В Бонне завершился Бетховенский фестиваль. Его интендант Нике Вагнер рассказывает о роли нравственного авторитета, русских исполнителях и своих впечатлениях о Жераре Мортье.

Нике Вагнер (род. в 1945) – немецкий драматург, публицист, ученый и интендант, пра-правнучка Ференца Листа, правнучка Рихарда Вагнера. Профессор. В 2004-2013 годах руководила фестивалем в Веймаре, с 2014 года возглавляет Бетховенский фестиваль в Бонне.

 - В студенчестве вы занимались немецким политическим журналистом 1930-х годов Карлом Краусом. Насколько эта фигура актуальна для вас сегодня? Кажется, вы все еще остаетесь в кругу его тем?

- Краус очень важен для меня, и связи с сегодняшним днем действительно есть. Я многому научилась у него в том, что касается языка, и в том, что касается нравственной позиции, и определенной бескомпромиссности. Он моралист – я-то нет, но у него учишься определенным этическим стандартам.

- В том числе политическим?

- Да, и политическим тоже. Непостижимым образом у него учишься жить и думать... Меня еще никогда не спрашивали о Краусе, это красивый и необычный вопрос.

- О Краусе написано в вашей биографии в "Википедии".

- Но он не интересует музыкальных критиков.

- В России сейчас его поклонники собираются переводить "Последние дни человечества" - спор идет о том, можно ли это сделать коллективными усилиями и не лучше ли было начать с эссеистики. Краус почти не переводился прежде на русский.

- Его очень трудно переводить. Среди эссе есть много текстов, которые стоило бы перевести, но «Последние дни человечества» - это фантастический материал, великая драма, которую особенно трудно переводить, поскольку там очень много «австрицизмом», австрийских слов. Но это возможно сделать, ее уже перевели на английский. Переводимы и его афоризмы, и эссе, хотя все это непросто, Краус всегда реагировал на актуальное, на то, что прочитал в газетах или на политические события, и надо понимать, что он читал, что это были за события.

Я научилась у Крауса образу мыслей, чувству ответственности, и это сыграло большую роль в моей последующей жизни, вплоть до составления фестивальных программ или вопроса о взаимоотношениях денег и искусства – для меня приоритет за искусством. Я должна искать деньги ради искусства, но иногда я говорю спонсорам “нет”.

- Разве сегодняшняя ситуация не сказывается и на спонсорах, на их возможностях и количестве?

- Конечно, мы благодарны спонсорам, но, если кто-то пытается влиять на программу, это уже вопрос морали, в определенных обстоятельствах приходится говорить “мне очень жаль”...

- Бывают случаи, когда пытаются повлиять на афишу?

- Не обязательно напрямую. Это очень сложное пространство, отношения со спонсорами.

- Дягилев никогда не отказывался от денег.

- Это неважно. Он делал то, что по-прежнему выглядит революцией в искусстве.

- Не думаете, что могут быть трудности с финансированием в 2020 году, когда бетховенский юбилей потребует новых масштабов?

- Тогда нам понадобится больше общественных денег, прежде всего от федерального правительства.

- Девизом этого года стало слово “Революции”, а в прошлом были “Изменения”. Разве это не синонимы, пусть и с разными оттенками?

- Под “Изменениями” имелись в виду вариации, ведь главное в бетховенском гении – техника вариаций. Но для девиза было выбрано немецкое слово “изменения”, потому что “Вариации” ассоциируются для большинства с Диабелли.

- Но в “Революциях” есть и политический аспект, не зря главными темами фестиваля стали французская революция 1793 года и русская 1917-го?

