, торговец хлебом, экспортировавший пшеницу в Марсель, дал за своего сына взятку в пятьсот рублей, мне поставили пять с минусом вместо пяти, и в гимназию на мое место приняли маленького Эфрусси. Отец очень убивался тогда. С шести лет он обучал меня всем наукам, каким только можно было. Случай с минусом привел его в отчаяние. Он хотел побить Эфрусси или подкупить двух грузчиков, чтобы они побили Эфрусси, но мать отговорила его, и я стал готовиться к другому экзамену, в будущем году, в первый класс».

Харитона, к счастью, не убили, на будущий год рассказчик в гимназию поступил. Впрочем, на обложку двуязычного, англо-немецкого каталога венской выставки его составители, чтобы не рисковать, вынесли цитату из другого рассказа Бабеля, «Конец богадельни»: «Они лежали тут – лицом к воротам – Ашкенази, Гессены и Эфрусси, лощеные скупцы, философические гуляки, создатели богатств и одесских анекдотов».

Другим предстояло упокоение на семейном кладбище в Вене, французских, английских и прочих погостах.

С парижским шиком

История этой семьи – пример того, как большая история берет в оборот, не спрашивая на то разрешения и ничего не обещая взамен. Конечно, они и сами делали историю – говорят, богатством, взращенном на торговле зерном, спокойно мерялись с самыми влиятельными людьми рубежа веков, не случайно же и с Ротшильдами породнились.

На вилле Эфрусси-Ротшильд на Лазурном берегу. Фото Алексея Мокроусова.

Многих ожидало бессмертие – в той степени, в какой искусство способно его обеспечить хотя бы на пару веков. Эфрусси оказались страстными коллекционерами, самый яркий тому пример – вилла на Лазурном берегу, в Болье-сюр-Мер, по оформлению – настоящий гимн XVIII веку, с поразительными семью садами – японским, провансальским, испанским. Сегодня это музей, а могло бы быть и в российской собственности: баронесса Беатрис де Ротшильд приняла российское подданство и оставалась в нем вплоть до самой смерти мужа, но потом уже завещала виллу французской Академии искусств, и ей повезло, что с мужем, печально знаменитым игроком на скачках Морисом Эфрусси, она успела вовремя разделить собственность. Формально они оставались парой, на семейных праздниках появлялись вместе, но жизненные пути постепенно разошлись окончательно, хотя комната за Морисом на вилле оставалась всегда. Искусства здесь много, пусть коллекции кажутся эклектичными, а интерьеры разностильными. Говорят, антиквариат и скульптуры на Лазурный баронессе везли вагонами, и она отбирала все мало-мальски интересное не скупясь. В этой широте души было что-нуворишское, не зря современники ехидничали над баронессой, особенно ей досталось за свадьбу любимых собачек, рабочие газеты издевались над Беатрис не скупясь. Муж даже был вынужден выступить с печатными опровержениями, но кто же им поверил? Легенда важнее истины, докопаться до нее сегодня уже невозможно, хотя в мемуарах есть свидетельства того, что русское окружало баронессу до последних дней - мажордомом служил бывший царский генерал, успевший якобы захватить с собой в изгнание пару обезьян, ставших удачным дополнивших мини-зоопарк баронессы, состоявший из антилоп, газелей и попугаев. Как бы то ни было, на вилле сегодня – феноменальное собрание французского фарфора работы севрской мануфактуры. А по соседству – выстроенная в микенском стиле вилла Керилос, она принадлежала кузине Мориса, сегодня это тоже музей, их осматривают парой, и это одна из главных красот французского побережья.

На вилле Эфрусси-Ротшильд на Лазурном берегу. Фото Алексея Мокроусова.

Игрок и мот в семье – скорее исключение, в целом же Эфрусси люди были деловые и эффектные. Их имена не сходили со страниц газет, то из-за скачек, где побеждали их лошади, то из-за дуэли. Однажды Мишель Эфрусси дрался на шпагах с неким месье, оскорбившем его друга и родственника Роберта Ротшильда. К счастью, рана Мишеля оказалась несмертельной, но она могла быть и не последней: Париж кишел антисемитами. Жизнь в нем для Эфрусси не всегда была легкой, им нравились левые, а французским левым не всегда нравился еврейский капитал, это притяжение не выглядело взаимным, но казалось неизбежным – интеллектуалам были нужны салоны, а салонам - владельцы.

