«Во время войны патриотом были вы, а на фронте был я»
Начало ХХ века в России было богато на яркие личности, но даже в их ряду не теряется фигура Владимира Костицына (1883 - 1963). Выдающийся ученый, один из создателей математической биологии, он занимался и политикой, был большевиком вплоть начала мировой войны, учился в Сорбонне и отказался от приглашения Ленина войти в ЦК партии (чем, возможно спас себе позже жизнь). После февральской революции стал комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте – среди заслуг - арест Деникина, а позднее подавлял большевистский мятеж в Виннице. Уйдя из политики, Работал в МГУ с 1919 г., стал профессором кафедры геофизики (1925–1927) МГУ, и.о. декана (1922) физико-математического факультета, был действительным членом НИИ научной философии при факультете общественных наук (1921–1926), членом Государственного ученого совета, возглавлял Геофизический институт.
По наблюдательным замечаниям и оценкам Костицына можно представить, насколько он был умен. Это понятно и по биографии – почувствовав в конце 20-х необратимые изменения в советской жизни, Костицын по делам поехал в Париж и оттуда уже не вернулся. Многие из его коллег, упомянутых в книге, большевики призыва 1905 года, погибли в конце 30-х.
В указателе к двухтомнику его дневников и мемуаров (многие написаны в форме обращения к покойной жене) – сплошные знаменитости, от Плеханова и Керенского до Тимирязева и Луначарского. Последнему уделено особо много внимания, поскольку мемуаристу приходилось с ним много общаться по делам. Видный партийный работник и нарком просвещения, на деле Луначарский в конце 20-х интересовался только своими проблемами. Отмечая его «болтливую лжедоброту» и называя «поверхностной нахватанной эрудицию», Костицын пишет об абсолютном непрофессионализме наркома: к нему «было невозможно попасть. Я помню, как с директором Пулковской обсерватории А.А. Ивановым мы, по срочному делу, три часа ждали приема у А.В. Луначарского, и перед нами был немедленно впущен только что пришедший чтец-декламатор Сережников, который должен был исполнить перед Анатолием Васильевичем его поэмы, а после Сережникова Луначарский немедленно уехал. Между тем А.А. Иванов приехал специально из Петрограда, чтобы разрешить несколько важных дел, где именно нужен был нарком, а не его заместитель».
Деловые качества Луначарского всегда оставались под вопросом. Как вспоминает Костицын, «в Совнаркоме при мне и других представителях профессуры Луначарский оправдывался тем, что, зная тяжелое положение государства, он не рисковал поднимать вопрос о вузах. На это он получил правильный ответ: «Ваше дело было представить нам все ваши нужды, как они есть, не урезая их, а наше дело в Совнаркоме было бы урезать, если необходимо». Эта была правильнаягосударственная точка зрения, то, чего не хватало тогдашнему Наркомпросу». Читаешь как какую-то комедию абсурда – революция победила, строится новое общество, а у важнейшего института по делам образования, определяющего будущее страны, отсутствует государственная точка зрения! А все почему? Анатолий Васильевич увлекался балеринами!
«На этот счет в Москве ходило много анекдотов, и вот один из них, грубый, но совершенно точно передающий атмосферу в Наркомпросе. Приезжает ответственный провинциальный работник в Москву; перед отъездом заходит в ЦКК к Ярославскому, и тот спрашивает его: «Ну как, успели все сделать, смогли всех повидать?» — «Да, в общем успел, — отвечает тот, — только вот, товарищ, надо вам как-нибудь вылечить желудок товарища Луначарского». — «А что?» — «Да вон, как ни зайдешь, все слышишь: или “они с Рутц” или “они с Сац”». Рутц и Сац были актрисы, фаворитки Луначарского, из которых вторая вышла за него замуж и была впоследствии причиной его немилости.»
Поведение определялось эпохой. Вот выдающийся математик Николай Лузин ведет себя как уж на сковородке – одних настраивает против Костицына как против большевика, других – как против бывшего офицера. В истории их конфликта отражается все двуличие эпохи: «Неожиданное сопротивление я встретил со стороны Николая Николаевича Лузина. (…) он ответил мне: «Да, конечно, очень хорошо было бы, если вы смогли бы возобновить вашу научную работу. Ведь сам наш народный комиссар Луначарский приглашает интеллигенцию на помощь в борьбе с мраком невежества. Святые слова!..» Я ответил, что можно только радоваться, если призыв будет услышан, и со своей стороны, как наследственный просвещенец, о том только и мечтаю, чтобы отдать все мои силы на помощь власти в этом направлении. И тут вдруг лицо его исказилось яростью, и он заговорил в другом духе: «Как можете вы, бывший офицер, человек, умеющий владеть оружием и обладающий боевым темпераментом, добиваться спокойного места в университете, когда на юге идет борьба за счастье России против безбожников, убийц и обманщиков».
Я весьма холодно сказал ему: «Если таковы ваши политические симпатии, никто не мешает вам сделать то, что вы советуете мне. Тем более, что и во время войны патриотом были вы, а на фронте был я». Сказав это, я повернулся и ушел, не прощаясь. Впоследствии я узнал, что он вел против меня кампанию среди профессоров, говоря правым: «Вот смотрите, ведь это человек, который много лет участвовал в революционной борьбе. Для науки нужны чистые руки, а у него они — в крови». И левым он говорил: «Офицер в царской армии; человек, любящий науку, не лезет в эти дела». Все это не помешало ему, несколькими месяцами позже, когда я был избран факультетом, меня поздравить. Его двойственность, а иногда и тройственность я знал хорошо, но наивно полагал, что наши добрые отношения (с 1902 года!) помешают ему так проявляться по моему адресу». Не помешали ничему – Лузин стал академиком и, несмотря на преследования в 30-е, продолжал заниматься наукой, публикация трехтомника его работ начала готовиться еще при Сталине.
А вот Костицын умер во Франции, будучи признан выдающимся ученым, но так и не обретшим значительного официального статуса. «В предвоенные годы, - пишет в предисловии составитель книги В.Л. Генис, - Костицын не имел постоянного жалованья и время от времени подрабатывал, выполняя задания по прикладной геофизике (его финансовое положение несколько улучшилось лишь в 1939 г., когда в качестве научного сотрудника (charge de recherche) он был приглашен в Национальный центр научных исследований Франции, в котором с 1951 г. и до конца жизни работал ведущим научным сотрудником (maitre de recherche)), но его труды по математическому моделированию глобальных квазипериодических биогеохимических и климатических процессов получили мировое признание». К сожалению, ученый так и не получил достаточной академической поддержки, чтобы говорить о больших наградах или университетских званиях.