- Конечно, имеются в виду и революции в искусстве, и в обществе. Французская революция породила новую музыку, новые музыкальные жанры, траурные марши, большие хоры, новое эпическое измерение для народа, мы обнаруживаем их и у Бетховена, который был открыт всему новому. А русская революция это и авангард 1920-начала 1930-х годов, и заказная музыка на революционные темы, как кантата Прокофьева к 20-летию Октября (на фестивале кантата прозвучала в исполнении Уральского филармонического оркестра под управлением Дмитрия Лисса. – Ведомости). Есть музыка, напрямую рожденная революциями, и произведения авангарда, связанные с духом времени, с происходившим прорывом, с верой в новое общество. Но порой, если не держишь перед собой текста, не очень понимаешь, что здесь политического, так может происходить и с произведениями Луиджи Ноно, который тоже у нас в программе – не зная слов, не сразу воспримешь опус как революционный.

- Каков девиз будущего года?

- “Далекие любимые”. Откроет фестиваль Валерий Гергиев.

- В первых интервью после избрания интендантом фестиваля вы говорили о важности специального фестивального центра. Тем не менее нового не строят, а обновляют Бетховенский зал. Вы довольны таким решением?

- Нам нужен большой зал для больших оркестров, с хорошей акустикой. Акустика в Бетховенском, быть может, не лучшая, но все же это зал на 1600 человек. Но проблема в отсутствии Бонее зала средних размеров на 700-800 человек. Где играть камерную музыку? Здесь или зал на 200 человек, или на 1600. Об этом никто не думает, и это странно, это сводит меня с ума. Но Бонн всегда был административным городком, здесь нет старых промышленных зданий, как в Рурской области, которые так востребованы в современной концертной практике.

- Удается ли вам по-прежнему писать или работа интенданта забирает все время?

- Это очень трудно совмещать, я уже не могу писать книги. Доклады и тексты для фестиваля – максимум, что я могу себе позволить.

- В программе фестиваля много русских исполнителей, от пианиста Константина Щербакова до московского ансамбля “Студия новой музыки”. Много их и в программе Зальцбург, оркестр Теодора Курентзиса даже открывает фестиваль будущего года. Это культурная реакция на сложности в российско-европейских отношениях?

- Знаете, что я об этом думаю? Это никак не связано с политикой, с желанием что-то улучшить. Я не собираюсь специально приглашать исполнителя из России. Но ищешь хорошую скрипачку, и она вновь оказывается из России. И кто, кроме Щербакова, может так сыграть листовское переложение “Эроики”? Просто в России очень много великолепных музыкантов, идет ли речь о солистах, певцах, камерных ансаблях или больших оркестрах. В музыке Россия переживает расцвет.

- Всегда или теперь?

- В принципе всегда, но сейчас просто что-то поразительное. Басы, сопрано… не знаю, есть ли у вас специальная система поддержки талантов…

- … с музыкой – это, вероятно, остатки советской школы…

- … а Уральский симфонический – просто фантастический оркестр, Дмитрий Лисс – превосходный дирижер!

- Программа фестиваля так хороша, что удивляешься – зачем устраивать три концерта в вечер, если хочется побывать на каждом?

- Будете смеяться – я тоже страдаю от этого.

- И ничего не можете поделать?

- Площадки расположены далеко друг от друга, концерты проходят в разных городах, у публики есть возможность разделится.

- У вас был совместный проект с Жераром Мортье (вместе с Вагнер он участвовал в конкурсе на руководство фестивалем в Байроте. – Ведомости), известно, как вы его ценили. Он вам нравился как менеджер или как человек тоже?

- Мы общались по делам, но и в частном общении он казался необычайно обаятельным и чрезвычайно эффективным. Собственно, на публике он был тем же, что и в частном пространстве, это важное свойство. Он был обаятелен, особенно когда надо было в чем-то убедить, он был прекрасный оратор.

- Можно ли назвать Мортье Дягилевым наших дней?

- Ошибкой это, по крайней мере, не будет. Он был на сто процентов ангажирован искусством. Этому можно было учиться у Крауса и у Мортье – они полностью принадлежали искусству.

- Фрагмент интервью был опубликован в газете "Ведомости".