На вилле Эфрусси-Ротшильд на Лазурном берегу. Фото Алексея Мокроусова.

Самый яркий из французских Эфрусси – Шарль (1849 – 1905), парижский денди, во многом вдохновивший Марселя Пруста на образ утонченного Свана в эпопее «В поисках утраченного времени», Пруст любил Шарля, оплакивал его смерть и восхищался его жизнью, «такой гармоничной, столь полной образами красоты» (в письмах Пруста Шарль упоминается до самой смерти писателя), хотя и вложил в образа Свана многое от себя самого, например, любовь к Вермеру. Шарль и сам собирал искусство. В семейном дворце на авеню Йены, 11 были и «Завтрак лодочников», и еще немало картин Ренуара, Моне и других импрессионистов, а также отличное собрание японских гравюр, вошедших в Европе в моду после всемирных выставок на берегах Сены. У Пюви де Шаванна Шарль покупал еще незаконченные работы, Эдуарду Моне заказал знаменитый сегодня «Пучок спаржи», причем заплатил больше, чем просил сам художник, тысячу франков вместо 800. Тогда Моне прислал ему небольшого размера картину, где был запечатлен отдельный стебель спаржи – приложив записку, дескать, из вашего пучка вывалился один. Так возник один из самых изящных среди многочисленных анекдотов об импрессионистах – возможно, в анекдотах сохраняется больше точного о характере, чем в самых достоверных воспоминаниях. Но главное – Шарль был настоящим знатоком, он многие годы писал о художниках в Gazette des Beaux-arts, затем издавал ее, и даже написал книгу о рисунках Дюрера, которая долгое время считалась обязательной для прочтения всем профессиональным сообществом.

В итоге он поучаствовал в подготовке большой выставки Дюрера в Вене – там, где жила основная часть семейства.

Апофеоз и эпилог

Эфрусси любили Вену, с нее они и начали покорять Европу, сюда уже в 1848 году из Одессы уехала первая жена Ефима-Йоахима, чтобы прожить здесь два года и здесь умереть.

Следом потянулись дети. Их судьба переплелась с судьбой города – сперва благодаря деньгам, потом связанным с деньгами историями.

Когда в середине XIX века стало ясно, что старые стены венской крепости уже бессмысленны как фортификация, на их месте решили строить бульвар длиной более пяти километров, с театрами и музеями, домами и дворцами, затмившими бы всю Европе. Из более чем полусотни проектов выбрали три, которые объединили в единое целое. Строительство Рингштрассе продолжалось почти полвека, все идеи так и не реализовали, но то, что успели, восхищает до сих пор.

Новые идеи Габсбургов осуществлялись лишь тогда, когда к ним прилагались чужие деньги. В случае с бульваром за помощью обратились не только к именитым аристократам, но и к новой знати - богатым еврейским промышленникам и банкирам, от Ротшильдов и Тедеско до Эфрусси и Шиндлеров. Те деньги дали, но взамен получили наследственное дворянство и право построить дворцы для себя. У Эфрусси был один из самых впечатляющих, сейчас он – лучший экспонат выставки вне ее залов.

Как и в Одессе, богатство оказалось для семьи поводом для поддержки искусства. Интеллектуалы собирались в их салоне, а в начале ХХ века они вступили на тяжкую стезю феминизма. Женщин тогда не принимали в профессиональные союзы художников, и в 1910‑м в Вене возникло Объединение художниц — в группе поддержки были представители не только аристократии, но и еврейской буржуазии: Бонди, Гутманы, Ротшильды, Шеи, и, конечно же, Эфрусси. 

После присоединения Австрии к Третьему Рейху нацисты начали планомерное изгнание евреев. Через две недели после референдума по аншлюсу, в конце апреля 1938 года, гестапо отобрало у Эфрусси всю их собственность, включая огромный дворец на Рингштрассе с редкой мебелью и коллекцией картин. Картины и артефакты, включая 70 живописных полотен и шесть старинных гобеленов,  распределили по крупнейшим музеям Вены, включая музей истории искусств, знаменитое собрание книг досталось Национальной библиотеке, благо, везти было недалеко. Менее ценное, как ящики со столовым серебром или ювелирные украшения, продали, многое ушло с молотка на аукционах Доротеума. Цены порой были смешные: что выглядело символом семейной памяти для одних, казалось другим ненужной обузой. Впрочем, «менее» здесь относительное определение, за «безделушки» выручили 639 тысяч рейхсмарок, если переводить на современные евро, это в десять раз больше.

А еще оставался венский банк. Виктор Эфрусси, внук Ефима-Йоахима, стал его главой еще в конце XIX века, стал, можно сказать, случайно – должность предназначалась брату Штефану, но тот по неопытности завел роман с любовницей собственного отца, был застукан на месте, лишен наследства и насильственно выдворен из семьи.

Реквизировать банк было сложнее, ведь с ним работали по всему миру. Виктора Эфрусси с совладельцем-евреем принудили к продаже. Младший компаньон выплатил им за четыре пятых доли 508 000 рейхсмарок, из расчета, что целиком банк стоит всего 700 000. Кажется, неплохо, уж точно лучше, чем ничего, но только вскоре банк оценили в 3,2 млн. марок. Собственно, на таких принципах и строилось все «аризирование» еврейской собственности нацистами – жкспроиприации подвергалось не украденное из бюджета, а заработанное десятилетиями.

Зато Виктору с женой разрешили уехать. Сперва они обосновались в Чехословакии, затем в Англии. Остальных Эфрусси разбросало по миру, сегодня их потомки живут от Мексики до Японии. Сказать, что они остались с пустыми карманами, сложно, но дело не только в деньгах. В конце концов, венскую недвижимость им вернули, и даже четверть всех книг отдали – а что-то так и осталось в Национальной библиотеке. Реституировали и большую часть картин (судьба 11 полотен по-прежнему неизвестна), и дом на Рингштрассе, пусть и с большим трудом, после войны благодаря американцам тоже вернули, только жить в нем сами владельцы уже не хотели, а кому его было продавать в оккупированной Вене? Еле ушел за 30 000 долларов. Недавно его перепродали – за 31 млн. евро.

Ренуар. Портрет Терезы Эфрусси. Частное собрание

Одну картину кураторы обнаружили в ходе подготовки выставки, так что полотно «Сцена из итальянского похода 1849-1850 гг.: войска на привале» немецкого художника-баталиста Франца Адама (1870) запрашивали в Военно-историческом музее на время, а теперь, может, не отдадут уже никогда – австрийский Совет по реституции принял решение вернуть ее потомкам. На открытие выставки, вместе с сорока с лишним другими членами семьи, приехали и тот, кто провел свое детство в доме на Рингштрассе, 91-летний Виктор де Вааль, ставший англиканским пастором, деканом Кентерберийского собора. Его сын, английский художник-керамист Эдмунд, написал книгу «Заяц с янтарными глазами…», название связано с семейной коллекцией нэцке, небольших японских фигурок из дерева или кости, в том числе слоновой. Книга стала мировым бестселлером, лишь в России ее публикация оказалась малозамеченной – рецензий на русском почти нет, отклики читателей порой восторженные, но чаще поражают удивительной нечувствительностью к истории и человеческим несчастьям. Богатые тоже плачут – к этому у нас уже привыкли, а вот с сочувствием еще проблемы, его не поддерживает желтая пресса.

Коллекция из 157 нэцке – то немногое, что сохранилось от былых собраний Эфрусси почти полностью. Изначально их было 164, часть, говорят, нелегально продала прислуга. Сейчас коллекция хранится в Еврейском музее Вены, вместе с архивами, которые передали туда наследники.

Раны лечатся долго, а некоторые - никогда. Потеря дома травмирует не столько вещи, сколько воспоминания, которые впитывает в себя все эти глобусы, китайский фарфор, столовое серебро - не потому, что ценно, а потому, что память так устроена, ей нужны вещи и детали, чтобы, подобно вечно ткущей что-то Арахне, было из чего порождать предсказания и сны.

Вена, до 4 октября 2020 года.

Это расширенная весрия статьи, опубликованной в "Новой газете".